Борьба с безумием

А в данном случае целью была попытка облегчить стра­дания людей, ставших жертвой одного из самых печальных бедствий человечества.

И вот, возвращаясь в наш 1956 год, мы должны при­знать, что исход смелой и жестокой битвы Манфреда Закеля с печальнейшим из бедствий человечества, увы, оказался не очень удачным. Я вспоминаю, как много велось разгово­ров о странной игре Закеля у порога смерти; вспоминаю широко опубликованные отчеты клиник, говорившие о том, что если лечение инсулиновым шоком начиналось в первые шесть месяцев психической болезни, то 70 процентов боль­ных выздоравливали, осознав свое безумие.

Озадаченный этим, я задал вопрос Джеку Фергюсону: - Если бы эти цифры держались на той же высоте, не должно ли было население психиатрических больниц за­метно уменьшиться уже много лет назад? Если бы, конеч­но, лечение инсулиновым шоком протекало достаточно безопасно, чтобы получить широкое применение.

– Инсулиновый шок не достаточно безопасен, чтобы получить широкое применение, - сказал Фергюсон.
– И го­сударственные больницы очень редко получают тяжело­больных в первые шесть месяцев болезни. Но если даже до­пустить, что инсулиновый шок в ранних, сравнительно благоприятных случаях дает хорошие результаты, то цифра рецидивов еще очень высока.

– А что вы скажете об электрошоке? Говорят, он безопаснее, чем инсулин.

– Я не применяю его в своем отделении - он слишком пугает больных.

Это одна из аксиом медицины: чем раньше вы присту­паете к лечению болезни, тем больше шансов на выздо­ровление больного. Почему же Фергюсон испытывает свои новые лекарства на самых запущенных, самых безнадежных больных в отдаленных палатах больницы? В этом отноше­нии Джек Фергюсон представляется мне более строгим ис­следователем, чем Манфред Закель.

Глава 3

Называя Джека Фергюсона строгим, я употребляю это слово не совсем в обычном смысле: он строг к себе, а не к другим. Таким он кажется мне теперь. В его прошлой жизни дело обстояло наоборот: стараясь облегчить соб­ственное положение, он проявлял строгость к другим. Его пренебрежительное и грубое отношение к людям станет вполне очевидным, когда мы расскажем (а это необходимо сделать, чтобы понять его) о диких событиях, предшество­вавших его психической катастрофе. Но из этого ужаса он вышел новым человеком. Теперь он исключительно чу­ток к людям и особенно к своим несчастным пациентам.

– Электрошоковая терапия?
– говорит он.
– Я, ко­нечно, применял ее много раз. Она часто дает хороший эффект.

– Почему же вы от нее отказались?

– Посудите сами, как можно назначать ее беднягам, которые, узнав о предстоящей процедуре, забиваются под кровать, выдергивают пружины и пытаются среди них спрятаться?

– Но электрошок принес уже немало пользы, - воз­ражал я.
– Он помог даже выписать из больниц многих больных с ранней формой заболевания.

– Да, но они боятся его, - сказал Фергюсон.
– Он порождает смятение в их головах. Как только я убедился, что новые нейрохимические средства действуют лучше, я тотчас же перестал его применять.

Я говорю о строгости Фергюсона к себе только пото­му, что он сознательно берет на себя самые запущенные случаи психических болезней. Он это делает потому, что не хочет обманывать самого себя - вернее верного должно быть то средство, которое он собирается предложить. И лучший путь к уверенности - наблюдать лечебный эф­фект этого средства на самых безнадежных, самых запу­щенных больных.

Короче говоря, если средство окажется результатив­ным для самых тяжелых, считавшихся неизлечимыми боль­ных, то можно быть уверенным в его действии на более слабые, начальные формы болезни. Фергюсон не хочет сеять ложные надежды среди домашних врачей, что они смогут при помощи его метода предупреждать отправку пациентов в больницы. Фергюсон не хочет разочаровывать родных этой армии не устроенных еще в больницы душев­нобольных, родных, которые уже прослышали, как он при помощи своего нового лечения выпустил из сумасшедшего дома многих тяжелейших больных-хроников.

Вот каким здравым рассуждением руководствовался Фергюсон, когда отбирал для лечения наиболее запущен­ные случаи. Когда одна из его химических комбинаций покажет свое действие на больных, считавшихся до этого безнадежными, и когда они поправятся настолько, что можно будет отпустить их с нормальным поведением до­мой, тогда и только тогда он будет знать, что метод его достаточно солиден и ему не придется обманывать себя и разочаровывать других.

