Брат болотного края

Олег посмотрел на нее с удивлением, но ничего не сказал.

– Спасибо, – смущенно добавила она, хватая булочку. – Я правда очень голодная… Не помню, когда в последний раз ела.

Пушистое тесто и кисловатая начинка наполнили рот. Достаточно было схватить зубами пышный бок, чтобы вмиг перестать волноваться о белой комнате. Разве имеет значение то, что уже прошло? Разве может терзать то, о чем ты лишь смутно помнишь? Разве нет в забвении милосердия? Разве есть в нем хоть что-нибудь, кроме этого?

Чтобы не смущать ее, Олег отошел в сторонку и поднял крышку деревянной кадки. Олеся увидела, как оттуда выпирает подходящее тесто. Лежка осторожно умял его легкими похлопываниями и укутал бока кадки в ткань. Точные и ласковые движения умелых рук. Все это было ему понятно и знакомо, все это доставляло ему удовольствие. Кусая булочку, Леся наблюдала, как губы его чуть заметно трогает улыбка, как он что-то шепчет себе под нос, смахивая с лица прядки волос, чтобы те не мешались. Так может выглядеть лишь тот, кто оказался на своем месте. А значит, почти никто. Кроме странного красивого мальчика.

Когда пиршества оставалось на два укуса, Олеся поняла, что наелась. Она покрошила булочку, вышла на крыльцо и ссыпала крошки на землю.

– Откуда ты знаешь, что нужно делиться? – Олег оказался рядом, удивленно за ней наблюдая.

Леся попыталась вспомнить. Кажется, мужчина с большими и сильными руками, тот, память о котором так сложно выудить из самых глубоких омутов киселя, говорил ей когда-то: «Сама поела – дай другим насытиться. Что тебе крошка? А в мире будет равновесие».

Но как объяснить это парню, застывшему в дверях?

– Просто решила курочек покормить. Они перепугались сегодня, вон как кудахтали, – ответила она, слабо улыбаясь.

Олег постоял, взвешивая ее ответ, и кивнул.

– Неспокойное время, даже птица дурная чует…

И было в этих словах столько горечи, очень взрослой, даже стариковской, что Леся сжалась, будто в жаркий день угодила в глубокую яму, полную холодной воды. Мурашки пробежали по ногам, она тут же вспомнила, какая короткая рубаха прикрывает ее обнаженное тело, и дернула вниз подол. Ткань затрещала, оголяя бедро. Длинная ссадина на ноге, сероватая от пыли, слабо сочилась сукровицей. Леся потянулась к царапине и тут же зашипела от боли.

– Ты чего? – Олег соскочил с лестницы и присел у ее ног. – Нельзя же грязными руками!

Ссадина словно только и ждала, чтобы про нее вспомнили – тут же принялась гореть болью. То ли от растерянности, то ли от смущения Леся всхлипнула, чувствуя, как жар заливает щеки. Олег сидел перед ней на корточках и рассматривал царапину, но, услышав звук, тут же поднял лицо.

В его серых глазах читалась растерянность.

– Ты где это так? – спросил он, и Леся обожглась холодностью его тона.

– Ну… когда упала… Из-за петуха, – соврала она, пытаясь успокоить бешено скачущее сердце.

– Нет. – Олег покачал головой и поднялся на ноги. – Это ты… – Он запнулся, помолчал, бросил на Лесю еще один взгляд. – Ты там была, да? В лесу?

Тревожные запахи чащи, шорох льна по траве, сестры, тянущие друг к другу ладони. Увиденное во сне встало перед глазами. Память подобно ситу просеивала каждый миг жизни, отбирая мгновения по своему собственному разумению. И каждый раз не те. Но стоило Олегу произнести это слово, как позабытый лес перестал казаться сном. Да и позабытым – тоже.

– Нет, – выдохнула Леся, делая шаг назад. – Меня там не было. Я спала. Я спала! – Она уже кричала, прижимая ладони к груди.

Слезы текли по щекам, испуганное лицо Олега таяло в их соленой пелене.

– Я спала! – надрывалась она, чувствуя, как цепкие руки подхватывают ее со спины. – Отпусти! – И сорвалась на визг: – Не трогай!

Ее крик подхватил внезапный порыв ураганного ветра.

– Отпусти! – кричала Леся, вырываясь из сильных рук.

А деревья, обступившие поляну, склоняли макушки от ее голоса.

– Не смей! – вопила она.

А ветер поднимал в воздух пыль и сор.

– Я спала! – надрывалась Леся, не помня себя и того, почему же она так кричит, и плачет, и воет, вторя буре.

Низенькая хлебная пристройка качалась, крыльцо скрипело, где-то вдалеке, шумно ломая ветки своим вековым соседям, упала сосенка. Слов уже не было, но Олеся продолжала кричать – так страшно, так больно, так невыносимо яростно ей было.

Это закончилось в одно мгновение. Из нее будто выбили дух, и Леся упала ничком, не чувствуя, как подхватывают ее мягкие сильные руки Олега. Не видя, какой смертельной бледностью залило стареющее бесстрастное лицо Матушки Аксиньи.

И пока они молчали, посеченные бурей, на середину двора шагнул петух. Он задрал голову и прокукарекал, словно бы в середине обычного летнего дня началось что-то иное. Что-то новое. Что-то, сулящее перемены.

***

Царапину Аксинья промывала долго и старательно. Не произнося ни слова, она опускала свернутую ткань в горячую, пахнущую травами воду, давала ей напитаться целебным отваром, а после принималась протирать воспаленную кожу. Леся жмурилась от боли и жара, закусывала губу, но тоже молчала, не решалась заговорить.

Олег помог ей подняться с земли, придерживая каким-то очень привычным, очень родным движением – его рука покоилась чуть выше бедра, перенося большую часть веса Олеси на себя. Ей оставалось покориться и хромать вперед, стараясь поспеть за Аксиньей. Та решительно шагала к главному дому, прямая и грозная, только коса – седина и медь – покачивалась в такт.

Когда петух закончил кукарекать, скрипуче оборвав последнюю ноту, они, все трое, долго еще не двигались и, кажется, не дышали. Олеся лежала на земле, Олег склонился над ней, придерживая за плечи, а мертвецки бледная Аксинья высилась над ними, бесстрастная, только костлявые ладони сжаты в кулаки. А потом кивнула Олегу, развернулась и зашагала к дому.

– Пойдем, – шепнул Лежка, поспешно помогая ей подняться.

И Леся пошла, что еще ей оставалось делать? С каждым шагом случившееся во дворе становилось все запутаннее. Олеся испугалась вопросов о сне… И? Закричала, кажется. А потом поднялся сильный ветер. И она испугалась еще сильнее. А тут еще Аксинья подошла и схватила ее. Потому Леся кричала, пока совсем не выдохлась, а после упала. Ничего необычного, если брать в расчет, что под волосами еще нет-нет, да побаливает затянувшаяся рана.