Бородинское поле

вошло в семью Макаровых.

– Вот и Славки нет, - говорила Вера Ильинична, - знать,

не отпустили начальники. А Варя ездила к нему, наказала, что

отец сегодня из госпиталя заявится. А вишь - не отпустили.

– Ты виделась с ним, Варя? - Глаза Глеба оживленно

заблестели.

Святослав, его сын, учился в Московском военно-

политическом училище.

– Нет, Глеб, не удалось. Он был на занятиях. Записку

через дежурного передала, - ответила Варя.

– Как война началась, всего один разок-то и побывал

дома, Да и то на часок забежал, - сообщила Вера Ильинична.
–

Ты кушай, сынок. Кушай. Исхудал-то как...

– Были бы кости, мать, а мясо нарастет, - сказал Трофим

Иванович поднял граненую стопку: - За здоровье наших

воинов, чтоб отступать, значит, перестали. Пора бы его,

проклятого, назад погнать.

Глеб выпил молча, ничего не сказал на отцовские слова,

посмотрел на мать умиленно - как она изменилась за эти два

года, - перевел глаза на сестру. Заметил:

– А ты, Варя, какая-то другая. Не похожа на ту, что ко мне

в госпиталь приезжала. Не пойму, в чем дело.

– Секрет, братец, - лукаво улыбнулась Варя родниковыми

глазами.

– Открой, - пошутил Глеб.

– Нет, ни за что. Сам догадайся.

Олег смотрел на жену тихим влюбленным взглядом, и

лицо его, теперь уже не казавшееся Глебу бледным, светилось

нежным внутренним светом. Глеб поймал его взгляд и решил:

а в нем есть что-то приятное, располагающее. Жидковат

малость телом, но и Варя под стать ему - хрупкая и в свои

двадцать четыре года выглядит совсем юной. Глеб пожал

плечами. Олег сказал:

– Я вам открою секрет. Разрешаешь, Варя?

Смеющиеся, с бирюзовой синевой глаза ее разрешили.

– Она прическу меняет два раза в месяц, - выдал Олег.

Варя действительно часто меняла прическу. Ее

блестящие каштановые волосы легко и естественно

принимали любую форму. То, гладко зачесанные назад,

ложились на затылок тугим узлом, открывали высокий лоб и

придавали ее лицу выражение доверчивого смирения. То,

наоборот, челка закрывала лоб по самые брови, и тогда лицо

ее становилось круглым и слишком серьезным. Была еще одна

прическа у Вари, которая больше других нравилась Олегу. Это

когда волосы вздымались пышной волной и орлиными

крыльями падали на обе стороны. Олег говорил тогда: вот это

настоящая Варя.

Глеб думал о тосте отца. Он смотрел на него - старого

потомственного рабочего, который из шестидесяти пяти лет

сорок восемь провел на столичном заводе "Борец", смотрел и

старался понять, что сейчас волнует отца. Собственно, это

был один-единственный и самый острый вопрос: до каких пор

мы будем отступать? И почему отступаем? Должен же кто-то

дать ответ на этот вопрос. Не архитектора ж ему спрашивать и

не дочь. Ведь Глеб был там, в самом пекле, в жарких

сражениях. И не рядовой же он - как-никак командир полка.

Глебу часто казалось, что штатские люди, рабочие и

работницы, такие, как его мать и отец, в чем-то упрекают

наших воинов за поражение и конечно же корят больше

командиров, чем рядовых. Было горько это сознавать. И, как

бы отвечая на безмолвный вопрос отца, Глеб сам начал

рассказывать о первых боях в приграничной полосе, когда их

мотомеханизированный корпус вступил в неравное

единоборство с танковыми колоннами фашистов. Он

рассказывал о мужестве и героизме своих товарищей.

Но у них больше танков и самолетов – и в этом их сила, -

говорил Глеб и понимал, что аргументы его малоутешительны.

Варя так и сказала:

– Что ж, выходит, и остановить его нечем? Так он

запросто и до Москвы дойдет.

– Нет, Варюша, совсем не запросто. Он идет по своим

трупам, - быстро и с убеждением ответил Глеб, хмуря густые

темные брови.

– Наполеон тоже до Москвы дошел, а чем кончил? -

заметил Трофим Иванович.
– Россия - она не такой кусок, чтоб

запросто проглотить. Нет, подавится. Как Наполеон.

– У Наполеона, папа, не было танков и самолетов. А этот

Москву бомбит, - возразила Варя.
– Почти каждую ночь налеты.

– Ну и что? А Москва, как стояла, так и стоит, - в волнении

парировал Трофим Иванович. Худое лицо его зарумянилось,

узкие, со вздувшимися венами руки задрожали. - Стоит и

стоять будет! - пригвоздил накрепко. Прибавил в запале: - И

над Москвой он не летает. Кишка тонка. Разве что ночью, в

потемках, как вор, пытается. А не может. Потому как бьем.

– А бомба на Моховой, - напомнила Варя. -

Представляешь, Глеб, в самом центре, у стен Кремля, падает

огромная бомба.

– И Белорусский вокзал бомбил, - вставила мать. Она

стояла возле стола, скрестив на груди свои маленькие

сухонькие руки. - Уж и пожар был, какой пожар - жуть! От

нашего дома было видно. Дым клубами, черный-черный, ну

прямо аспид, и пламя...

– Цистерны с бензином горели, - пояснил Трофим

Иванович.
– Отдельные самолеты прорываются. Не без того -

война есть война.

– Все это понятно - война разрушает, - скромно отозвался

молчаливый архитектор. - И все-таки разум протестует.

Страшно за памятники культуры. Взрывная волна снесла

скульптуру у Большого театра. А могло и здание превратиться

в руины. Или на Моховой. Ведь рядом - Кремль. А недавно

огромная бомба упала у Никитских ворот. Мы с Дмитрием

Никаноровичем - это мой начальник - сразу выехали к месту