Бородинское поле

сожаления от того, что сын отвлек его мысли от Кремля. Он

ждал новых вопросов, но сын снова замолчал.

– Пройдем на Красную площадь? - предложил Глеб.

Святослав кивнул. На углу возле Александровского сада сын

спросил:

– А могли они остаться там, в тылу у немцев, мама и

Наташа?

Это был ответ на немой отцовский вопрос. Вот,

оказывается, что волновало сына.

– Конечно, могли. - И потом добавил уже твердо,

уверенно: - Скорей всего, так оно и есть...

Пусть хоть маленькая надежда теплится в нем, пусть

согревает душу и не дает ей зачерстветь.

И опять до самой Красной площади шли молча. Глеб

смотрел на строгие линии Дома Совнаркома, на легкую

громаду гостиницы "Москва". Эти здания строились при нем,

на его глазах. А когда ступили на отполированный подошвами

брусчатник Красной площади, сын спросил:

– Папа, а если откровенно: на фронте положение наше

очень тяжелое?

– Да, сынок, очень. Под Смоленском попали в окружение

две наши армии.

– А я слышал, что наши войска на смоленском

направлении перешли в контрнаступление и немцы в панике

бегут, - сказал Святослав.

– Разговоры, сынок, желаемое за действительное мы

часто выдаем.

– Да нет же, папа, это официально. Батальонный

комиссар у нас выступал. Он так и говорил: наши войска под

командованием генерала Жукова перешли в контрнаступление

под Ельней.

– Возможно. Частный контрудар - это еще не

наступление. Варя каждый день под Можайском роет окопы,

траншеи и противотанковые рвы. Это о чем-то говорит.

– Неужели дойдет до Москвы?

– Все может быть.

– Говорят, и нас пошлют на фронт. Скорей бы.

– Успеешь, сын, навоюешься. Сначала научись...

– А может случиться, что и не успею. Вот будет обидно,

если война кончится, а мы и не понюхаем пороху.

– Такого не случится, - грустно сказал Глеб.
– Главные бои

впереди. Далеко враг зашел, по доброй воле обратно не

пойдет. Придется выколачивать. Накопим силы, дай время.

– А может, как в двенадцатом году, при Наполеоне, сами

побегут. Выдохнутся и побегут, - сказал Святослав солидно.
–

Я недавно "Войну и мир" перечитал. Заново, внимательно, не

так, как в школе. Мне думается, в истории все повторяется. Не

в деталях, а в принципе, в общих чертах. И дедушка, между

прочим, такого же мнения... А ты знаешь, папа, дедушка наш

рассуждает, как философ или как нарком.

– А рабочие, сынок, всегда были умными и мудрыми. И

многие наркомы вышли из рабочих. А ты давно с дедушкой не

виделся?

– Да уже больше месяца. Мы сходим. Бабушка все плачет.

– И запнулся. Он знал, о ком плачет бабушка.

– Конечно, сходим. Пешочком, - предложил Глеб. -

Пройдем всю улицу Горького, потом по Ленинградскому шоссе.

Как? Не возражаешь?

Сын молча согласился.

Центральная артерия столицы, самая широкая и самая

нарядная, показалась Глебу какой-то не совсем знакомой и

привычной. На ней не было беспечно гуляющих. На лицах

людей, в их быстрой, торопливой походке чувствовались

озабоченность и напряжение. Часто встречались военные

патрули. Огромные витрины магазинов заложены мешками с

песком. На доме рядом с телеграфом огромный плакат -

"Родина-мать зовет!". Плакат впечатляет. Они остановились у

– Тверского бульвара, где тогда возвышался всегда задумчивый

бронзовый Пушкин. Постояли несколько минут.

– А ведь могут и его, как Тимирязева, бомбой ушибить, -

сказал Глеб, вспомнив рассказ зятя.

– А что с Тимирязевым?
– Святослав не знал о бомбе у

Никитских ворот.

– Бомбили. И повредили. Олег Борисович рассказывал, -

пояснил Глеб.

– Он тебе понравился, Олег Борисович?

– Да как будто ничего. Мы виделись накоротке. А ты что о

нем думаешь?
– полюбопытствовал Глеб. Замужество сестры,

ее судьба не были для него безразличны.

– Не люблю я его, - после продолжительной паузы

ответил Святослав.

– Твоя любовь необязательна. Важно, чтоб они друг друга

любили, - заметил Глеб и поймал себя на мысли, что он

разговаривает с сыном по-мужски, как равный. Ответ сына

заинтересовал его, и он спросил: - Чем же он тебе не

нравится?

– Какой-то он хрупкий и тихий.

– Но ведь Варя тоже хрупкая.

– Тетя Варя другое дело, она женщина. Она красивая.

– Да и Олег Борисович недурен. Все при нем. А что тихий

– это от характера. И кажется, в уме ему не откажешь.

На Пушкинской площади в кинотеатре "Центральный"

шел "Чапаев". Святослав как-то весь встрепенулся, в глазах

вспыхнули огоньки восторга, и этот восторг прозвучал в его

голосе:

– Смотри, папа, "Чапаев"!

Больше не нужно было никаких слов: отец понял его,

понял желание сына, предложил:

– Ну так что, посмотрим?

– Давай, - обрадованно согласился Святослав.

На Верхнюю Масловку пришли изрядно

проголодавшиеся. Дома была одна мать; заждалась.

Накормила скромным, но вкусным обедом. Потом сидели

втроем, разговаривали, поджидая Трофима Ивановича. Уже

начало смеркаться, когда приехала Варя. Усталая, с глазами,

излучающими тихий и добрый огонек, обняла племянника,

поцеловала, поразилась:

– Как ты вырос, дружок. Дед говорит, что быть тебе

генералом. Я не возражаю. Был адмирал Макаров, пусть будет

и генерал.

Деда Святослав так и не дождался: Трофим Иванович

вернутся с завода в одиннадцать часов. Много работы. Завод