Братья Витальеры
Шрифт:
— И, наверное, ещё и кассу витта, — заметил Хозанг, — он и о ней позаботился, не так ли?
— Да, но её потом нашли. А это значит что он сам её и спрятал.
— Что? — Хозанг даже вскочил с места. — Её нашли?
— Ну, конечно, иначе бы нельзя было расправиться с олдерменами, — ответил Клаус.
Хозанг снова уселся на свой стул.
— Так вот что, — пробормотал он, — а город Штральзунд должен возместить ему шесть тысяч марок, которые, как утверждают, были украдены в Сконе. И никому не известно, что пропажа нашлась.
— Мнимая пропажа, — заметил Клаус.
— Так оно и есть, — произнёс Хозанг. — И вот, скажите мне, — горько усмехнулся он, — разве это не пират?
— Нет, — тотчас же
— Уже восемнадцать лет бургомистр не отчитывается перед горожанами за деньги, которыми распоряжается. Уже восемнадцать лет, с тех пор как он стал бургомистром! — Лицо Хозанга было бледно от гнева. Он опустил взгляд, смотрел перед собой на стол и продолжал: — Даже если бы во главе магистрата стоял кто-нибудь из знати, занимающейся разбоем, он и то не стал бы так бессовестно грабить горожан, как этот патриций и иже с ним. Стыд и срам… — Он посмотрел Клаусу в лицо. — И ты хочешь быть у меня матросом?
— Только у вас, — ответил Клаус.
Корабельный священник Амброзиус сидел в кабинете бургомистра Бертрама Вульфлама, рядом с которым, опершись на меч, стоял весь закованный в железо его сын Вульф.
— Господин священник, — сказал бургомистр Вульфлам, — нас интересуют события на «Женевьеве», вы совершили на ней последний рейс, и можете рассказать кое о чем. Итак, матрос, его звали Эриксон, не правда ли? Датчанин или норвежец, он погиб, так ведь? Я слышал — погиб в борьбе с пиратами…
— И, говорят, от рук пиратов, — добавил Вульфлам.
— Да, это верно. Восточнее Готланда мы подверглись нападению финских пиратов. Но мы сумели от них отбиться.
— И этого Эриксона убрали не свои собственные люди? — спросил бургомистр.
— Исключено, ваша честь, — воскликнул священник. — В его груди сидела стрела вражеского арбалета. Я сам читал ему отходную.
— Так, так, — сказал бургомистр и мрачно посмотрел на слугу божьего, которому стало не по себе, потому что он почувствовал, что тут задумано преступление, и ему видимо, определена какая-то роль. — Хозанг утверждает, что закупил в Ревеле только меха и сало, но я имею сведения, что у него на борту были и серебро, и золото, и дорогие ткани, и ковры. Вам не удалось ничего заметить во время погрузки?
— Нет, нет, ничего похожего, бог мне свидетель! — испуганно воскликнул священник.
— И на борту все было в порядке? — спросил младший Вульфлам.
— Вполне, я не могу сказать ничего плохого.
— Ну, преподобный, — язвительно рассмеялся старый Вульфлам, — это, пожалуй, было единственное судно в море, на котором все в порядке. Вас обвели вокруг пальца, вас обманули. И вы не сумели раскрыть их проделки.
— Ваша честь, я могу говорить только о том, что видели мои глаза. Не забывайте, что я не купец и не моряк, моя служба на корабле…
Вульфлам недовольно мотнул головой: это становилось скучным.
— Вы не будете больше ходить на «Женевьеве», преподобный, вы мне очень нужны, я не могу обойтись без вас. Скажите об этом Хозангу. Но ни слова о наших разговорах, не то вы можете стать соучастником проделок Хозанга.
Священник был отпущен.
— Ну и ворона! — буркнул младший Вульфлам.
— Он не хочет. У Хозанга больше друзей, чем мы предполагали.
— Тем хуже для них, — сказал Вульф Вульфлам. — Священник, несомненно, принадлежит к партии Хозанга.
— Хозанг нам ещё доставит хлопот, — продолжал бургомистр. — Это он распространяет среди горожан слухи, будто бы мы собираемся на ближайшем заседании совета представить отчёт за прошедшие восемнадцать лет. Но пока у него всего один дружок, в магистрате, он не представляет особой опасности.
— У него нет единомышленников среди ратсгеров, — сказал младший Вульфлам. — Карстен Сарнов не дурак и соображает
побыстрее, чем этот Амброзиус. Он будет молчать, линию Хозанга он не поддержит.— Опасен не Карстен Сарнов, а сам Хозанг. Не забывай об Анкламе. А там не было никакого Хозанга. Сарнов должен не только молчать, он должен выступать против Хозанга. Только он может успешно противодействовать ему. Этого нужно добиться, и тогда мы предотвратим беду… А судовым священником на «Женевьеву» мы пошлём патера Бенедикта. На этого можно положиться.
— А если граф из Плетцума нападёт на «Женевьеву», едва она выйдет в море?
— Тогда он захватит её, а не мы, — ответил старый Вульфлам. — И не в корабле дело, Хозанга нам надо уничтожить. Сумеем мы это сделать, и никто не будет пытаться оспаривать у нас его корабль. Кроме того, как тебе известно, фон Плетцум обманщик. Нашу последнюю долю мы ещё не получили, лучше уж этот Эберштайн, но тому совсем неинтересна «Женевьева», ему и свои-то собственные корабли ни к чему.
— Поднять паруса! — закричал капитан, и матросы на марсе [35] стали тянуть вверх огромные реи с трапециевидными парусами; им помогали те, что находились на палубе. Ветер, словно только и ждал этого, сразу наполнил их. Восемь матросов налегали на вымбовки [36] шпиля [37] . С мола гавани доносились голоса. Прибыл Хозанг, чтобы проводить свой корабль. Среди грузчиков и ремесленников, собравшихся в гавани, стоял и Герд, который, конечно, был бы на корабле, если бы не больная мать, которую он не мог оставить одну.
35
Марс — площадка на мачте судна, служащая для наблюдения и постановки парусов.
36
Вымбовки — деревянные рычаги, вставляемые в отверстия шпиля (см.) для поворота последнего вокруг своей оси.
37
Шпиль — вертикальный ворот, применявшийся на парусных судах для поднятия якоря. В настоящее время применяются механические шпили.
Клаус, напрягая все свои силы, помогал поворачивать шпиль, и каждый раз, когда во время этого топтания по кругу его лицо было обращено к молу, он бросал быстрый взгляд на набережную. «Я моряк, — не выходило у него из головы. — Я моряк. А море — это и Швеция, и Готланд, и далёкий Новгород». Он был невыразимо счастлив и бесконечно благодарен купцу Хозангу. Он так хотел стать настоящим моряком, идущим навстречу ветрам, непогоде, опасностям.
— Якорь чист! — крикнул вахтенный.
Шпиль был застопорен. С мачт посыпались вниз матросы. «Санта Женевьева» медленно, едва заметно двинулась в открытое море.
Последний взгляд на провожающих, которые на глазах становились все меньше и меньше. Последние взмахи рук. Последние прощальные крики. Город, дома, башни, мачты кораблей в гавани — все пропало в утренней дымке. Постепенно рассвело, но солнца все не было видно; дул попутный ветер, и корабль шёл хорошо. Рулевой на ахтердеке [38] управлял кораблём. Рядом с ним, скрестив на груди руки, стоял капитан, его придирчивый взгляд был направлен на паруса.
38
Ахтердек — кормовая часть верхней палубы судна.