Брат лихой

Лёнька принёс ружьё в сторожку и дрожащей рукой набрал 02. Спустя минут 20-30, к сторожке подъехали два милицейских "УАЗА", из них вышли пятеро милиционеров. Надев на Лёньку наручники, трое из них, посадили его в "УАЗИК" с клеткой и увезли в "КПЗ", - камеру предварительного заключения.

Два других милиционера, одна из них женщина, в звании лейтенанта, другой в звании капитана, остались, чтобы опросить сторожа, осмотреть катер и изъять оружие. Николай, передав ружьё, решил продемонстрировать свои познания в юриспруденции и, обращаясь к оформляющей протокол изъятия женщине - лейтенанту, он сказал:

– Ты запиши в протокол, что ружьё мне Лёнька сам отдал, т.е. добровольно и ни какого сопротивления мне, как законному представителю, он не оказывал.

Она, посмотрев на Николая, спросила: - Товарищ сторож, а Вы почему, на рабочем месте, находитесь в нетрезвом состоянии?

– А ты мне наливала?
– "крюк - котелок", - вызывающе парировал он.

– Слышь, ты, "представитель", - сказал капитан, - не "тыкай" лейтенанту советской милиции, а то я сейчас тебя увезу следом за твоим дружком и посажу в "обезьянник", там ты быстро протрезвеешь, а потом, оформлю на 15 суток. А может, ты его соучастник и покрываешь своего подельника?
– а, "крюк - котелок" - передразнил капитан, сразу загрустившего сторожа.

Приехав в отделение милиции, конвоиры передали Лёньку дежурному капитану, тот записал в журнал его данные, заставил снять шнурки и ремень, и вывернуть карманы. Лёнька, испытывая сильную жажду, с пересохшим горлом обратился к нему: - Товарищ капитан, можно мне воды?
– Тот, видимо насмотревшись советских фильмов про милицию, рявкнул в ответ: - тамбовский волк тебе товарищ, а я тебе, гражданин капитан, понял?
– и пришедшему на вызов охраннику сказал: - В камеру его, в первую.

Когда за Лёнькой закрылась обшитая жестью массивная дверь камеры, ему в нос ударил резкий, тошнотворный запах мочи. Увидев под потолком узкую фрамугу, он залез на деревянный настил и попытался её открыть, чтобы проветрить камеру. Но она оказалась наглухо заколоченной, да к тому же закрыта решёткой из толстой арматуры. Сев на настил, который занимал почти всё пространство и был обрамлён металлическим уголком, он начал разглядывать свою тусклую, маленькую, - 2,5 на 2,5 метра, - камеру. В узком проходе, между настилом и стеной, была дверь с глазком,- "почему она открывается только так, чтобы можно было только протиснуться, а не войти в неё" - подумал он, - в углу, в проходе, он разглядел источник вони, - это было большое эмалированное ведро без крышки. Он начал обдумывать, как бы ему - "позвать охранника, чтобы попросить его принести крышку для ведра и за одно, воды, а то у него пересохший язык во рту уже не ворочается".

Он уже собрался слезть с настила и постучать в дверь, как вдруг, услышал за стеной не громкий плач. Лёнька прислушался,- плакала женщина. Через минуту она уже в истерике билась в дверь своей камеры и умоляла охранника вывести её в туалет.

Подошедший, через какое-то время охранник, громко сказал: - Заткнись, сука, тебя уже водили в сортир, теперь поведут только завтра, сегодня не положено. Ссы в "парашу". - Плачущая женщина не унималась: - Ну не могу я в "парашу", я беременна, мне "по большому" надо..., Вы не имеете права... Вы,- подлец, в форме советского милиционера. Я буду на вас жаловаться прокурору.

Охранник невозмутимо ответил: - Жалуйся хоть самому Папе Римскому. Ещё раз услышу, что ты долбишься в дверь, я тебе все зубы вышибу, ты меня поняла?

Судили Лёньку в поселковом клубе, показательным судом. Когда его, в наручниках, конвоиры ввели через боковые двери, предназначенные для выхода, переполненный зал загудел, как растревоженный улей.

– Пришли как на индийское кино, - ухмыльнулся Лёнька.

Конвоиры провели его на пустующий первый ряд и, усадив посередине, сами сели по бокам. Лёнька оглянулся, второй ряд тоже был свободен, в третьем ряду он увидел своих, - заплаканных мать с сестрой и заметно постаревшего отца, рядом с ними, закивавших ему в знак приветствия, несколько своих друзей. Он начал искать глазами Наташу, и в это время секретарь суда, скомандовала: - Встать! Суд идёт!

