Бреслау Forever

— Из чего эта самогонка?

— Не поверишь. Из коровьих лепешек.

Борович закрыл лицо руками.

— И я выпил глоток этой гадости! Боже мой!

— Бога нет, — заявил на это Васяк. И тут же сам себя поправил: — Вообще-то, он есть, только сейчас нельзя об этом говорить.

Борович лихорадочно сглатывал слюну, пытаясь прийти в себя.

— Теперь у меня в желудке какие-то ужасные бактерии и микроорганизмы…

— Спокуха, это же спирт. — Васяк успокаивающе похлопал его по спине. — Ежели в пузе есть какие-нибудь червяки или глиста, то теперь мигом с говном выбегут! О!

— От отвращения сбегут, — попытался пошутить Борович. — А чаю у вас хоть немного нет?

— Чай в Китае.

— Ну хоть что-то попить, только не этой гадости?

— Сейчас принесем тебе того американского кофе, у которого нет вкуса. Зато, по крайней мере, черный. С сахаром пить даже можно. — Васяк раскрыл окно. — Еще принесем тебе капусты, потому что, судя по вони, как раз готовят ее. А в столовку тебя не пустят.

— Я и сам не хочу туда идти. Но вы подали мне обалденную идею. Нам нужно найти человека, который пережил ритуал. Возможно, такой случай и был. Быть может, кто-то его спас.

— И как нам это сделать?

— Вы же сами говорили, что сейчас обед. Встаньте перед столовой и расспрашивайте всех офицеров, видели ли те что-нибудь подобное. До самого конца. Видели ли те кого-нибудь, танцующего среди цветов. Но такого, кто выжил.

— Понятно, — Мищук почесал подбородок.

— И как такого типа найти среди всех этих развалин? — прибавил Васяк. — Даже если кто-то и выжил.

— Боже! Методика! Процедура ведения следствия. Шаг за шагом, по регламенту, рутинное следствие.

— Что значит «рутинное»?

Борович только вздохнул.

— Рутина — это такой яд. Если им полить свежие цветы, те вянут. А если его выпьет какой-нибудь человек, то становится таким же, как вы. Невыученным, неумелым.

— Так меня вывезли, когда мне и шестнадцати не исполнилось, — сказал Васяк. — Где мне было выучиваться? В Сибири? Ты знаешь, как там холодно? Глаза мерзли.

Борович опустил взгляд и вернулся к изучению документов.

— К счастью, я этого не знаю. А завтра бандит будет у нас в руках. Если только выполните свою часть как следует. И принесите что-нибудь попить. Потому что вашей «лепешечной» я больше ни грамма! — Он сунул в рот кусок холодного мяса, полученного от «изгнанной» жительницы Вильно.

* * *

Кугер опять перелистывал папки с делами. План вырисовывался довольно четким.

— Послушай, — обратился он к Грюневальду. — Нам нужно найти кого-нибудь, кто пережил этот ритуал.

— Это как же? А кроме того, ты отстранен от дела. Мы только делим общий кабинет.

— В котором будут допрашивать меня. Вот такое у меня странное предчувствие. — Кугер налил себе чаю. — Нужно хоть на голову встать, но того урода, кто это делает, найти нужно.

Следствие его захватывало буквально. Он чувствовал, что находится в шаге за преступником, что он чувствует его дыхание, запах пота… Ведь тот потеет. Это наверняка. И он знает, что Кугер думает о нем. А никакому преступнику такое мышление не обещало ничего хорошего.

— Думаешь, что это один человек?

— Понятия не имею. Но мы ведь обычные полицейские, а не какие-то там фашисты.

— Говори за себя.

— Понял. Во всяком случае, даже и в качестве нациста, ты остаешься полицейским, и твоя обязанность — гоняться за преступниками! Не, блин, убивать, где только можно, кого только можно и когда только возможно!

Он пытался как-нибудь ловко умолчать невысказанный пока что вслух намек о заговоре против власти. Если бы что-то подобное прозвучало, конец следствия был бы сразу ясен. Тут же убили бы каких-нибудь евреев (если какие-то еще имелись) или кого-нибудь, кто подвернется под руку, и за это похвалили бы в самом Берлине. Кугер иногда ловил себя на том, что ему не хотелось жить. Но с этой стороны от владений смерти его удерживало с детства привитое чувство обязанности. Он обязан был схватить преступника и посадить его за решетку. Вот и вся кугерова ментальность.

