Братья-оборотни
Шрифт:
И тут на сэра Персиваля снизошло озарение. Это произошло мгновенно, только что он, метафорически выражаясь, блуждал в потемках, и вот раз — и все понял. Все просто! Сэр Роберт, фактически, сам вчера во всем признался, просто Перси не понял, а теперь господь смилостивился и разъяснил, не дал погубить душу.
— Господи, ниспошли ветер, чего тебе стоит… — сказал тогда Перси.
И подул ветерок, и завопил казнимый Мелвин, и повернулся к сэру Персивалю сэр Роберт, и вопросил сурово:
— Чего сразу не взмолился, долбоеб?
А сам-то почему не взмолился?! Тогда Перси о таком не подумал, это надо быть совсем невоспитанным, чтобы собственному сеньору так ответить, но, в самом деле, почему сам не взмолился? И все становится на свои места: и невероятная удачливость
Да, теперь все стало понятно, кроме нескольких мелочей. Леди Изабелла, например, уже отступилась от истинного господа или ее еще не успел совратить ярл-чернокнижник? И с драконом остается неясность — кто его призвал на празднество и на кой хер? А кстати! Раньше Перси не обратил на это внимание, а теперь вспомнил — дракона видели чуть ли не в двух шагах от алтаря, где невеста для Фреи цветы возлагала, никак не могли они друг друга не заметить. Другая девица обосралась бы со страху десять раз, а леди Изабелле все похуй. То ли дракон этот суть иллюзия, то ли…
Нет, не иллюзия, иллюзии следов не оставляют! Но какие у него следы ебанутые… Курица, блядь! Только ростом с человека и зубастая что твой медведь. Опаньки… Вот следы дамских башмачков, вот следы дракона… Ну ни хуя себе!
Перси уселся на удачно подвернувшееся поваленное дерево и погрузился в мрачные размышления. Следы были настолько недвусмысленны, что любой деревенский дурачок, окажись он на месте сэра Персиваля, разобрался бы во всем происшедшем здесь в два мгновения. Интересно, можно ли считать случившееся скотоложеством? Или это дьяволопоклонство, исполненное с особым цинизмом? Да похуй на самом деле! Нехуй впадать в грех гордыни, не решить эту задачу заурядному барону, неискушенному в благочестии. Надо не мозги себе ебать, а рассказать все отцу Бенедикту, и пусть он сам себе мозги ебет, он святой, ему положено. А по ходу еще исповедоваться надо, пусть на себя грехи возьмет, в таком деле это лишним не будет.
— Благодарю тебя, господи, за вразумление! — воскликнул Перси, встал с бревна и перекрестился. — Пойду к отцу Бенедикту, все ему расскажу!
Он успел сделать три шага, прежде чем серповидный коготь перерезал ему сонную артерию. Молодой ютараптор с элементами дейнониха наблюдал за бароном уже давно. Робин пришел сюда убедиться, что они с Изабеллой не оставили вчера компрометирующих следов, а убедился, что следов столько, что хоть жопой ешь. А потом он убедился, что в теле молодого ютараптора затереть эти следы полностью невозможно. Но Робин не потерял присутствия духа, а помолился Фрее, и она немедленно прислала на помощь одинокого путника, и не просто путника, но самого барона Тандерболта, наипервейшего и наигнуснейшего предателя из всех папиных баронов. Фрея — богиня добрая и с хорошим чувством юмора.
— Пиздец тебе, Перси, — произнес дракон почти человеческим голосом. И добавил, задрав морду к небесам: — Благодарю тебя, Фрея, что откликнулась на молитву, и клянусь, что исполню твою волю, какой бы она ни была, и еще клянусь, что служить буду преданно…
Сэр Персиваль услышал в интонациях дракона нечто смутно знакомое, но так и не успел понять, кто скрывается под личиной молодого ютараптора. Потому что истек кровью.