Судья, уже не молодая, страдающая от избыточного веса женщина, приказав конвоирам: - Снимите с него наручники, - начала задавать Лёньке процессуальные вопросы. Зачитав обвинительное заключение, она спросила: - Вам понятно, в чём Вас обвиняют. Вы, согласны с этим?

– и получив утвердительный ответ, она разрешила Лёньке сесть. Он сидел, низко опустив голову, почти не слушая ни прокурора, ни защитника, которого он увидел только здесь, он с волнением ждал, когда начнется допрос главного и единственного свидетеля, - его Наташи. Его размышления прервало зачитанное заключение, что она - "не может быть допрошена в качестве свидетеля по медицинским основаниям, т.к. находится в специализированном стационаре".

Лёнька услышал, как кто-то сзади, не громко, сказал: - Да в "дурке" она лежит.

Услышанное повергло его в шок, он, вдруг осознал, что его дальнейшая участь, ему уже не важна, что любой приговор ему теперь безразличен. Он даже никак не отреагировал, когда выступающая в качестве общественного обвинителя, бывшая классная руководительница Михаила, просила суд: - "...от лица всех жителей посёлка, - с пафосом говорила она, - прошу приговорить, - этого убийцу, - этого негодяя, к высшей мере наказания, - расстрелу".

Лёнька слышал как у него за спиной, громко "охнула" и зарыдала его мать.

Потом, когда ему предоставили последнее слово, он услышал как, и мать, и сестра, его умоляли: - Лёша, сыночек, проси суд, чтобы тебя пощадили. Господи,... ну пожалуйста.

Он встал и, повернувшись к ним вполоборота, сказал: - Мама, прости меня, - и сел на своё место. Когда суд удалился в совещательную комнату, для вынесения приговора, конвоиры сжалились и разрешили Лёнькиным родным подойти к нему, и тщательно осмотрев принесенный ими баул, с кое- какими вещами, и продуктами, передали ему. Мать с сестрой кинулись к нему в объятья, а отец, глядя ему в глаза, с горечью сказал: - Лёша, ты прости меня за это проклятое ружьё, если бы не оно, ничего бы и не было.
– На что Лёнька философски ответил: - Пап, ты не думай об этом, ружьё здесь не причём.

Вскоре суд вернулся, и судья зачитала приговор: - "...именем Российской... признал виновным... и приговорил...- к 10 годам лишения свободы, с отбыванием наказания в колонии строгого режима". Конвоиры снова надели на Лёньку наручники и тем же путём вывели из зала.

Месяца через два его родные получили от него письмо. Лёнька им сообщал, что у него всё нормально, находится он на Колыме, в Магаданской области, работает на - "...золоте, пока мотористом в гараже, но ходит на курсы, хочет получить специальность бульдозериста". В конце письма он просил у них прощения и чтобы они писали ему чаще. Сестру он просил написать ему о Наташе, как у неё дела, как её здоровье и где она сейчас находится.

Где-то, через год, в одном из своих очередных писем, мать ему написала: - "Лёша, сынок, не обижайся, что долго тебе не писала, у нас случилось большое горе, мы похоронили нашего папку. После того как тебя посадили, его сняли с катера и он пошёл работать слесарем, в ремонтную мастерскую. Там с мужиками начал сильно пить. На выходных они с Ванюшкой поехали на рыбалку, как потом рассказывали мужики, с которыми он пил на берегу, и которые всё видели и, якобы, ни чего не могли сделать, он, оттолкнул лодку от берега, и начал заводить мотор, а тот ни как не хотел заводиться. Тогда он, якобы, накрутил ручку мотора на полный газ и когда снова дёрнул, эту проклятую верёвку, мотор завёлся, и лодка из-под него ушла, а он перелетел через мотор в воду. Лодка начала ходить кругами и он поплыл к ней, чтобы поймать её. Мужики говорят, что кричали ему плыть к берегу, а он видел, что Ванюшка в лодке испугался и сильно кричал, и когда он поймал лодку за борт, и хотел в неё залесть, но не смог удержаться, и его затащило под винт мотора. Мужики, на другой лодке, его лодку догнали и увидели, что винт распорол ему весь живот, и он прямо на берегу, у них на руках, и помер".