Братья

На следующий день я укрылась плащом и отправилась в суд, просить за молодого человека, ударившего в колокол. Наказание было вынесено — сорок ударов плетьми на городской площади. Плотно прикрыв лицо, я представилась его любовницей, и утверждала, что мой капризный характер толкнул его на безрассудство. По-видимому, моя просьба была столь искренней, речь столь бессвязной — я ведь с трудом владела языком, а раскаяние столь горячим, что судья намекнул, сила наказания во многом зависит от городского палача. Тогда я разыскала этого человека. По тому, как он выслушал, я поняла, что подобные просьбы являются здесь обычным делом. Но сейчас — это он подчеркнул не без корысти — сама церковь настаивает на примерном наказании. Это значит, сумма, которую я должна заплатить, должна быть достаточно большой. Я отправилась к ювелиру и продала кольцо с алмазом, которое сопровождало меня все эти годы. Я не знакома со сделками такого рода, была сбивчива в разговоре, торгаш легко угадал мои стесненные обстоятельства. И, конечно, воспользовался ими, назначив не больше половины настоящей цены. Ну и пусть, я отдала бы еще дешевле. Палач с усмешкой пообещал, что будет стараться. При мне он выбрал плети полегче, а я испытала странное ощущение, что сечь должны меня. Он уложил плети в пресную воду вместо морской, в которой их полагалось вымачивать, чтобы раны были более болезненными. Я сказала, что буду наблюдать за наказанием, и доплачу, если оно окажется достаточно мягким. По тому, как этот человек пытался заглянуть мне в лицо, было видно, его грызет любопытство. Я мысленно возблагодарила здешние порядки, которые позволяют женщине оставаться неузнанной во время деликатных встреч.

Палач сдержал слово. Мой спаситель, оказавшийся тучным здоровяком с оплывшим от вина лицом, вскочил после наказания, как ни в чем не бывало, подтянул штаны и вскинул над головой руки, приветствуя собравшийся народ. А те, кто еще минуту назад кричал, чтобы палач не лодырничал и сек во всю, теперь восторженно приветствовали смутьяна. Они еле дождались, пока палач до конца распутает веревки, и потащились в трактир. Я же, смешавшись с толпой, не могла надивиться общему жестокосердию, которое служит источником развлечений. Впрочем, кто может указать на другие места и более мягкие нравы? А в этих есть некое разнообразие, невероятное для моей чувствительной натуры. Любители подобных зрелищ жаловались друг другу, что предыдущая жертва, удостоившаяся бичевания, не дожила до него. Как это? Мое воображение отказывалось служить. Оказалось, некий дворянин, следовавший через город на восток, во время карнавала заколол своего товарища. Он умер, когда, спасаясь от погони, выбросился из окна. И палач сделал свою работу, истязая уже мертвое тело. Закон восторжествовал, но зрители явно остались недовольны поркой бесчувственного мертвеца. Что за удовольствие для публики?

Дома меня ждал взволнованный Раймунд. Ввиду моего положения он просил не отлучаться без нужды. Я пообещала, но на следующий день легкомысленно отправилась на площадь. Оставаться дома, перебирая в памяти последние дни, было невыносимо. Я отправилась смотреть на строительство дворца дожей, который возводили взамен недавно сгоревшего. Венеция, готовилась поразить мир великолепием. Сейчас засыпали ров и разбирали остатки обгорелых башен. Среди праздных зевак я узнала вчерашнего героя. Тот развлекался, орал, что не может сидеть, и тискал краснорожую девку с распущенными волосами. Окружающие посматривали на парочку с неодобрением и, по-видимому, не возражали бы против еще одной порки. Но я знала твердо, что усилиями грешников, даже не ведающих того, может придти спасение для других, не устоявших перед соблазном. Пройдя сквозь тернии, я поняла, почему Господь не отвергает никого и учит любить чужих не менее близких. Все мы совместными усилиями наполняем большой сосуд. Мы не знаем меры и конечного замысла. Размышляя так, я подошла к краю площади, к ступеням, возле которых раскачивались лодки, и под плеск воды стала смотреть туда, где небо слилось с морем, а за огромным пространством сверкающей воды лежала моя родина.

