Бортовой журнал 2
Шрифт:
Все-таки семь с половиной евро.
Ярмарка – стеклянные купола с трубами-переходами внутри.
У нас два стенда: питерский и московский. Стоят рядом. Наши немедленно посмотрели, чей лучше, потом пришли и со вздохом: «Наш-то лучше!»
Ну и слава тебе, Господи, все нам радость-то!
Мы выступали перед публикой. Каждый в свой день. Мой день последний.
А до этого – «круглый стол» питерских писателей. Тема: «Писатель – это как что? Как пророк или как мастер?»
Я сказал, что писатель – это как болезнь, чем привлек к себе внимание.
Меня переспросили,
Пишут всякие ненормальные, например я, после чего я пригласил всех послушать меня на следующий день.
На следующий день народу пришло много. Всем хотелось услышать от меня еще чего-нибудь. О ненормальных. И я не обманул ожидания. Битый час я говорил о море, о подводниках, о своих книгах, о своих предках, опять о подводниках и о том, что я – ветеран холодной войны.
Потом показал им отрывки из фильма «72 метра».
Потом со стенда украли половину моих книг. А-а-а… пущай тащат.
Тащат-то бывшие советские граждане. Они теперь живут в Германии на социале – это за квартиру за тебя платят и дают пособие, но тебе много чего нельзя – почти все нельзя. Например, нельзя зарабатывать (потому что ты на пособии). Но тебя могут привлечь на работы – за один евро в час. Но денег ты не получишь, потому что ты на пособии. Вот такие дела. Клетка – но просторная.
И полное забвение.
А вечером были походы в немецкие рестораны за сосисками и пивом. Немцы вечерами сидят в настоящих немецких ресторанах – там большой стол с лавками с обеих сторон.
Подают пиво (такое и сякое) и запеченную свиную рульку – это та часть ноги, что рядом с копытом.
Поедая рульку, я понял, что от свиньи оставляли благородные германские бароны простым неблагородным местным крестьянам.
Поговорили о судьбах России. Как всегда, в судьбах ее много выяснилось неясного.
Потом были песни – сначала все больше про «Мурку», а потом уже и песни военных лет пошли. Я сидел и думал, что то, что поют про «Мурку», скорее всего, говорит о том, что воровское побеждает в конце концов сыскное, потому что про нее поют все бывшие сыскари.
А военные песни – это наше вчера, сегодня и наше завтра. Их хорошо слушают все. Даже немцы.
Через пять дней мы уже улетели в Питер. Улетали мы с тем чувством, что мы все-таки молодцы.
Говорят, что есть еще такое Евангелие от Иуды. Говорят, что его скоро опубликуют.
В Библии есть множество сомнительных для меня мест. Одно из них – предательство Иуды. Как это, скажите на милость, выглядит со стороны обыкновенной логики: Христос, человек великой проницательности, не распознал в своем лучшем ученике предателя? И что это за цифра такая – тридцать сребреников? Чего это вдруг и так мелко? Может, не тридцать, а все-таки три тысячи? Или же тридцать тысяч?
И потом, этот пресловутый поцелуй. Это что за театр?
Граждане, должен вам сообщить, что Христа в ентом самом месте знала каждая собака – он там день и ночь шлялся и все проповедовал и проповедовал.
Так для чего же его целовать, если его и так все знали?
Уж очень этот поцелуй похож на пароль, что ли,
или на условный сигнал между двумя сговорившимися.Кто эти двое? Христос и его лучший ученик – Иуда. Один без другого – просто не вяжется. Не совершил бы Христос подвиг собственного распятия без верного помощника.
А кто годится на роль верного помощника? Только самый умный и преданный ученик. Иуда. И ведь Христос-то простил его тут же.
То есть Иуда, как и всякий прощенный, прямиком попал в рай.
Что и было обещано.
Герундий! Как человек, рожденный для великих дел и отличающийся с самого своего появления на этот свет счастливым телосложением, набором несомненных дарований, а также и трезвым рассудком, хотел бы обратить ваши взоры на то, что только умы недалекие полагают виновными в своих бедах всех лордов нашего королевства.
Это не так. Беды бедным несет бедность. Ума, разумеется.
А всякий же феодал испытывает неподдельные чувства к своим подданным. Все эти движения начальственных душ хороши, поскольку не обещают забвения – худшего из имеемых зол.
Вглядитесь в их лица – там нет места скуке. Они всюду в поиске. Их тревожат детали.
А люди вызывают в них к жизни те же свойства души, как и бараньи котлетки.
Нельзя не любить то, что ты ешь.
Я встретился с Клаусом Фрицше. Он был смущен. Он сподобил нас на издание его книги о плене, а потом нашел себе других издателей. Я успокоил его: ничего страшного.
Я задал ему вопрос: все ли немцы шли в Россию в 1941-м за землей и рабами.
Нам, по крайней мере, говорили, что все.
– Нет! – сказал Клаус. – Не все. Это землевладельцы, может быть, и шли за этим, но я и многие мои товарищи были семнадцатилетними мальчишками. Мы шли за родину. Я недолго провоевал. В первом же бою попал в плен. И шесть лет отсидел в плену. Меня и многих моих товарищей спасали простые русские люди. Спасибо им.
Клаусу уже за восемьдесят. Он 1924 года рождения, и он все еще пишет книги.
Мой отец тоже воевал с семнадцати. Только он уже умер. В шестьдесят восемь лет. Он не любил вспоминать о войне.
Мне позвонили и сказали:
– Сейчас с вами будет говорить Наталия Петровна Бехтерева!
Дело в том, что до этого я брал у нее интервью и при этом деянии подарил ей «72 метра».
– Александр Михайлович! – послышался в трубке голос Наталии Петровны. – Должна вам сообщить, что если вышла ваша книга «72 метра» и по ней еще и фильм сняли, то в нашей стране действительно есть демократия!
– Вам понравилось? – спросил я.
– А я бы иначе и не звонила! – было мне заявлено не без гордости.
– Ну, Наталия Петровна, уж нам-то известно, что вы девушка-кремень! Значит, вас проняло?
– Конечно! Но вам-то известно, что вы умеете затянуть к себе читателя.
– Известно, конечно. Так что спасибо, Наталия Петровна!
Потом мы еще немного поговорили о том, как человек выходит из тела, о снах и сновидениях, о рождении мысли, о мозге, а в конце разговора я ей сказал: