Босфор

Нужный дом, оказался в другом месте, значительно дальше от пристани. Как будто его переставили. Или он сам переполз, как улитка.

Ворота были заперты.

Перелез через забор, прошелся по двору, заглянул в бассейн, спустился к причалу.

Угли в мангале еще теплые.

По газону разбросаны пустые бутылки.

На шезлонге ритуальные женские трусики.

Я приехал слишком поздно.

До отхода корабля пять минут.

Перемахнул через забор и побежал назад.

Кораблик был уже метрах в ста. На прощание дал два дразнящих длинных гудка.

Я отдышался, присев на чугунную цепь и наблюдая, как он нелепо удаляются.

Вдали пьяно долбили по роялю и капризно распевали по-турецки битлов.

Побрел по главной улице, не имея определенной цели.

Светились окна.

Вкусные запахи пищи пересекали улицу и плавно впадали в запах весны.

Весна чувствовалась повсюду.

За оградами домов цвели большие белые цветы. Они как будто вслушивались в ночь, расточительно расходуя аромат, крепкий, как ожог.

В зарослях происходило тайное движение, шевеление, брожение. Словно земные духи, устав от зимнего томления в холодной темноте невидимого мира, выбрались и выцыганивали у птиц ветки для гнезд, полуночных песнопений и любовных утех.

Одиноким окошком светилась часовенка.

Вошел и остановился перед алтарем. Никола Угодник был окружен сиянием, сделанным из серебра. И Святая дева Мария тоже. Их лица были темны и едва различимы в блестящем обрамлении. Зато Иисус, въезжающий в Иерусалим, был нарисован обычными красками и выглядел просто, как человек, решивший прокатиться на осле. Люди вокруг смотрели на него с удивлением, лица у них тоже были самые обыкновенные. Наверное, в тот момент они отличались от меня лишь тем, что были нарисованы.

В углу стоял стул. Сел, прислонился головой к стене. Голова болела, но вскоре прошла. Как будто выпил таблетку.

«Что же делать? — думал я. — Как выскочить из круга неудач и потерь. Когда, наконец, можно будет порадоваться, что жить хорошо, что люди вокруг значительно лучше, чем о них думал, и сам тоже?» Кто-то гладил меня по голове, рука была теплая и родная. «Мой хороший, — шептала Наташа. — Мой хороший мальчик. Устал?» Наташа несла меня куда-то на руках. Я хотел встать. Не потому, что Наташе тяжело. Боялся, что уронит. И не смотрел вниз.

Внизу простиралась пропасть. Оттуда звали незнакомые люди. Размахивали руками — мы видели бесконечное число рук. А лиц не видели.

«Почему ты называешь меня Наташей?» — спросила Наташа. Я посмотрел на нее и вдруг понял, что это Ламья несет меня в своих сильных мужских руках. Она улыбалась и говорила одними губами. «Что? — переспрашивал я. — Не слышу». Ламья смеялась и снова беззвучно говорила. Вдруг я почувствовал, что Ламья вовсе не женщина.

— Почему? — удивленно закричал я. — Ты же уверяла меня… — И не услышал собственного крика. Тем временем Ламья сильней и сильней сжимала меня. Понимал — вот-вот произойдет что-то страшное, непоправимое. Но вырваться не мог. Хасан держал меня. Охранник Хасан…

Сквозь сон я чувствовал, как холод берет в жестокие клещи, забирая тепло. Но не просыпался, понимая, что, если проснусь, то не засну. Тогда придется бродить по острову, и, как физкультурник, размахивать руками, чтобы согреться.

Кажется, дурные сны в церкви — недобрый знак. Церковь должна оберегать от кошмаров. Но злых духов собралось так много вокруг, что маленькая христианская часовенка просто была не в силах сдержать их натиск.

Только под утро приснился хороший сон. Приснился отец. Он провожал в дорогу, как будто я, мальчишка, куда-то впервые уезжал — то ли в поход с одноклассниками, то ли в пионерский лагерь. Отец просил быть осторожней. А я тем временем думал, как выложить из рюкзака половину вещей. «Зачем мне пять трусов? И пять пар носков? И два свитера? — думал я. — Всего же этого достаточно в одном экземпляре!»

От сна осталось тепло. Человеку нужно, чтоб о нем заботились. Пусть ему это иногда не нравится, и он даже сердится. Только если его этого лишить, он сразу осиротеет. Конечно, он постарается это скрывать. Особенно мужчина. Все мужчины внушают окружающим, что они сильны и независимы. И что принимают заботу только из одолжения. Но временами без этой заботы они чувствуют себя самыми несчастными в мире.

Я думал об этом, возвращаясь утром в Стамбул. В окна катамарана заглядывало солнце. Оно как будто улыбалось. И хотелось улыбнуться в ответ.

Все будет хорошо.

Я найду Наташу и все объясню.

Или она заглянет мне в глаза и сама все поймет.

Приму Наташу любую.

Я же люблю ее.

А для любящего нет в мире вещи, которую нельзя простить.

Ни одной.

Дело только во времени.

И в крепости твоего сердца.

15

Ламьи дома не оказалось. Я был уверен, что разминулся с ней.

Позвонил Жану.

Голос в трубке был кислый.

— Ребята меня надули. Взяли деньги на холсты и краски и сбежали. Я их так любил…

Жан ничего не знал.

Я растянулся на диване и не заметил, как уснул.

Когда открыл глаза, за окном темнело. Было без четверти шесть.

— Ламья!

Она лежала в спальне лицом в подушку.

— Что случилось?

— Не надо, — пробормотала она.

Принес воды.

Она привстала на локте и взяла стакан.

Я едва узнал ее.

Избитое, распухшее лицо.

Сплошной синяк.

Юбка изорвана в клочья, кофточка перепачкана грязью и кровью.

Колени разодраны, как будто таскали по асфальту.

— Кто?

Она не ответила.

Я взял ее за плечи:

— Одно лишь слово, прошу.

Ламья уткнулась мне в плечо и задохнулась в рыданиях.

— Дениз?

— И Дениз тоже.

У меня не было доверенности на машину.

Проскочить мост.

Дальше ерунда.

Под вечер у мостов над Босфором полиция останавливала машины и проверяла документы. Из-за взрывоопасной международной обстановки.

Всемирный терроризм по ночам не спит. Загрузив багажники взрывчаткой, он отправляется в дорогу. Из беспризорной Азии в страдающую авитаминозом Европу. По мостам через Босфор.

Проезжая мимо полицейского поста, я мысленно надел шапку-невидимку.

Детский прием, но в горах помогало.

Светящийся жезл в руке человека в форме сделал угрожающее движение вверх.

Я увидел ледяные зрачки автоматов и вспомнил, как замахивался гранатой.

Жезл поразмыслил и разумно уткнулся в лобовое стекло в потоке за мной.

Граната на глазах превратилась в гранат.

Повезло!

Дверь открыл Хасан.

— Ты что здесь делаешь, приятель? — спросил я, как ни в чем не бывало.