Напав на Бенедикта, Мелвин сделал большую глупость. Впал в грех гордыни, переоценил возможности нового тела, забыл, что каким бы здоровенным волкодав ни был, он все равно остается собакой. Храброго воина собака может одолеть только чудом, а четверых храбрых воинов псу не одолеть ни при каких обстоятельствах. Сколько раз отец, мир его праху, вдалбливал юному виконту в неразумную бошку:
— Сохраняй самообладание, долбоеб, не теряй разум, не уподобляйся упоротым берсеркам. Ибо на поле брани господь не тому помогает, кто щит грызет и слюни
пускает, но тому, кто помогает сам себе. И не только на поле брани это верно.Помнил Мелвин отцовскую заповедь, но не удержался, поддался искушению. Едва разглядел Бенедикта в проеме ворот, сразу вспомнились все унижения, которым подвергал его поганый поп в замковой темнице. Одолела Мелвина жажда мести, пробудился гнев в его душе и помутился его разум, а зря. Будь он обычной собакой — пришел бы ему пиздец прямо на месте. Да и так неслабо отмудохали, позвоночник трижды сломали, прежде чем съебался. Жуть неимоверная, как вспомнишь — аж передергивает, уши прижимаются, шерсть топорщится, а глотка сама собой рычит, без участия разума. Это ж неописуемый пиздец — только кость срастается, а ее тут же снова ломают. Как только Мелвин сумел вырваться из этого ада — вообще непонятно. Не иначе, с божьей помощью. Своим бы умом Мелвин ни за что бы не догадался в церкви схорониться.
И еще какое-то неясное знамение послал ему господь в этой церкви. То, что монах появился там не случайно — это само собой разумеется, это к бабке не ходи. Но какой скрытый смысл был в их беседе — этого Мелвин никак не мог уразуметь. В какой-то момент ему показалось, что господь желает, чтобы он открылся и покаялся, но потом он представил себе, как возрадуется поганый поп… монахи-то его до сих пор святым почитают…
В итоге Мелвин решил воздержаться от резких шагов. Выбрался из храма, а затем и из монастыря, не попавшись никому на глаза, и потрусил неспешно по дороге, куда глаза глядят. Поймал и сожрал зайца, а насытившись, забрался в чащобу поглубже, помолился на сон грядущий и уснул.
Не зря говорят, что утро вечера мудренее. Вчера весь день мучился, колебался и не мог решиться ни на что конкретное, а утром только подумал, и сразу все стало ясно. Сказано ведь: «Не знаешь, что делать — положись на божью волю, и будь что будет». И да будет так.
Мелвин вернулся на дорогу и продолжил свой путь. Душе у него было легко и ясно. Делай, что должно, и свершиться, что суждено. И да поможет мне бог.
Незадолго до полудня дорога привела Мелвина к большому селу, на вид вполне зажиточному. Ноттамун, вспомнил Мелвин, так называется это село. Ничего, кроме названия, он про него не вспомнил, даже забыл, чье это село — ярлово или монастырское. Раньше наследнику Локлира такие мелочи были похуй, а теперь… в общем-то, тоже похуй. Только одно ему сейчас не похуй — получить божий знак. Впрочем…
Он прошел село наполовину, а знака все не было. Может, отсутствие знака — тоже знак. Такого волкодава, каким Мелвин представляется людям, не каждый день увидишь, йомены должны были со всего села сбежаться, а всем похуй. Улица совсем пустая, подозрительно это. Ладно мужики, они в поле работают, а бабы-то куда все попрятались? Херня какая-то. Может, господь как бы намекает, типа, хватит тешить свою гордыню, тварь ты дрожащая передо мной, учись смирению, говнюк…
Нет, вот он, знак! Распахнулась калитка, и выступил на улицу гордый муж, высокий и статный, с окладистой черной бородой и дородным брюхом, в крашеных одеждах и кожаных сапогах, с длинным кинжалом на поясе, сразу видно, что зажиточный хозяин, не бедняк какой-нибудь. Посмотрел на Мелвина охуевши, и длинно выругался, но не от злости, а от недоумения. Затем благочестиво перекрестился. Мелвин сел и тоже перекрестился, не с целью поразить йомена, а автоматически, забыв, что пребывает в собачьем теле. Точнее, это он в первую секунду подумал, что автоматически, а потом сообразил — это ведь и есть божий знак, которого он так долго ждал!
— Ну, бля, пиздец, в натуре, — сказал зажиточный йомен.
Мелвин доброжелательно тявкнул и подошел поближе. Помахал хвостом из стороны в сторону, дескать, мир тебе, божий человек, не держу я на тебя зла. Но когда охуевший йомен протянул руку, чтобы погладить, Мелвин отстранился, но не брезгливо, а с должным почтением.
— Эй, Фред, чего ругаешься? — послышалось со двора.
— Барни, иди сюда! — позвал Фред. — Тут пиздец какой-то.
Из калитки появился другой йомен, светловолосый и более щуплый. Тоже в крашеных одеждах.