Брак у народов Северной и Северо-Западной Европы

Нередко самостоятельности в выборе брачного партнера способствовало получение наследства от побочных родственников, которое сразу давало экономическую независимость не только от родителей, но и от тех или иных житейских обстоятельств. Так, например, в 30-е годы XIX в. некий Уильям Коул был шокирован женитьбой своего крестника на мисс Плюмтри, получившей наследство от своей тетки. Девушка не только не поставила в известность своих родителей, но и, что было самым ужасным, «сама сделала предложение».^{339} В этом и других случаях, описание которых приводится уже с начала XVIII в., в том числе и в художественной литературе,^{340} характерен один и тот же сюжет: дети, ставшие экономически самостоятельными, не прислушивались к советам и указаниям родителей. Более того, к середине XIX в. традиционная роль мужчины и женщины в процессе заключения брачного союза начала меняться. С одной стороны, женщины предлагали сами себя и свои средства будущему партнеру в брачной жизни, с другой — мужчины стремились путем брачного союза поправить свое материальное положение.^{341}

Отношение к добрачному сожительству у англичан на протяжении всего XIX в. было отрицательным. С течением времени к нему стали относиться все более снисходительно, так как в средних и бедных слоях общества оценка этого факта уже зависела не столько от мнения родителей, родных и знакомых, сколько от самих вступающих в брак. Сложнее обстояло дело с нарушением ранее заключенного брачного контракта, вследствие чего обиженная сторона могла вчинить иск в суде к разорвавшему контракт, требуя от него денежного возмещения. Нередко, не разрывая брачного контракта, в случае несовершеннолетия одного из партнеров или недостатка финансовых средств, заключение брака откладывали на неопределенное время; инициатива в таких случаях, как правило, исходила от родителей.^{342}

Брачные планы в тех слоях общества, которые имели крупную или среднюю собственность, играли огромную роль и строились в основном родителями.^{343} В случаях неисполнения детьми своего долга, особенно когда были замешаны крупные финансовые расчеты, в ход пускались самые крайние меры. Детям, если они жили отдельно от родителей, посылались письма с угрозами лишения наследства, и нередко эти угрозы осуществлялись; в своем же доме их могли подвергнуть подлинному заточению; применяли даже телесные наказания; и если они все же проявляли неповиновение и вступали в брак по своей воле, то требовали от пасторов признания незаконным проведения брачной церемонии.^{344} Те же, кто избирал своих брачных партнеров, исходя из духа «сыновьего» послушания, обращались за указаниями не только к родителям, но даже к своим непосредственным начальникам по службе.^{345}

Зачастую дети, воспитывавшиеся в домах своих родственников при живом овдовевшем отце, что было нередко в XVII–XIX вв., становились перед трудноразрешимой задачей: слушать отца или мать, от которых они жили отдельно, но ожидали наследства, или слушать тех родственников, в доме которых они выросли. В таких случаях мотивом принятия того или иного решения опять-таки являлись финансовые расчеты: у кого больше наследуемого имущества, какие прибыли принесет брачный партнер и т. п. О любви или о привязанности, естественно, в данных обстоятельствах не могло быть и речи. Лишь один довод против будущего брачного партнера мог выдвигаться со стороны детей — иное вероисповедание.^{346}

В фермерских зажиточных кругах в период с XVI в. до 80-х годов XIX в. существовал строгий контроль родителей или опекунов над выбором детьми брачного партнера. Наиболее ясно он прослеживается, например, по таким прижизненным завещаниям: «Моей дочери Мэрджери я даю 60 овец при браке с Эдвардом, сыном Рейнольда Шэфту из Токерингтона».^{347} Подобные завещания составлялись и у более или менее зажиточного слоя ремесленников, т. е. в кругах мелкой буржуазии.^{348} В неимущих слоях общества свобода выбора брачного партнера на протяжении всех веков вплоть до начала XX в. была неограниченная, поскольку над детьми не довлела экономическая власть родителей; они рано покидали дом и таким образом были лишены родительского надзора. Но это не означает, что при создании брачных союзов у них не было никаких препятствий. Им следовало приобрести какую-либо профессию и накопить достаточно средств для поддержания будущей семьи. Эмоции, здесь, как и в кругах зажиточных англичан, играли очень маленькую роль, уступая место коммерческим расчетам.^{349}

Свобода выбора брачного партнера, постепенно развившаяся на протяжении XVIII–XIX вв., в большей мере относилась к мужчинам, нежели к женщинам. Дочерей воспитывали в строго англиканской традиции, и послушание было первейшим дочерним долгом. Даже если невеста откровенно ненавидела жениха, ей настойчиво внушали, что ее долг «подчиняться» (submit, obey) — слово, которое и поныне звучит из уст женщины в Великобритании при венчании в церкви. При полном исполнении воли родителей или опекунов в деле заключения брачного союза возникали так называемые типичные стандартные браки, построенные на коммерческой основе.^{350}