__

 __

Вечером Раймунд объявил, мы должны готовиться к плаванию. Спустя день мы пришли на пристань. Судно было намного больше других. Такие здесь стали строить недавно, когда Венеция договорилась с Константинополем и получила от него право торговать с востоком за ничтожную пошлину. Другие города не смеют об этом даже мечтать. Мы пришли рано. Еще длилась погрузка, и мы долго не могли подняться на корабль. Впрочем, зрелище было поучительным, видно, купеческая кровь разжигает мою любознательность. Катили огромные бочки с жиром, привезенным откуда-то с севера. Один из морячков затеял разговор и похвалялся перед Раймундом, что видел морских чудищ, побольше нашего корабля. Рыбаки умеют охотиться на них, но щедро платят собственными жизнями за добычу. Потом грузили металлические плуги, в которых нуждаются палестинские колонисты. Это был товар, о котором раньше не слышали, а теперь просят еще. Долго носили мешки с мукой, весь берег был засыпан белой пылью. Все это длилось часами. Распахнутые ворота в верхней части борта, казались ненасытной утробой. Все мы — будущие пассажиры сидели под навесом, спасаясь от жары. Было несколько бенедиктинцев, смутивших меня своим деятельным видом, кучка рыцарей, собравшихся на паломничество, и юноша, износившийся до вида бродяги, по виду недоучка, сбежавший от книг и похвалявшийся своей ученостью. Наши попутчики быстро перезнакомились и понесли вино из ближайшего трактира. Для этого занятия у мужчин всегда найдутся деньги. Впрочем, как я заметила, в городах порок распространен и среди женщин. Вино развращает их быстрее, доводя до непристойного вида. Выпив, новые знакомые принялись мечтать, как доберутся до палестинских вин, которые подают даже к столу императора Византии. Судя по тому, с каким восторгом шло обсуждение, эта сторона паломничества привлекает многих, причем монахи даже выделялись, что заставило меня усомниться в их благочестии. По берегу расхаживала стража, в жару не снимавшая доспехов, и сурово посматривала в нашу сторону. Впрочем, веселье было мирным. Отлучаться далеко было нельзя, капитан предупредил, что судно отправится в путь, едва закончится погрузка. Моя беременность вскоре должна была стать заметной, но я держалась хорошо. Товита, наоборот, испытывала сильное недомогание. Она устроила постель и улеглась, едва не на всеобщее обозрение. Товий, окончательно оправившись от болезни, причина которой была понятна только мне, рвался разделить соседское веселье, и Раймунду стоило труда его удерживать. Я же решила не волновать себя раньше времени. Впрочем, другого выхода не было. Переезд отнимал у нас последнее, денег не осталось даже на кормилицу, которая может понадобиться, если дорога затянется. Теперь все наши ожидания и надежды были связаны с Иерусалимом.

Погрузка, наконец, была закончена, и мы поднялись на борт. Вечерело, отплытие отложили до утра. Раймунд договаривался о трех каютах, но теперь без объяснений капитан дал только две. Впрочем, это сулило экономию, она была не лишней. Остальные расположились на палубе и остались вполне довольны. Провели упирающихся лошадей, впереди на носу и сзади под кормовой надстройкой зажгли факелы. На нижней палубе негромко переговаривались гребцы. Товий попался под руку матросу, тот дал ему тумака, и мальчик теперь далеко не отходил. Товита легла в каюте, а я осталась на палубе. Небо было чистым и полным звезд. Впереди, где устье гавани выводило в открытое море, зажгли сигнальные костры. И немало огней горело на берегу, вокруг них собирались портовые бродяги и беспутные моряки, прогулявшие свой корабль. Зато наши пьяницы присмирели, таков был морской закон, запрещавший употребление вина. Выпитого ранее хватало, компания тихо пела песни, недоучка студент знал их больше других. Про русалку, соблазнившую моряка, про рыцаря, который в присутствии дамы стыдится своей неказистой лошади, и, наконец, про самих дам и связанные с ними желания. Понятно, что я выбираю наиболее пристойную форму и не касаюсь подробного содержания этих песен. На месте Товиты я заткнула бы сыну уши, да и меня когда-то они могли смутить. Теперь я слушала с интересом.