— Тише! Черт подери, тише!

— Чего? Боишься, что тут кто-то подслушивает? Я всего лишь полицейский. — Он задумался. — Я не хочу слышать, как кто-то бьет другого типа в комнате рядом. Я допрашиваю в соответствии с правилами. Даже поляки меня выпустят. Лично я ничего плохого не сделал.

Он прикурил одной рукой. Когда выбросил спичку, пришло озарение. Кугер глянул на цветок в горшке, который через пару лет Васяк бросил в офицеров УБ, но не попал.

— Нам нужно найти человека, который прошел через весь ритуал и остался в живых.

— Как?

— Не знаю. Давай выспросим всех перед столовкой. Сейчас обед. Нужно спросить, видел ли кто-нибудь ритуал с цветами и помнит оставшуюся в живых жертву. Возможно, кто-нибудь такой и попадется.

* * *

Мариола встала перед Сташевским.

— Знаешь, кое о чем ты забыл?

— О чем, Хельга? — Он продолжал пункт за пунктом воспроизводить последний описанный день Грюневальда.

— Там всегда было два полицейских. Добрый и злой.

— У меня нет партнера. Ты к чему ведешь?

— Послушай: Грюневальд и Кугер, Мищук и Васяк. И всегда один нормальный, а другой чуточку меньше.

— Ты копалась в моих документах?

— А как же. Ведь я же женщина. — Тут она покачала у него перед глазами своей замечательной попкой. — Так вот, в нашей группе я буду тем хорошим полицейским.

Славек чуть не поперхнулся сигаретой.

— Ты?!

— Конечно. Погоди минутку.

Она сбросила свою прозрачную ночную рубашку. Отправилась к гардеробу. До Сташевского донеслись отзвуки поисков и скрип вытаскиваемых ящиков. Через несколько минут Мариола вышла одетая в военные сапоги и камуфляжные штаны типа «лиственный лес». На ней был его пуленепробиваемый жилет из кевлара. На голове — русская каска с большой буквой «V» и надписью «День Братьев Блюз», который получила в качестве приза на какой-то вечеринке. Из сейфа вытащила свою дамскую «22-ку». Перезарядила, взяла запасную обойму и спрятала в карман. Пистолет поместился идеально.

— И как тебе? Разве я тебе не пригожусь?

— Я впечатлен. — Сташевский вздохнул. — Но, милая… Все люди, которые занимаются этим делом, гибнут.

— Ой-ой-ой! Действительно? — Теперь уже Мариола вздохнула, пародируя Славека. — А знаешь, от чего погибнешь ты?

— От чего? — заинтригованный, спросил он.

Девушка вытащила ящик его стола и вытащила бутылку водки.

— От этого! — взвизгнула она. Потом кинула в него блоком сигарет. — И от этого!

— Господи! — Стоя на коленях, он выискивал блок под диваном. — А ты знаешь, что если хоть раз выстрелишь из своей хлопушки за пределами тира, то отправишься в тюрьму?

— Я буду стрелять исключительно ради собственной защиты! Я не отпущу тебя на смерть одного!

Сташевский поднял голову.

— Я тебя люблю, моя ты совершенно съехавшая с катушек сумасшедшая!

— И я тебя люблю, кретин!

Славек поднялся на ноги, вытаскивая из блока новую пачку сигарет. Долго открывал ее. Когда же удалось и закурил, подошел к сейфу. Взял из него огромный Vis [52] , подал Мариоле.

— Держи пушку.

— А зачем?

— Я знаю, что ты хорошо стреляешь, но это ведь не спортивные соревнования. Из своей «22-ки», как только адреналин подскочит, ты в него, возможно, даже и не попадешь, а он, к примеру, будет пьяным, так что, все равно навалится. Так что, бери пушку.

52

Vis.35 — самозарядный пистолет конструкции Петра Вильневчица и Яна Скшипинського, принятый на вооружение польской армии в 1935 г. — Википедия