Нелегка жизнь Фергюсона-экспериментатора - уж мо­жете мне поверить! Сравните его работу ну хотя бы с ра­ботой Джорджа Майнота, удостоенного Нобелевской пре­мии. Майнот спасал людей от неизлечимого злокачествен­ного малокровия, но все пациенты Майнота были на пороге смерти. Майноту было легко выбирать. Деятель­ность Фергюсона-экспериментатора гораздо сложнее, чем у Лео Леви. Когда Лео приступил к осуществлению своего метода лечения подострого инфекционного эндокардита непомерными дозами пенициллина, все его пациенты были обречены на смерть. И когда Лео впервые спас пол-Дюжины больных, он знал, что совершил нечто небывалое. о работа Фергюсона-экспериментатора совсем другая, ^на полна искушений и соблазнов. Вот что я хочу сказать:

В своем отделении в больнице Траверз-Сити он мог бы найти и отобрать из тысячи больных любые формы болезни - от начальных до самых запущенных, от умерен­но слабоумных до совершенно сумасшедших. Так почему бы не включить в эксперимент несколько легких случаев, чтобы подправить себе статистику? Нет. Джек упорно цеплялся за самых безнадежных.

И в другом отношении экспериментальная работа Фергюсона исключительно трудна. Тяжелые психические бо­лезни неизвестного происхождения - шизофрения, пара­нойя, меланхолия - резко отличаются от злокачественно­го малокровия, бактериального эндокардита, рака или сердечных болезней. Для всех этих болезней существуют определенные физические симптомы и лабораторные ана­лизы, которые точно указывают, с чем надо бороться и как протекает лечение. Но для того, чтобы диагностиро­вать тяжелое безумие неизвестного происхождения, Дже­ку Фергюсону и его коллегам-психиатрам приходится иметь дело с самой калейдоскопической, переменчивой кучей симптомов. Я все приставал к Фергюсону.

– Послушайте, Джек, - сказал я, - вот вы говорите, что психическая болезнь - это нечто большее, чем ненор­мальное поведение, которое вы здесь лечите. Но что же та­кое это «гораздо большее», о котором вы постоянно тол­куете?

– Хорошо, посмотрим на это дело так...
– начал он. Потом вдруг остановился, потупил глаза и не знал, что ответить дальше.

Я продолжал его подзадоривать.

– Что же такое психическая болезнь?
– спросил я.
– Поскольку вам, специалистам, приходится иметь дело с та­кой беспорядочной кучей симптомов, не думаете ли вы, что все мы по временам бываем сумасшедшими?

– Что вы этим хотите сказать?
– спросил Фергюсон.

Тут я открыл ему, что беспокоит лично меня уже в те­чение многих лет. Пожаловался на свое собственное пси­хическое состояние, которое никогда не считал устойчи­вым. Объяснил ему, что, на мой взгляд, я выказываю иногда явные признаки психоза неизвестного происхо­ждения.

Гебефрения. Гебефреник глупо и бессмысленно смеется. Я часто замечал у себя приступы неудержимого хихика­нья. Кататония. Кататоник сидит застывшим, безмолвным, безжизненным истуканом, как будто чем-то глубоко обижен. У меня тоже бывало такое состояние, и это вну­шало мне беспокойство. Паранойя. Параноик одержим мыслью, что весь мир против него. Как часто возникали у меня смутные подозрения, что кто-то против меня ин­тригует. Еще паранойя: параноик страдает манией вели­чия. Как часто я чувствовал, что весь мир для меня - это только жалкая устрица, а после этого переживал жгу­чее чувство стыда. Меланхолия. Когда на меланхолика находит приступ тоски, он становится безутешным. Я про­водил долгие часы, смотря сквозь темные очки на мир, который в конце концов оказывался не таким уж плохим. Мания. Маньяки набрасываются с дикой, расточительной энергией на осуществление своей цели. Все мои друзья наблюдали у меня вспышку такой безрассудной активно­сти. Они вежливо называли меня гипоманьяком, то есть маньяком на свободе, еще не запертым в обитую войлоком палату. Галлюцинативный психоз. Галлюцинанты слышат колокольный звон или видят мальчиков, проходящих ми­мо их кровати военным строем. Находясь среди уличной толпы, я не раз слышал, как меня окликают по имени, хотя никто этого не делал, или видел друзей, которых там не было.

– Если эти симптомы считаются признаками умствен­ного расстройства, то не бываем ли мы, большинство из нас, по временам сумасшедшими?
– спросил я Фергю-сона.
– Какая разница между нами и вашими запертыми пациентами?

– Разница лишь в том, что мои пациенты делают из этого «карьеру», - сказал он.

– Но в чем причина, что они берут эти симптомы за основу своей жизни?
– наседал я на него.
– А нас эти симптомы беспокоят только временно, потом исчезают? Может быть, безумие вызывается вирусом или вирусами? Какая биология скрывается за картиной безумия? Какая химия? Знаете вы это?