Потом я увидела тень, скользнувшую к причалу. Внизу дежурил матрос, он не допускал на корабль чужих. Некоторое время я безразлично наблюдала, но женщина подняла голову, и я узнала мою Зиру. Песня кстати смолкла, и я услышала, как, по своему обыкновению, она изъясняется на всех языках сразу. Спустя мгновение мы стояли, крепко обнявшись, но даже сейчас Зира продолжала доругивать придирчивого матроса. Такой у нее характер. Я провела ее к себе, и Зира тут же стала устраиваться на собственный лад. Мое мнение ее никак не смущало. Счастливая, я даже не пыталась возражать. Между тем Зира вытащила из своего мешка большую бутыль, это было лекарство, которое могло мне понадобиться. Я не расспрашивала, не упрекала, не бранила ее за исчезновение, я благодарила Бога за бесценный подарок. Зира улеглась прямо на полу, а Раймунд занял место напротив меня. Я была настолько переполнена радостью, что никак не могла заснуть и ворочалась, пытаясь приспособиться к постели. Так всегда на новом месте. Потом я услыхала тихие шаги и негромкий разговор. Смелости во мне немного, но любопытства хватает на троих. Я приоткрыла дверь и выглянула. В конце коридора, где была отобранная у нас каюта, я увидела капитана и еще двоих. Мужчины были закутаны в плащи и явно пытались остаться незаметными. Я вновь улеглась и теперь заснула неожиданно быстро и крепко.

Утром команда выстроилась вдоль борта, и священник отслужил молебен за счастливое плавание. Матросы были итальянцами, истово верующими, как и положено людям, постоянно вверяющим свою судьбу стихиям. К тому же, моряки принимают во внимание многие малозначащие обстоятельства и их благочестие смешано с суеверием. Я смотрю на это с усмешкой, но кто знает. Когда вступаешь с твердой земли на палубу, испытываешь особое чувство. Потом священник обошел всех нас, сбившихся толпой, и поднялся на палубную надстройку. Там его ждал капитан. Все стояли на коленях, пока священник возносил молитву. Служба за успех плавания обходится без Святых даров, чтобы море не смогло отобрать плоть и кровь Христову вместе с желудочным извержением, которое, увы, не редкость среди чувствительных к морской болезни людей. Отсюда и название — «пустая месса». Пока же я, стоя на коленях, посреди разогретой палубы, отчетливо ощутила круглящийся живот. Святой отец прошел мимо, я протянула руку и поцеловала край облачения. Боже, храни нас. Ночных пассажиров не было видно. Очевидно, они хотели сохранить свое пребывание в тайне.

Святой отец покинул корабль, убрали сходни, и мы медленно двинулись по каналу к выходу в открытое море. Две лодки тащили нас, матросы чуть заметно шевелили кормовым веслом. Ветерок помогал с берега — примета, сулящая удачное плавание. Капитанский помощник закричал, матросы стали разворачивать паруса. Они наполнились, ветром, надули щеки, и над кораблем встал большой красный крест — знак нашего назначения, Палестина.

В течение нескольких дней плавание проходило исключительно благоприятно. Поверхность моря была спокойна, без волн, которые, как я опасалась, могут вызвать приступ болезни. Зира принялась поить меня снадобьем, и я чувствовала себя так хорошо, как не было давно. Товита болела и не показывалась на палубе. Слуга тайком носил еду в соседнюю каюту. Раймунд переговорил с капитаном и выслушал его пожелание, не интересоваться впредь тайными попутчиками и хранить молчание. Товий подружился, кажется, со всей командой и сбегал от нас с самого утра.

Наконец, мы приблизились к Брунзидию, где рассчитывали встретить корабли, следующие, как и мы, из глубин Адриатики, и вместе с ними пересечь открытое море. Капитан не уходил с палубы, постоянно перекрикиваясь с матросом, который вел наблюдение с верхушки мачты. Но поверхность моря оставалась пустынной. Капитан должен был принять трудное решение: использовать выгоды хорошей погоды и продолжать плавание в одиночку или дожидаться попутчиков. Все были намерены плыть без промедления, столь удачное начало вселяло надежды. Погода была удивительно благоприятной, ветер с легкостью и постоянством наполнял паруса, корабль, казалось, скользит по поверхности моря. Вода, разрезаемая носом судна, чуть шипела, и я, укрыв голову от солнца под большой шляпой, готова была часами смотреть, как разбегаются в стороны пенные завитки.

