Боярышня Евдокия

Боярышня подняла руку, дождалась тишины и смотря в упор на наглеца, произнесла:

— Не буду спорить. Многие богатые люди любят повеселиться и готовы щедро платить за шутки. Да только насчёт любви панов к тебе я так скажу: наша птица и хрюшки во дворе тоже думают, что их любят, но наступает осень и…

Товарищи скомороха ещё похлопывали наглеца по плечам, хваля за смелость, но потом повисла тишина и спустя пару мгновений все грохнули от смеха.

— Евдокия Вячеславна, — позвал Дуню Гаврила, награждая скоморохов свирепым взглядом. — Пироги привезли и питьё.

— Вели раздать, — благодарно улыбнувшись, ответила ему.

Гаврила кивнул боярышне, но сам бы с удовольствием велел раздать тумаков притащившемуся сюда скоморошьему племени. Он видел, как они куражатся друг перед дружкою, стараясь поддеть боярышню, а она почему-то терпит их.

Евдокия подождала, пока разобрали пироги и выждала немного. Угощению люди обрадовались, но видно было, что обошлись бы без него. Гордые и вольные.

— Боярышня, неужто правда всё то, что ты рассказала? — неожиданно раздался вопрос.

— Каждое моё слово можно проверить. Я рассказала самую малость, а могу поведать, как обманули народ жмуди, пообещав им уважительное отношение к их вере, но на сегодняшний день из них сделали ревностных католиков. Сейчас будут дожимать киевлян. Их князя, до последнего вздоха защищавшего традиции Руси и православие, внезапно не стало.

— Врёшь!

— Зачем мне врать? Михаил Олелькович не просто так сорвался с места.

— То дела княжьи, — неуверенно возразил всё тот же насмешничающий скоморох.

— Ну и дурак же ты, Прошка! — воскликнул его товарищ. — Тебе боярышня рассказывает то, о чём ты не задумывался и не узнал бы, пока не приперло, так слушал бы и мотал на ус!

— Верно! Нам никто не говорил, что в Литве ущемляют наших батюшек и что храмы не дают чинить.

— И с судом непонятно, — обеспокоенно выкрикнул ещё один новгородец, и Дуня с уважением посмотрела на него.

Казалось бы, ну кто такой скоморох? А вот о своих правах он знал, как и все новгородцы!

— Ежели только католикам дают записать за собой куплю-продажу, то на каких правах нашим семьям жить?

— Не может ничего этого быть! Не врёшь ли ты, боярышня?

— Не вру. Там очень хитро поступают. Напрямую никто ни в чём не отказывает, но придется ходить не раз, просить об одолжении, приплачивать, но ежели возникнет спорная ситуация, то лучше сразу отступить. Обдерут и долг повесят за то, что смеете возмущаться.

— Но как же наши бояре там дела ведут?

— Так не все дела ведут, хотя было бы выгодно, — хмыкнула Дуня. — Посмотрели они, как закон всегда оказывается на чужой стороне, послушали советы о смене веры — и отступили.

— А другие?

— Так у других там родня и вера у той родни подходящая, вот и выкручиваются. Но как по мне, то противно всё это.

— Ты скажи, что нам показывать людям, — наконец спросили её. — И какая будет оплата?

Дуня молча обвела всех взглядом. Вот и вернулись к разговору об оплате, но теперь хоть какой-то контакт налажен и уже немного проще.

— Что показывать, скажу, — по-деловому ответила она, — а оплата… её люди вам дадут, и у меня нет сомнений в том, что вы заработаете намного больше того, что сейчас требуете с меня.

— Дык нам пообещали…

— Мы сейчас обговариваем условия сотрудничества, — терпеливо пояснила боярышня. — Со своей стороны обещаю получить и оплатить разрешение на выступление на площади в каждом конце Новгорода.

— То есть, ты платить не будешь? — сдвинув брови, сурово спросили её старшие групп.

— Я даю вам больше! — медленно проговорила она. — Я дарю вам героев новых сказок и возможность повлиять на будущее своего города.

— Так дело не пойдёт!

— А я бы послушал, какое боярышня хочет получить представление. До неё никто не лез в наши дела, так что мне интересно.

— Ну, коли за сказ денег не просят, — произнесли одновременно с разных сторон, — то можно и послушать.

Евдокия рассмеялась и ответила:

— Не прошу я денег за свой сказ! Это мой дар вам и городу.

Боярышня залезла на скамью, подбоченилась и громко выкрикнула:

— Слушайте и не говорите не слышали! У берега реки Волхов жила-была боярыня. Лицом лепа, нравом крута, да в сундуках кой-чего лежало, но недовольна была боярыня своей жизнью…

Дуня взяла на себя роль сказительницы, но отбросила певучую манеру и рассказывала так, как будто перед ней дети. Мотя ей подыгрывала, выходя и молча изображая боярский гнев с величавым пинком воображаемой золотой рыбке, а ещё она руководила сменой декораций. По мере рассказа Гришкины новики меняли фон.

Евдокия заготовила полотно с прорисованным оконцем резного терема, башенку замка и элементы дворца, а закончился сказ не у разбитого корыта, а в келье при одинокой свече. Крошечное оконце на фоне каменной кладки было последней декорацией, а огромную свечу Мотя поставила на землю, сама уселась рядом и принялась раскачиваться, изображая горе.

— Ни с чем осталась боярыня. Всех своих людей разорила, и сама все потеряла из-за жадности. Но поняла ли она, за что наказана? — Дуня обратилась к изображавшей боярыню Моте и та, скорбно поджав губы ответила:

— Всё поняла, милая. Как же не понять! Вот только келья моя тесновата и темновата, не могла бы ты похлопать за меня перед настоятельницей, чтобы место потеплее и попросторнее дала? А?

Евдокия театрально пожала плечами, показывая, что ничему не научилась героиня сказки и улыбнулась:

— Сей поучительный сказ для вас придумала московская боярышня Евдокия Доронина, и коли вам любо, то будут ещё сказки. А кому интересно узнать больше, то выходите за стены, где будет московский торг, покупайте книжицы, в коих записаны жизненные истории и другие диковинки.

Скоморохи продолжали молча таращиться на неё и пришлось произнести заключительные слова:

— Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец.

— Хорошая сказка, — загудели гости, переглядываясь, — да только как нам её показать?

Дуня обрадовалась, что её не спросили, что делать, если люди Борецкой погонят их. О том, что скоморохи безошибочно угадали, про кого сказ, сомнений не было.

— Можно показать героев в лицах и придумать легкие музыкальные заставки, а можно смастерить куклы.