Однако уже в XIX в. встречались браки и социально-смешанного характера. Обедневшие джентри охотно роднились со средней и мелкой буржуазией, а представители последней не без финансовой выгоды удовлетворяли свое тщеславие, беря в жены девушек из более аристократического слоя общества. «Нестандартные» браки чаще всего случались при полной обеспеченности одного из партнеров.^{351}

В браке коммерческого типа семейная жизнь нередко не складывалась. Особенно недовольны были жены, которые утверждали, что в коммерческом браке многие мужья предпочитают супругам компанию собак и лошадей, другие спят со служанками и оставляют жен без внимания. Крайние случаи недовольства жен поведением своих мужей приводили к побегу женщин и заключению повторных браков, не дожидаясь смерти мужа.^{352} В семьях лиц с ограниченными средствами мужчина становился подлинным деспотом; женщина же, начав свою сознательную жизнь в качестве даровой рабочей силы в доме своих родителей, продолжала ее в услужении за пропитание в чужом доме и кончала на службе своему мужу.^{353}

Однако в глухих местах Англии, особенно в сельских коллективах, где еще в какой-то мере сохранились воспоминания о традиционном отношении к браку, в XVIII–XIX вв. люди решительно вмешивались и отвергали мотивы вступления в брак, навеянные духом предпринимательства и наживы.

В этих местах браки негармоничных по возрасту партнеров, сексуальные извращения, господство в доме женщины или избиения мужьями жен подлежали общественному осуждению и постыдному наказанию, носившему название «шари-вари» (charivaris) или «скиммингтонс» (skimmingtons). Наиболее полно этот обычай сохранился в Британии там, где слабо чувствовалось разлагающее влияние капиталистических отношений на общинные устои, как, например, в Уэльсе и Корнуолле. В Англии же данный обычай встречался в XIX в. очень редко и превращался в физическую расправу или какофонию перед домом жертвы.^{354}

Развитие капиталистических отношений, поздний возраст вступления в брак, коммерческо-маклерская сторона предбрачных отношений — эти и другие причины привели к тому, что в XIX в. традиционный свадебный обряд почти полностью исчез и сохранился лишь в отдельных местностях Англии, да и то фрагментарно. В основном такие обряды наблюдались у лиц, вступавших в брак в относительно молодом возрасте и наследовавших родительское имущество. Но помолвка соблюдалась во всех слоях английского общества, хотя период между помолвкой (engagement, enment), на которой происходит обручение (betrothal) молодых, и свадьбой в силу указанных выше причин длился очень долго, нередко до 7–8 лет.

Жениху следовало накопить средства на отдельное, обставленное мебелью жилище, а также положить в банк необходимую сумму на имя жены (так называемая вдовья часть наследства — marriage settlement), если он получал за невестой приданое (dowry, trousseau). Во время помолвки ставился и вопрос о свадебных подарках (wedding presents), даже составлялся список, кто что должен дарить.^{355}

В более чистом виде и почти повсеместно сохранялись не свадебные обряды, а предбрачные поверья и обычаи у молодежи, проживавшей достаточно долго в одном коллективе и на одном месте. Наиболее ярко данные обычаи проявлялись в различного рода гаданиях и поверьях, приуроченных к определенным дням. В канун дня св. Агнессы (20–21 января), являющейся патронессой молодых девушек, в Дербишире, Йоркшире, Дюргейме, Норфолке, Нортумберленде, Линкольншире и в других английских графствах девушки гадали на «полное молчание», родниковую воду, чулки и подвязки, сложенные крест-накрест, на ботинки, поставленные носками к постели («идя и приходя» — going and coming), на булавки и ветви различных растений, на песни под яблоней и сеяние злаков в полночь и т. п.^{356}

Особо следует выделить гадание на «немой пирог». Воздерживаясь от еды и разговоров, девушки ночью, в канун дня св. Агнессы, делали так называемый «немой пирог» (dumb-cake) из муки, соли и воды в равных пропорциях. После выпечки каждая девушка брала половину пирога и, идя спиной вперед к постели, поедала пирог, надеясь во сне увидеть своего будущего мужа. Нередко «немой пирог» заменяли вареным яйцом с солью вместо желтка.^{357}

Подвязки посылались в подарок и в канун дня св. Валентина (13–14 февраля), покровителя всех влюбленных. В этот день девушка, повстречав первого мужчину, верила, что он станет ее супругом. Уже в XV–XVI вв. в Англии полагали, что в указанный день люди, как и птицы, выбирают себе брачных партнеров. Начиная с XIX в. в Норфолке, Герфордшире, Линкольншире, Нортумберленде и Йоркшире парни посылали девушкам так называемые Валентины, т. е. подарки в виде изящных безделушек, к которым часто прикладывали такого рода стихи: