Брат и благодетель

Нина брела себе и брела, она не знала, когда придет к Гудовичам, и не хотела слишком торопиться, в конце концов просьба зайти к Вере Гавриловне это последнее, что их связывало с Мишей, и она не торопила это последнее, хранила. Завтра она проснется, и никакой памяти не останется об их жизни, совсем никакой, будто ее и не было.

Она шла по Петербургу походкой своего брата, Владимира Сошникова, франтовато, стараясь опередить прохожих, чтобы ничья спина не маячила впереди, она давно уже становилась похожа на брата и не догадывалась об этом. Если бы догадалась, ей было бы на все наплевать, презрение к опасностям - черта семейная, но что-то мешало ей до конца оторваться от страха за себя, Андрюшу, Юрия Николаевича и почему-то за Гудовича, а почему, она уже совсем не понимала, это произошло как-то само собой, не уходил из сердца и не уходил.

Дом на Фонтанке, в верхнем этаже которого находилась квартира Веры Гавриловны, был известным доходным домом в Петербурге. Раньше их было много, таких домов, она легко проходила мимо, а сейчас оказалась, что каждый один. И по одному все эти годы она их теряла. Это было удивительно почувствовать, что теряла то, о чем и не знала толком, относилась с равнодушием, рассчитывая вернуться, но это правда, она и не знала, что могла потерять этот город по крупицам, а это страшнее, чем весь сразу.

Огромный красный, сознающий свое значение дом, с таким знанием выстроенный, с такой веселостью, может быть, из чувства превосходства перед домами, рожденными в муках творчества, он появился легко и приготовился к счастливой жизни, а когда она наступит, ему было все равно, он может ждать долго.

О собаке Миша мог и не знать, Леня совсем недавно завел собаку, но почему-то Нине стало не по себе, когда услышала за дверью мощный собачий лай и представила, что собака сейчас обнимет ее своими лапами и она едва ли удержится на ногах.

– Сумасшедший дом!
– сказала Вера Гавриловна.
– Когда вы приехали? Где Миша? Почему я ничего не знаю?

– Миша в Америке, - рассеяно сказала Нина, сбитая с толку беспокойными движениями вокруг нее огромного щенка ньюфаундленда.
– Я одна.

– Но почему вы здесь и как? Да заходите же, заходите, родная моя! Леня, убери собаку, к нам Нина приехала, Мишина Нина из Америки, ты представляешь?

– Вы и есть Нина?
– спросил Леня - Вас только одна Верочка и видела, а мы все мечтаем.

– Вот, увидели, - сказала Нина.

– Почему вы не раздеваетесь?
– спросила Вера Гавриловна.
– Что вообще происходит? Леня, я прошу тебя, убери эту псину! Я оставила вас в девятнадцатом, с тех пор прошло столько лет, вы совсем не изменились, такая же бука, как прежде. Что, мой сын плохо встретил вас там, в Америке?

– Не обращайте внимания, - сказала Нина, следя за тем, как Леня с трудом уволакивает огромного щенка из комнаты.
– Трудно возвращаться, все новое, я хожу, хожу... Миша очень хорошо меня встретил.

– Как он там? Только честно, я вижу по вашим глазам, что-то произошло. Выкладывайте сразу, не щадите меня, я не люблю, когда меня щадят.

– Нет, нет, - успокоила Нина.
– Он совершенно здоров и шлет вам вот эти вещи. Они для вас и Наташи, он сказал, вы сами разберетесь.

– Нет, правда, все хорошо? Правда? И он вас отпустил? Зачем вы здесь? Почему вы приехали одна? И вообще, как вы приехали? Как вы живете там, как добрались в девятнадцатом, что вы делали все эти годы, дорогая моя девочка? Ой, я сейчас умру, - сказала она и взялась за сердце.

– Видишь? Тебе все нужно сразу, - возмутился Леня и побежал за каплями.

– Дурачок!
– сказала Вера Гавриловна.
– Никак не может поверить, что у меня болит по-настоящему сердце только от любви к нему. Ниночка, не мучайте меня, снимите пальто, вы чего-то недоговариваете.

– Ради Бога, разденьтесь, - сказал Леня, вернувшись.
– Пожалуйста.

Нина сняла пальто и села, положив его себе на колени.

– У вас замечательный сын, - сказала она.
– Он читает лекции в Пенсильванском университете по русской истории.

– Вот видите!
– закричала Вера Гавриловна.
– Я всегда знала, Миша прирожденный педагог! Ну и как, любят ли его студенты? Он на хорошем счету?

– Он преуспевает, - сказала Нина.
– Так принято говорить у них в Америке.

– Почему "у них"? Вы никак не можете привыкнуть? Вам трудно?

– Я уехала, - сказала Нина.

– Уехали? А Миша?

– Миша остался.

– Ничего не понимаю. Леня, ты что-нибудь понимаешь? Вы уехали на время, он отпустил вас?

– Я уехала навсегда, вместе с сыном. У меня теперь другой муж.

– Ах вот как!
– сказала Вера Гавриловна, и вдруг замолчала, совершая в наступившей тишине какое-то невероятное усилие над собой, если можно назвать усилием попытку сбросить с себя оболочку духа, с которым ты жила все эти годы, к которому привыкла, а теперь он стесняет тебя и ты стягиваешь его, как струпья кожи с обоженного тела. И Нина увидела, как медленно возникает перед ней та самая дама, что стояла в дверях ее дома в ту морозную ночь, не желая входить сразу, пропуская впереди себя стужу, в приталенном пальто, с муфтой в руках, с подозрением приглядываясь к ней.

– Вы уехали? Ну, конечно же, ничего другого я от вас не ожидала, наконец сказала она.

– Верочка, пожалуйста...
– пролепетал Леня.

– Не волнуйся, Ленечка. Это уже неважно. Со мной ничего не случится. Что в этой коробке?
– спросила она.
– Я могу посмотреть?

– Это вам, - сказала Нина.
– От Миши.

Вера Гавриловна открыла коробку и долго всматривалась, ничего не извлекая, перебирая содержимое кончиками пальцев, так долго, что Нина решила, что она забыла о ее существовании и, чтобы избежать продолжения этого разговора, лучше всего уйти.

– Вы знаете, что здесь?
– спросила Вера Гавриловна.

– Да.

– Мне кажется, - сказала Вера Гавриловна, закрывая коробочку, - вы способны донести, что у нас хранятся эти вещи, вы на все способны.

– Не смейте меня оскорблять, - сказала Нина.
– Я люблю вашего сына.

– Вы на все способны. Я вас раскусила еще тогда, зимой, в девятнадцатом. Немедленно заберите эти драгоценности.

– Но они ваши, честное слово, я никому не скажу, мне некуда их девать, я не уверена, что я или мой муж еще когда-нибудь окажемся в Америке, в конце концов, вы можете отдать их Наташе, Миша сказал: "Моей семье".

– Не смейте произносить имя моей дочери!
– сказала Вера Гавриловна. Она умеет ждать. А вы, вы не сумели оценить даже Мишу, Господи, почему он не познакомил нас тогда, до революции, вот несчастье, я бы сумела его отговорить! Забирайте шкатулку, вы, провокаторша, и вон из этого дома, вон!

– Уходите, пожалуйста, - Леня выхватил у нее из рук пальто и стал судорожно надевать, подталкивая к двери.
– Вам не надо было приходить, Миша ошибся, это очень-очень жестоко, вероятно, он думал, вы передадите с кем-нибудь другим.