Товита чувствовала себя все хуже. Я начала понимать ее. Она порвала со своей родиной и отправлялась в неизвестность, в непонятную страну. Я сама пережила когда-то сходные чувства, но они были связаны с печальной необходимостью. А Товиту просто сорвали с места, забрали от близких, и бросили сюда. Во имя чего? Будет ли ее сын более счастлив здесь, чем в родном доме? Вот вопросы, которые она должна была себе задать. Раймунд часто бывал в соседней каюте, и я, несмотря на уколы ревности, относилась к этому терпимо. Себе я постоянно твердила о великодушии. Поэтому однажды я отлила часть настойки, которая сослужила мне такую хорошую службу, и отправилась, чтобы помочь. Я заметила, как зло блеснули глаза Товиты, но не стала тратить время на лишние объяснения. Она изменилась к худшему. Лицо было бледным и остоянно мокрым от пота, в волосах проявилась обильная седина. Товий пропадал на палубе, она оставалась совсем одна. Разогретое дерево делало воздух горячим, она задыхалась, и все время хотела пить. Я вела себя твердо и заставила принять лекарство, что она сделала, лишь когда я попробовала его сама. С горечью должна признать, у нее есть основания для подозрений. Но я выполняла обязанность доброй самаритянки и продолжала навещать Товиту несколько раз в день. Постепенно она доверила подавать ей воду и то небольшое количество еды, в которой нуждалось ее измученное тело. Могу утверждать, что моя забота принесла ей облегчение. Я благодарила Господа, что он дал возможность делом подтвердить мое раскаяние. Вечерами, когда спадала жара, я выводила Товиту на палубу, усаживала в тени. Как две подруги мы смотрели на проплывающий невдалеке берег, на скалы, покрытые дремучим лесом, любовались красотой небольших бухт, впитавших за день жар солнца. Мы плыли вдоль берегов, принадлежащих Восточной империи. Но греки слабо влияли на здешнюю жизнь. Они более мешали утвердиться здесь чужой власти, чем пользовались своей. Здешние места оставались сравнительно спокойными для мореплавания, главные опасности ждали нас в открытом море. Когда станем преодолевать его, мы будем беззащитны для пиратов, стерегущих проливы между многочисленными островами, нападающих внезапно из укрытий, людей жестоких и уверенных в собственной безнаказанности. Потому наш капитан медлил, дожидался попутчиков, готовых разделить опасности пути. Пока же я могла оценить достоинства наших парусов, позволяющих быстро ловить перемену ветра и легко менять курс вблизи берега. Эти косые паруса, как мне объяснили, христиане переняли у арабов, которые владеют всеми хитростями мореплавания. Их искусство идет нам на пользу. Но легкость маневра, присущая косым парусам, мешала в другом — в быстроте хода. Для плавания в открытом море хороши квадратные паруса, когда нужно быстро набрать скорость и уйти от преследования. Как видно, нет достоинств без недостатка, для того и рассчитываем на Божью помощь. Пассажиры все дни проводили, лежа на палубе, наблюдали за птицами, которые, завидев корабль, стаями срывались со скал и кружили над самыми мачтами. Наши странники бросали им куски черствого хлеба, который пока имелся в изобилии. Птицы ловили его на лету над самой водой. Других развлечений не было, так как капитан строжайше запретил громкое пение. Так он хотел уберечься от гнева морских богов. Моряки, как я говорила, чтут многие приметы. Сила стихий делает человека в плаванье легко уязвимым, а алчность, присущая пиратам, способна уничтожить то, что не под силу даже стихиям. В море приходится считаться и с тем, и с другим, никакая предосторожность не бывает излишней. В любом месте можно ждать неожиданного нападения с лодок, прячущихся в изгибах берега.

Но пока плаванье шло успешно. Я смотрела, как розовеет лицо Товиты, согретое лучами заходящего солнца, и радовалась вместе с ней. Море воодушевляет нас. Тот, кто хоть раз видел его, никогда уже не сможет забыть эти несравненные картины. На земле наш взгляд стеснен и ограничен, ногами мы испытываем ее прочность и знаем, что ею станет наш прах. Земля дает ощущение дома и постоянства, море — дороги и перемен. Море уподоблено небу, а значит, устремлению нашей души. Оно распахивает перед нами врата и манит в необъятные пространства, вплоть до самого края мира.