Ботаники не сдаются

Китаец медленно откладывает нож на стол и внимательно смотрит на меня. Наконец, отвечает на русском.

— Яшмовое крыльцо рождает белую росу[36].

Что? Вот теперь и я нахмурилась. Какой странный человек.

— Ой, Донг! Вот только не начинай грузить, а? — кривится Воробышек. — Снова ты за свое! Лучше скажи, где у тебя здесь термос и что нам можно взять с собой пожевать. Мы в лес! Кать, не обращай внимания, — обращается ко мне Иван. — Донг у нас своеобразный, типа семейного философа, но он нормальный, честное слово!

— И снова к китайцу: — Не пугай мне Очкастика, друг, будь человеком!

Но китаец смотрит на меня и упрямо повторяет:

— Ночь длится… Полонен шелковый чулок.

— Черт! — чертыхается Воробышек. — Нет, ну это слишком. Донг, нам что, лучше уйти? Может, мы к тебе не вовремя?

Однако я понимаю, о чем говорит китаец, и мягко замечаю парню.

— Нет, Вань, он у вас не философ, а скорее любитель поэзии. Не злись, Звездочет. Кажется, это он мне.

— В смысле?

— Ваш повар сейчас цитирует знаменитое стихотворение Ли Бо — поэта, жившего в Китае больше тысячи лет назад.

— А ты здесь причем?

— Оно специфическое. Сложное для перевода и восприятия европейцами. Китайцы считают, что его красоту усеченных строф и смысловую индивидуальность нам сложно постичь, и они правы. Это стихотворение — суть, квинтэссенция старинной лирики. Видимо, ваш повар хочет знать, понимаю ли я, о чем в нем идет речь, раз уж осмелилась с ним болтать на китайском. Проще говоря: понимаю ли я сама то, что говорю или заучила речь, чтобы произвести на тебя впечатление. Так, Донг?

Я права, и мужчина кивает:

— Так.

— Мне кажется понимаю, с учетом доли условности и личного осмысления семантики[37] слов. Вы же, Донг, наверняка имели в виду семантическое поле эмоций вашего родного языка и грамматическую аморфность китайских глаголов? Для этого привели этот поэтический пример?

Вот теперь напрягается китаец (я вижу смешение чувств в его глазах), и почему-то растерянно хватается за нож. Но тут же его бросает, чтобы ворчливо задать вопрос парню:

— Ты где ее взял такую, Ван? Она же дочь дракона!

— Вообще-то врача-ветеринара, — поправляю мужчину сухо. — Но если вы хотите поговорить о драконах, то я с радостью поговорю.

— Ах-ха-ха! — смеется Ванька, а вот мне ничуточки не смешно.

Я тоже хмурюсь и сердито поправляю очки.

— И ничего не «ах-ха-ха!», — дразню Воробышка. — Если твой друг хочет, мы можем и по мифологии пройтись. И не только по китайской, но и по японской или даже по корейской. Например, найти отличия в культурах и символах.

— Да ладно тебе, Катя! Он же пошутил!

— Ничего не ладно, Вань! — я смотрю на парня. — Если ты ничего не понял, то это не значит, что не поняла я. В китайской мифологии самки драконов откладывают яйца, из которых появляются детеныши. И Донг только что сказал, что я вылупилась из яйца. А значит, глупая, как птица. Точнее, как курица! — Я себя не могу видеть, но, кажется, у меня на самом деле валит из ноздрей дым. — Нет уж, Ваня, давай-ка ты сам поезжай в лес, а мы тут с Донгом побеседуем на тему моего происхождения из рода рептилоидов. Пока он не пожалеет о своих словах!

Как же хочется топнуть ногой, как Лялька, чтобы пяткой в пол и громко. Ну, почему, почему я снова и снова наталкиваюсь на такое отношение ко мне людей? Ведь я всего-навсего хотела быть вежливой!

— Ка-ать, ну, Ка-ать! Иди сюда, — неожиданно притягивает меня к груди Ванька, и я утыкаюсь лбом в его крепкое и теплое плечо. Мне почти девятнадцать лет, я всю сознательную жизнь напитывала себя энциклопедическими знаниями и знаю больше, чем десять человек вместе взятых, я даже могу складывать в уме шестизначные числа, а дожила до того, что парень гладит меня по голове, как ребенка. — Очкастик, ну хочешь, я тоже буду сыном дракона, а? — тихо спрашивает.

— Донг, — обращается к китайцу. — Давай и меня записывай в сыновья великого Ин-Луна[38], а то какая-то дискриминация по полу получается. А где взял, там таких больше нет. Умка такая одна и она моя!

— Тогда скажу, Ван, что тебе повезло. Душа и ум у нее точно от дракона, а дух от огня! — Невероятно, я оборачиваюсь к китайцу и вижу, что он смеется. — Прости, девочка, — обращается ко мне на китайском. — Это был урок мне, а не тебе. Специя в ступке — сушеная слива, истолченная с имбирем и мятой. Добавлю вам в чай. Подождите, я соберу сумку.

— Ну и напугала ты Донга, Очкастик! — говорит Воробышек, сидя за рулем небольшого внедорожника, когда мы выезжаем с ним за ворота поместья его отчима и берем направление к лесу. — Никогда бы не подумал, что этого умника можно уесть. Он был похож на двоечника!

— Скорее на грубияна.

— Поверь, этот хитрец не первый год морочит голову гостям Босса и говорит, что ему вздумается, я слышал не раз. Вот и тебя решил попробовать на зуб, но сам его чуть не сломал. Хотя, он мировой мужик — Донг. Градов его уважает.

— Я сама виновата. Не нужно мне было с ним заговаривать, мы ведь еще не знакомы. Конечно, он подумал, что это все, чтобы произвести на тебя впечатление. Но у меня как-то само получилось, я не специально.

Я сижу рядом с парнем на пассажирском сидении «Тойоты» и смотрю на Ваньку.

— Я знаю, Умка.

— 46 —

— Вань, а скажи, этот ваш Донг всегда называет тебя Ваном?

Воробышек пожимает плечами, крепко держа руль.

— Да, а что? Я вроде как привык.

— Может, и ничего. Но мне почему-то кажется, что определенный смысл в этом есть.

— Только не говори, Кать, что все это время наглый китаец надо мной смеялся, — удивляется Ванька. — Неужели, правда?

— Ну…

— Эй! — он улыбается. — Давай договаривай, раз уж начала! Из какого яйца по его мнению я вылупился? Из воробьиного? Если так, то, знаешь, что-то в этом есть. Недаром меня всю жизнь называют Птицем.