Бойцовский клуб (перевод А.Амзина)

В этот раз машине впереди приходится свернуть, чтобы спасти нас.

Приближается другая, фары мигают, есть-нет-есть-нет, завывает сигнал, и механик орёт: — Тебя не спасут.

Механик не сворачивает, сворачивает та машина.

Следующая, и механик орёт:

— Мы все когда-нибудь умрём.

В этот момент встречная машина сворачивает, но механик преграждает ей путь. Машина виляет, и механик точно повторяет её маневры.

В этот момент ты таешь и переполняешься чувствами. В этот момент для тебя ничто не имеет значения. Взгляни на звёзды, и ты ушёл. Ни твой багаж. Ни твоё плохое дыхание. Ничто не имеет значения. Окна затемнены, и вокруг орут сигналы машин. На твоём лице мигают фары, и тебе никогда больше не придётся ходить на работу.

Тебе никогда не нужна будет новая причёска.

— Быстрее, — говорит механик.

Машина снова виляет, и механик опять встаёт у неё на пути.

— Чего бы, — говорит он, — вам хотелось сделать перед смертью?

С мчащейся навстречу машиной, верещащей, сигналящей нам, механик проявляет недюжинное самообладание и отводит взгляд, чтобы посмотреть на меня, меня на переднем сиденье, и говорит: — Десять секунд до столкновения.

— Девять.

— Восемь.

— Семь.

— Шесть.

Моя работа, говорю. Я хотел бы бросить свою работу.

Крик продолжается, пока машина не сворачивает, и механик не поворачивает, чтобы столкнуться с ней.

Впереди ещё больше огней, и механик поворачивается к трём обезьянам-космонавтам на заднем сиденье.

— Эй, обезьяны-космонавты, — говорит он, — вы видели, как играют в эту игру. Включайтесь, или мы все умрём.

Машина обходит нас справа, у неё наклейка на бампере: «Я Лучше Вожу, Если Выпью». Газеты писали, что тысячи этих наклеек однажды утром появились на бамперах автомобилей. А на других наклейках было написано: «Сделай из меня отбивную», «Пьяные Водилы Против Материнства», «Животные Подлежат Переработке».

Читая газеты, я знал, что это протолкнул Комитет по Дезинформации. Или Озорной Комитет.

Сидя рядом со мной, наш чистый и шмыгающий носом механик из бойцовского клуба говорит мне, что да, «пьяные» наклейки на бамперы — часть проекта «Разгром».

Три обезьяны-космонавта притихли на заднем сиденье.

Озорной Комитет распечатал памятки пассажирам авиалиний, которые показывают, как пассажиры дерутся за кислородные маски, пока их охваченный пламенем реактивный самолёт падает со скоростью тысяч миль в час.

Озорники и Дезы соревновались друг с другом в разработке компьютерного вируса, который заставит банкоматы вырыгнуть десятидолларовые и двадцатидолларовые банкноты из чрева.

Прикуриватель разогрелся до невозможности, и механик говорит, чтобы я зажёг свечи на праздничном торте.

Я зажигаю свечи, и над тортом возникает маленький огненный нимб.

— Что бы вы сделали перед тем, как умрёте? — говорит механик и направляет нас на грузовик. Грузовик сигналит длинными очередями, а потом его фары становятся всё ярче и ярче, настолько яркими, что высвечивают улыбку на лице механика.

— Загадывайте желание, быстро, — говорит он, обращаясь к зеркальцу в салоне, которое показывает трёх обезьян-космонавтов, сидящих на заднем сиденье. — У нас пять секунд до забвения.

— Раз, — говорит он.

— Два.

Грузовик, рыча и сверкая, заслоняет собою всё впереди нас.

— Три.

— Прокатился бы на лошади, — донеслось с заднего сиденья.

— Построил бы дом, — звучит другой голос.

— Сделал бы татуировку.

Механик говорит:

— Доверьтесь мне, и вы умрёте навсегда.

Слишком поздно, грузовик сворачивает в сторону, и механик сворачивает в сторону, но сзади за нашим «Корниш» идёт передний бампер первого грузовика в колонне.

Но этого я в тот момент не знаю, а знаю я, что вижу огни, огни грузовика мигают и исчезают в темноте, и меня скидывает к дверце, а потом кидает к торту и к механику за баранкой.

Механик вцепляется в рулевое колесо, пытаясь с ним совладать и держаться ровно, а свечи будто гаснут. В одну великолепную секунду в тёплом салоне чёрной кожи нет света и наши крики сливаются воедино, на одной и той же глубокой ноте, на одинаково низком стоне сигнала грузовика, и у нас нет контроля над машиной, нет выбора, нет направления и нет спасения, и мы мертвы.

Моё желание сейчас — умереть. Я в мире ничто по сравнению с Тайлером.

Я беспомощный.

Я тупой, и всё, что я делаю, так это хочу это и то, и вот это, пожалуй.

Моя маленькая жизнь. Моя маленькая дерьмовая работа. Моя шведская мебель. Я никогда, нет, никогда не говорил об этом, но до того, как я встретил Тайлера, я хотел купить пса и назвать его «Антураж».

Вот какой хреновой может быть жизнь.

Убей меня.

Я хватаюсь за баранку и возвращаю нас на встречную полосу.

Сейчас.

К эвакуации души приготовиться.

Сейчас.

Механик вырывает колесо, чтобы съехать на обочину, а я вырываю, чтобы, чёрт побери, умереть.

Сейчас. Восхитительное чудо смерти, когда в один момент ты ходишь и говоришь, а потом неожиданно становишься неодушевлённым предметом. Объектом.

Я ничто и даже меньше, чем ничто.

Холодный.

Невидимый.

Я чувствую запах кожи. Мой ремень безопасности перекрутился вокруг меня, будто рукав смирительной рубашки, и когда я пытаюсь сесть, я ударяюсь головой об рулевое колесо. И это больнее, чем может показаться. Моя голова покоится на колене механика, и я гляжу вверх и, присмотревшись, вижу вверху улыбающееся лицо механика, ведущего автомобиль, и вижу звёзды в окошке водителя.

Мои руки и лицо в чём-то липком.

Кровь?

Масляный крем.

Механик смотрит вниз.

— С днём рождения.

Я чувствую дым и вспоминаю о торте.

— Ты чуть руль не сломал своей головой, — говорит он.

И ничего другого, только ночной воздух и запах дыма, и звёзды, и механик, улыбающийся и ведущий машину, моя голова на его колене, и я не думаю, что мне обязательно нужно сесть.

А где торт?

Механик отвечает:

— На полу.

Только ночной воздух и всё более крепкий дым.

Исполнится ли моё желание?

Надо мной улыбается профиль на фоне звёзд: — Эти свечи, — говорит он, — они никогда не потухнут.

В свете звёзд мои глаза привыкают к темноте, и я вижу, что дым поднимается от маленьких огоньков вокруг нас на коврике в салоне.

Глава 16

Механик из бойцовского клуба давит на газ, тихо бесится за баранкой, и у нас ещё что-то остаётся. Что-то невыполненное.

Единственная вещь, которой я должен научиться перед концом цивилизации — это как смотреть на звёзды и рассказывать, куда я иду. Стоит тишина, будто «Кадиллак» движется в глубоком космосе. Мы, должно быть, съехали с шоссе. Трое парней на заднем сиденье то ли вырубились, то ли спят.