Брат болотного края

Они прилетали из-за леса. Белоснежные перья – как легкие локоны, хоть в косы заплетай, алый клюв – нежные уста молодой красавицы. Они рассекали воду грудками, ласкали ее крыльями, а после срывались в воздух без плеска и гомона, чтобы улететь прочь, за высокие деревья.

Так было всегда. Но не в этот раз.

Шесть теней появилось над границей лесных крон. И чем ближе они подлетали к озеру, тем светлее становились. В высоком небе, стремительно темнеющем, они были словно шесть отблесков лунного света. Саваном мерцали их скорбные перья.

Когда первая лебедушка прикоснулась к озерной глади, вода обняла ее, приветствуя, как возлюбленную, как молодую невесту, как желанную женщину. Ее товарки заскользили по легкой ряби, склоняясь к воде так нежно, будто целовали милого друга.

Не успел закончиться первый круг, не успело солнце спрятаться за лесом, как лебедушки замерли, вытянули длинные шеи, всматриваясь в даль. Тянулся миг, тянулся другой. А на третий в небе появилась седьмая сестра. Черная, будто смоль.

Натянутая, как струна, она спешила к озеру из последних сил, а когда опустилась на воду, белые лебедушки нежно заворковали, стремясь коснуться сестрицы.

Они заключили ее в кольцо, они кружились, они приветствовали ее, они ждали вестей. И вести эти стоили всех ожиданий.

Небо сухое, солнце золотое

Олеся

Тишина в доме бывает разной. Сонной, ночной, когда все жители крепко спят, укутавшись в тепло и покой сновидений. Выжидающей, когда что-то почти уже свершилось, но пока еще не до конца. Предвкушающей встречи и великое благо. Опасной, за мгновение до склоки. Испуганной, когда тайное стало явным. Благостной, когда все в доме идет своим чередом, даже слов не нужно, так понятливо и ладно живется людям под общей крышей. Словом, тишина бывает всякой.

Леся не могла припомнить, когда бы на ее собственный кров опускалась тишина, но точно знала, что такое случалось. И молчание было разным. И приносило оно с собой разное. Но вот такого – предгрозового, тянущего под ложечкой, – Олеся еще не испытывала.

Отведя испуганный взгляд от таза с мерзкими темными ошметками жижи, натекшей с ее раны, она сжалась, не зная, чего ожидать от яростно молчащей Аксиньи. Но та словно забыла о сидящей перед ней – испуганной, с неловко вывернутой ногой и ссадиной, которая чернела от бедра к щиколотке. Что-то за окном так привлекло внимание Матушки, что она даже привстала со скамейки, чтобы получше это рассмотреть.

Леся скосила туда взгляд, но ничего особенного не заметила. Все та же поляна, все тот же лес, который все так же высился, очерчивая собою границу человечьего двора. Только тяжелые тучи, медленно наступающие с горизонта, чуть меняли привычную уже картину. Небо потускнело, задул ветер. Собирался дождь.

– Лихо… – чуть дрогнувшим голосом проговорила Аксинья, помолчала, вглядываясь за окно и уже громче: – Глаша!

Дверь тут же приоткрылась, и в комнату заглянула печальная Стешка. Бросила на Лесю испуганный взгляд и тут же потупилась.

– Тетка во двор вышла, курицу режет… – прошелестела она, обращаясь к Аксинье.

– Зови сюда.

Стешка кивнула и скрылась за дверью. Леся опасливо поежилась – беспрекословное подчинение приказам, которое тут было в порядке вещей, ее пугало. Как и абсолютное непонимание, что же делать дальше.

– Послушайте, – начала Леся. – Я правда не понимаю, что здесь происходит… Но… Мне пора бы уже…

Аксинья вцепилась в нее взглядом, как острым клювом вгрызлась.

– Мне пора бы уже уйти… – не сдавалась Олеся. – К тому же, нога. Это, наверное, какое-то заражение… А если гангрена? – От таких мыслей по спине заструился пот. – Если ничего не делать… Мне же тогда ногу отрежут, вы понимаете это?

Аксинья продолжала молча смотреть на сидящую перед ней – неподвижная, словно каменная.

– Нет, серьезно, это уже не смешно! – Леся постаралась придать голосу уверенность. – Что тут вообще происходит? Почему вы до сих пор не вызвали кого следует? Нашли меня в лесу, я ни черта не помню! Это что, в порядке вещей у вас?

Гнев клокотал в ней, распирал грудь.

– Ну и чего вы молчите?

– Что ты хочешь услышать от меня, неразумная? – спокойно, даже мягко спросила Аксинья. Чуть наклонила голову – тяжелая коса соскользнула с плеча, ее кончик опустился к полу. – Гангрена ли у тебя? Нет, но рано тому радоваться, уж поверь мне. Отрежут ли тебе нежную ножку? Если бы это могло спасти мой дом от гнили, что ты сюда притащила, я бы этими вот руками разрубила тебя на части, как молочного теленка к столу. Веришь? – И подняла сухие, морщинистые кисти, желая показать их Лесе, как орудие мясника.

От ее голоса, равнодушного, без капли яростной брани, которую Олеся ожидала услышать в ответ, кажется, даже окна покрылись изморозью. Сказанное не было угрозой, сказанное было истиной в первой и последней инстанции. Истиной Матушки этих земель.

Леся сглотнула дурноту.

– Тогда… просто отпустите меня. Если я принесла вам… – Она сбилась. – Гниль. То давайте я унесу ее… – Сказанное звучало безумно, но если мир вокруг сошел с ума, время начинать игру по его правилам. – Просто покажите мне, в какой стороне… Я не знаю… Трасса, например. Город ближайший. Я просто пойду, вы меня больше никогда не увидите!

Аксинья ее не слушала. Она заметила, что коса растрепалась, и принялась переплетать ее, пропуская тяжелые, медные с сединой волосы через пальцы, распутывая их бережно, даже нежно. В этих движениях была скрыта особая сила. Олеся на мгновение засмотрелась, как подобно реке, отражающей полуденный свет, блестят на солнце пряди. Мысли разбегались, думать их стало сложно, муторно, да и не нужно. Леся расслабленно облокотилась на стену. Еще немного, и она бы уснула.

Но в ране что-то зашевелилось, налилось ртутной болью. Словно предупреждая о чужой воле, берущей верх. Леся встрепенулась и выпрямилась.

Аксинья посмотрела на нее с нескрываемым интересом.

– Отпустить, значит, ну что же… Иди. – Она пожала плечами, словно никогда и не запирала Лесю в доме. – Кругом лес, потом опять лес. И снова лес.

– Но где-то же он заканчивается, так? Должна же быть дорога…– Леся подвинулась к краю скамьи и осторожно спустила ногу на пол.

Боль заворочалась внутри, будто пес зарычал сквозь чуткий сон.

– Не советую тебе, девка, идти туда, где кончается этот лес, – только и успела бросить Аксинья, прежде чем в коридоре послышались шаги.

Дверь распахнулась, и в комнату шагнула старуха Глаша. Но когда на ее сморщенное лицо упали солнечные лучи, Леся поняла, что она не так уж и стара, как казалось на первый взгляд. Застывшая на пороге женщина была оболочкой другой, когда-то сильной и красивой, здоровой и крепкой. Из Глаши будто выжали всю силу жизни и оставили дряблой и блеклой доживать годы, полные тяжелого труда. В длинном платье из грубой ткани, с застиранным передником, она слеповато щурилась, поглядывая на сестру. В руке она сжимала окровавленную тряпку.