Бремя колокольчиков

И в доказательство силы, с которой он держится за храм, отец Василий принялся трясти руку отца настоятеля и лобызать его в пухлую щёку, вытирая старческую слюну об ухоженную настоятельскую бороду.

Как он был похож в этот момент на быковского скомороха из Андрея Рублёва^[54]! Нет, не внешне, а скоморошьей удалью и глазками остренько бегающими.

– Ладно, садись уже, - миролюбиво ответил настоятель, вытирая пострадавшую бороду.

Иногда отец Василий рассказывал, каким лихим пулемётчиком он был на фронте. Как самое страшное, вспоминал он бойню под Харьковом в 42-м.

Энергии в нём было очень много. Со своей палочкой он уже успевал обежать весь район, пока молодые отцы ещё только собирались. Народ любил его, да и со служащей братией он был в хороших отношениях. Несмотря на то, что он был много старше всех, держался всегда открыто и не пытался создать себе привилегированное положение. На примирение в случае конфликтов он шёл легко, и уже не изображая из себя скомороха, как частенько делал это перед настоятелем.

Отцу Глебу хорошо запомнилось, как они повздорили из-за какой-то ерунды, а отцу Василию надо было литургию служить. Глеб стоял в алтаре, вынимал просфоры^[55], стараясь не смотреть в сторону отца Василия. Старый священник подошёл к молодому, потянул за рукав и серьёзно сказал.

– Прости ты меня, отец Глеб...

Что такое панк-молебен отец Василий, конечно, и знать не мог. Но уже исполнял его в то время, как будущие участницы Пусси Райот ещё писали в подгузники и слушали стих про качающегося бычка...

Дело в том, что голос у отца Василия был когда-то громким и красивым. Громкость к старости осталась, чего не скажешь о красоте. Да и слух куда-то исчез. При этом он очень любил служить панихиды и заводил в конце Вечную память , исполняя её на стыке стилей: аритмичного фри джаза и раннего Егора Летова^{[56] [57]}...

Народу это нравилось. Народ начинал... подпевать - не скажешь, скорее - дружно орать. Настоятель аж присаживался, когда это слышал. Особенный эффект был, когда эта Вечная память раздавалась после витиеватых песнопений правого хора на поздней литургии и высокопарной проповеди настоятеля! Фактически, это был настоящий колхозный панк сразу после Голубого огонька^[58]!

Ветеран служил до конца. Последний раз пришёл в храм за две недели до кончины. Исповедовал, сходил на молебен...

В последний путь провожал его весь храм, многие плакали.

На девятый день отец Глеб с протодьяконом служили панихиду. Хор уже закончил петь Святым Боже^[59] Отцы переглянулись. Чего-то не хватало. Они поняли, чего и затянули Вечную память по-отцевасильевски.

Протодьякон пытался придать своему голосу роковое звучание, Глеб орал во весь свой слабый голос... До отца Василия им было далеко и по драйву, и по разрушающей все музыкальные понятия мощи, но народ подхватил сразу...

После панихиды пожилая прихожанка подошла к отцу Глебу.

– Батюшка! Эххх! Да-а-а!... Так!
– прорекла она, махая в восторге руками.

Традиция была сохранена.

Инок и ар химандрит

Я опять возвращаюсь к границе,

Чтобы больше не быть проклятым,

Чтобы чистой водой умыться Я насквозь пропитался ядом.

Elton John ^{[60] [61]} , «Border song».

– Чего так рано, Глебушка?
– обернулся облачающийся к началу будничной литургии отец Вячеслав к кладущему поклоны у престола сослуживцу.
– Народу будет немного после праздника. Не знаю, зачем тебя настоятель помогающим поставил на сегодня? Я бы сам справился, там исповедников на пол-аналоя.

– Ну, с ним не поспоришь ведь... А я всё равно в келье ночевал, дома все болеют... Вот и пришёл пораньше на службу.

– Ну так, поисповедуешь не торопясь, ты ж любишь с разговорами, как старец.

– Это, если есть с кем и о чем поговорить, отченька. А старец это у нас - ты... после отца Василия, покойника, - отшутился отец Глеб.

– Да, тот всем старцам старец и чудотворцем чудотворец был... Упокой его Господи!

Отец Глеб взял крест и Евангелие, не торопясь вышел из алтаря. У аналоя для исповедников собралось всего человек пять: завсегдатаи-прихожанки в платочках и незнакомый молодой человек с длинными волосами и жиденькой бородкой в кирзовых сапогах. «Поди ж ты, какого-то залетного из святых мест занесло. Ща начнёт мшелоимство с непостными конфетками исповедовать», - подумал священник.

Молодой человек подошёл последним.

– Недостойный инок Афанасий, отче. Как благословите... очень хочется причаститься, но не знаю, стоит ли приступить к чаше или воздержаться...
– начал он.

– А в чем дело?

– Я из N-ского монастыря. Слышали, наверно, о нашей святой обители? Прибыл в столицу. Хочу сюда перебраться на учебу и несение послушания. Вот... хотел причаститься сегодня, чтоб Господь благословил начинания... но, знаете... Вчера друга встретил, мы давно не виделись, соскучились друг по другу, и мы с ним были... ночь провели вместе...

– Перебрали, что ль?

– Да не особо... не в этом дело... Мы в интимном смысле вместе были. Вот я и подумал, не грех ли мне причащаться сегодня будет? Духовник у нас в монастыре благословлял омываться и воздерживаться следующий день от причастия в таких случаях.

– Не понял?!!... Вы гомосексуализмом занимались что ли?!!

– Ну, можно и так сказать. Но это по взаимному...

– Да вы что, издеваетесь?!!
– почти крикнул отец Глеб и посмотрел на исповедующегося юного монаха. Тот глядел ясным, чистым, даже смущенным взором, никак не подразумевавшим издевку.

– Извините...

– Вы что? Не знаете, что это содомский грех? Что мужеложники царства Божия не наследуют? Ну... минимум в этом надо серьёзно каяться! По канонам за это положено отлучение от причастия на годы!!! А вы - инок! И так спокойно об этом говорите, как будто речь о какой-то ерунде! Не знаю... как будто съели чего-то непостное...

– М-да... Ну, видимо, у вас здесь другие правила. Не как у нас в обители... Что-ж, тогда благословите, причащусь в другой раз.

Глеб онемел, не знал, что и сказать. Посмотрев на монаха еще раз и понял - едва ли будет услышан.