Божья кара

– Андрей... Если оказались бессильны силы тутошние, пусть помогают потусторонние.

– Ну, что ж... Пусть так...

Андрей повертел в руках мобильник, опять долго всматривался в морщинистую, круглую морду луны, словно пытаясь прочесть ее мнение. И опять Света как бы призвала к решительному шагу – положила руку на его колено.

– Хорошо... Уж от Равиля-то ему никуда не деться... Хоть с зубами, хоть без зубов. – И Андрей быстро набрал российский код, московский код и, наконец, номер телефона.

– Равиль? Тебе привет из солнечного Коктебеля!

– О! – радостно закричал Равиль. – Андрей! Рад слышать твой счастливый голос!

– Знаешь, я бы не сказал, что он такой уж счастливый...

– Тебе там плохо?

– Без тебя... Конечно.

– Проблемы?

– Да.

– Я могу вмешаться?

– Равиль... А тебе больше ничего не остается.

– Даже так... Когда?

Андрей помолчал, прикидывая удобные сроки.

– Понял. Если выеду завтра... Это удобно?

– Позвони, когда сядешь в поезд, я встречу.

– Мне подумать о ночлеге?

– Не надо тебе ни о чем думать... Собирайся со своими силами.

– Я правильно тебя понял?

– Да.

– До скорой встречи.

Андрей отключил мобильник, повертел его в руках, вернул Свете.

– Ну что, приедет?

– Он уже в дороге, – усмехнулся Андрей.

– Его ничто не остановит?

– Только Всемирный потоп.

– Тогда ладно, – вздохнула Света. – И вот еще что... Когда ты недавно заходил вон в тот магазинчик... Там еще что-то оставалось?

– Ну, ты даешь! – рассмеялся Андрей, обняв Свету за плечи. – А домой доберешься?

– Ты же поможешь?

– Наконец-то!

– Но с одном условием... Мы будем вести себя целомудренно.

– Годится.

И Андрей снова направился к магазинчику со странным названием «Бубны». Хорош он был тем, что продавщицы там были молоды, хороши собой, постоянно улыбались и работали до рассвета. И еще... Им было не лень сбегать в соседний магазинчик и принести вино, которое закончилось у них, – чего не бывает лунной июльской ночью на коктебельской набережной.

Вам знакомо слово «лучезарность»? Вы часто употребляете его в своей жизни, суетной и безнадежной? Или обходитесь, заменяя чем-то более непритязательным? Непритязательность – вот слово, которое лучше всего характеризует наше бытие. А в магазинчике «Бубны» работала девушка Женя, которая от всех прочих девушек отличалась тем, что встречала меня, стоя за прилавком, с неизменно лучезарной улыбкой. И в ее холодильнике всегда находились две-три бутылки холодного алиготе. А жаркой южной ночью на коктебельской набережной это не так уж мало. Проем в стене со скругленными углами, у которого она стояла, был похож на вагонное окно. И вот скажите, пожалуйста, как мне не сравнить Женю с девушкой, проносящейся в вагоне поезда, и как мне этот поезд не сравнить с проносящейся мимо моей же безалаберной жизнью...

Сравнивал...

И что, и чем это заканчивалось? А заканчивалось это двумя бутылками холодного алиготе, с которыми я уныло брел к голубой скамейке, оставляя за спиной лучезарную улыбку Жени. Такое ощущение, что она до сих пор и поныне смотрит мне вслед, но теперь в ее взгляде я вижу сожаление, а то и откровенное разочарование.

Да, а что касается целомудрия, о котором говорила Света, посылая Андрея в «Бубны», то она больше не вспоминала об этом глупом своем и опрометчивом условии.

Вы прикинули, сколько они выпили за этот вечер?

Какое там целомудрие!

Кстати, вам никогда не приходило в голову, что в самом слове «целомудрие» затаилось понятие похоти? У человека, который произносит это слово, на физиономии обязательно появляется почти неуловимая блудливость. Во всяком случае, я эту тонкую, как бы все понимающую ухмылочку улавливаю частенько и без труда.

Кличку свою Амок получил от Наташи – уж больно безрассудным, а проще говоря, безумным было его поведение или, скажем иначе, ухаживание. Настоящее его имя было куда проще, даже называть его не буду, клички для него вполне достаточно.

Амок не понимал, что с ним происходит. Такого с ним не было никогда, да он и не представлял себе даже, что подобное может случиться с ним или вообще с кем бы то ни было. Если бы кто-нибудь спросил у него, жалея и сочувствуя, – не влюбился ли он, Амок досадливо отверг бы само предположение. Он влюблялся не один раз, почти всегда успешно, и прекрасно себе представлял, что это такое, чем грозит, что обещает и как протекает. Чем заканчивается влюбленность, он тоже знал в неполные свои тридцать лет. И был, в общем-то, готов к любым неожиданностям, которыми грозило ему это нечастое состояние его организма.

Человек простой, весь, как говорится, из земли, воды, воздуха, он шел по жизни спокойно, уверенно, как бы снисходительно и даже чуть скучая. Во всяком случае, глядя на него, возникали у людей именно такие мысли, такое о нем представление. Может быть, где-то в потаенных уголках своей души он был другим, но подобные подозрения не приходили в голову ни людям, его окружавшим, ни ему самому. Амоку нравилось быть таким, каким он себя чувствовал, и отношение к себе его вполне устраивало.

Амок мог хорошо положить плитку и на стенах, и на полу, у него получался паркет, он разбирался в сантехнике, мог повесить люстру, починить стиральную машину, холодильник... И этих знаний, этого умения вполне хватало на жизнь вполне достойную и даже, по местным понятиям, обеспеченную. У него была неплохая репутация, он охотно раздавал визитки с номером своего телефона, а застройщики, которых в последнее время на коктебельском побережье развелось достаточно, передавали Амока из рук в руки с заверениями в его надежности и безотказности. И это была правда – Амок никого не огорчал, не обманывал.

Амок приезжал в Коктебель откуда-то из средней полосы России, не то из Тамбова, не то из Воронежа. В мае приезжал, а уезжал где-то в октябре, а то и в ноябре, проводя здесь весь сезон – плескался в море, загорал под южным солнцем, любовался Карадагом и лунными ночами, был улыбчив и хорош собой. Полноват, правда, немного, но это его только красило, выдавая натуру незлобивую и обязательную.

И вдруг...

И вдруг все это как бы обесценилось, потеряло всякий смысл и привлекательность. Он запустил работу, прятался от заказчиков, отключил свой мобильник, да и назвать его полноватым было уже нельзя. Он не стал раздражительным, но замкнулся, отошел ото всех компаний, и мужских, и женских, с которыми дружил и которые всегда принимали его охотно и радушно.

Да, да, да. Наташа.

Он постоянно торчал где-нибудь поблизости от киоска, в котором она торговала коктейлями с причудливыми названиями, сопровождал ее по набережной, по Коктебелю. А учитывая, что Наташа была женщиной своенравной, с недолгим, но вполне уловимым криминальным прошлым, которым она даже гордилась, а прибавьте к этому ее постоянную женскую востребованность...

Ха, какое невинное слово!

Вы знаете, как выглядит востребованность на коктебельской набережной в июле – августе для женщины из ряда вон красивой, общительной, для женщины, которую для простоты и краткости можно назвать откровенной оторвой...