Бретёр

— С такой, что для молодого барина это вопрос жизни.

Глаза лакея впервые посмотрели ему в глаза, блеснули человеческим чувством, заметались, рот приоткрылся, щеки и кончики ушей порозовели:

— Барин, ах, барин…

— Давай же, старина. Не выдумывай. Не домысливай. Говори, что знаешь. Если хочешь помочь твоему молодому барину.

— Хочу всей душой! — вскрикнул он чуть не со слезами. — Но я не знаю.

— Быть того не может. Не ты, значит, кто-то другой. Верно, он разбудил кого-то, чтобы ему отперли?

— У Егора Никодимыча есть свои ключи.

— Вот оно что. Гляжу, Егор Никодимыч вроде кота: хочет приходит, хочет уходит. Где ж он был той ночью?

Внезапно с лестницы раздалось визгливо-негодующее:

— Может, вы меня самого об этом спросите?

К ним спускался Егорушка собственной персоной.

— Спросите меня! Что ж вы не спросите? Что вы вынюхиваете… Спрашивайте прямо!

Мурин кивнул лакею. Тот бесшумно исчез за дверями. Мурин не сомневался: тут же приник ухом. Но Егорушке будто и дела не было. Он дрожал всем телом, лицо подергивалось, повязка еще более усугубляла его нелепый вид: концы ее торчали над узлом, как заячьи уши. «Жалкий тип», — презрительно подумал Мурин. Жалости он к Егорушке не испытывал. Хотелось раздавить его. Он спокойно процедил:

— Успеется. Сперва я расскажу вам одну историю.

— С какой стати мне ее слушать?

— Потому что вы в ней главное действующее лицо.

— Какая чушь!.. — вякнул Егорушка.

Но не ушел.

— Детство и юность героя пропустим. Начало истории застает его в доме богатой генеральши. Богатой, но деспотичной и скупой. Это понятно, когда видишь этот дом. Большой, роскошный — и запущенный. Невольно подумаешь: эх, я бы здесь развернулся… Не так ли?

— Вы не можете читать мои мысли!

— Справедливо. Это не ваши, а мои мысли. Когда я спросил, как найти этот дом, мне как особую примету указали: задрипанный. А ведь какую игрушечку из него можно сделать. Если только войти в расход, потратиться. Но именно это вашей барыне как ножом по сердцу, верно?

— Она старый человек. Старики любят копить.

Мурин кивнул:

— А молодые тратить. Как, например, ее племянник Прошин. Такому деньги руки жгут. Ни копить не умеет, ни приращивать капитал, ни тратить с умом. Сколько ни дай, все по ветру пустит. Все проиграет.

— Потому что сызмальства не знал нужды!

— Вот-вот, — подначил Мурин. — Я тоже это понял.

— Такие не знают цены ни деньгам! Ни усилиям! — разорялся Егорушка.

— Именно, — еще подстегнул Мурин.

— Для них все — игра с фортуной!

— Так ведь однажды и вы ее рискнули испытать, — вставил Мурин.

— Что-с?

— Удачу. Рациональный, осмотрительный, сдержанный человек, в один прекрасный день и вы решили: а ну как выгорит. А ну поставлю на карту.

— Лжете! Я сроду не брал в руки эту гадость! Карты!

— Нет. Ваша игра была другой. Когда французы стали подступать к Москве, когда пошел слух, что город сдадут неприятелю, когда жители побежали, вы — наоборот! — отправились туда. Какая смелость! Какая дерзость!

Егорушка скрестил руки:

— Какие интересные фантазии.

Но остался на месте. Мурин продолжал, не запнувшись:

— Все продавали имущество, дома. Цены на дома в Москве сделались бросовые. И вы ухватились за шанс. Вы дом — купили. Какой — риск… Своих средств у вас не было. Ссуды тоже. Вы истратили на это старухины деньги. Расчет тоже был. Вы полагали, что армия отстоит Москву. Жители вернутся через месяц-другой. Только цена на купленный дом будет уже втрое дороже того, что дали вы во время московской паники. Вы бы легко его продали тогда. Деньги старухе незаметно вернули бы, а разницу — положили себе на счет. Это сделало бы вас богатым человеком. Лучше. Это сделало бы вас свободным человеком. Позволило бы покончить с унижениями, покинуть это унылое место, зажить своей жизнью.

— А, так это вы пописываете под фамильей Загоскин, — попытался съязвить Егорушка, но голос выдал: стал пискливым, сдавленным.

— Однако случилось то, чего вы не предвидели. Ужасное. Армия Кутузова оставила город. Неприятель вошел в Москву. Начался пожар. Город сгорел. И план ваш тоже обратился в дым. И вот ведь положеньице… Карта ваша бита. Ставка сгорела, денежки… — Мурин поднес кулак ко рту, дунул, — фух. Одно осталось у вас на руках: растрата в почти полсотни тысяч. Вы старухе не родственник. Миндальничать она с вами не стала бы. Долговая тюрьма, каторга. Растрату необходимо было покрыть, пока дело не открылось. Безвыходное положение! Как вдруг этот бретёр, этот шалопай, старухин племянничек Прошин — в выигрыше!

— Чушь! Никогда. Он только и знал, что продуваться.

— А тут выиграл. Я осмотрел его бумаги, нашел немало чужих векселей. Он нередко уходил из-за стола в выигрыше.

— Может, и выигрывал. Только он все спускал тут же.

— Не спорю. Но на сей раз дело было особенное. Он сорвал куш.

— Ваши фантазии!

— Отнюдь. Он сам мне сказал в тот вечер.

Во взгляде Егорушки он уловил тень: похоже, негодяй впервые испугался. Растерялся, заморгал.

— Вам?

— Тридцать тысяч. Слишком большой куш. Требует к себе уважения. Поневоле заставляет задуматься. Задумался и Прошин.

— Он-то? Этот шалопай?

— Поначалу и я счел его слова пустой болтовней, и…

«…Мне было в тот вечер не до Прошина», — не стал признаваться он.

— …и были правы. Вертопрах, безмозглый…

— …и когда узнал получше его самого, его семейство, я понял, что Прошин говорил всерьез. О том, как эти деньги могут изменить его жизнь. Например, снять с теткиного крючка. Доставить ему то, чего он всегда хотел: свободу.

На лице Егорушки была странная печаль, взгляд был устремлен куда-то внутрь себя. «Попался», — понял Мурин:

— …Ведь и вы жаждете того же.

Егорушка перевел на него взгляд, Мурин увидел в нем обнаженность, беззащитность.

Оставалось только захлопнуть дверцу клетки.

— Задумались и вы. А потом заметались. Тридцать тысяч! Заметались и поняли: надо хватать, пока Прошин их не проиграл. Вы боялись: он их продует опять. Как всегда. Деньги так и утекали сквозь его пальцы.

— Безвольный, легкомысленный… — выплюнул Егорушка, но без огня, он выглядел усталым, загнанным. — Не знает цены ничему.

— Кое-чему знает. Любви. Он предан сестре. Эти деньги могли купить свободу и ей. С этими тридцатью тысячами мадемуазель Прошина могла больше не зависеть от милости тетки. Она становилась невестой с приданым. И заодно ускользала из ваших цепких лап. Только не врите мне, что не точите на нее свои когти. Я заметил это в первую же встречу!

— С меня довольно!

Но Мурин преградил ему путь:

— А с меня нет. Я хочу знать все. Прошин сам вам похвастался? Слуги разболтали? Или вы подслушали? Впрочем, разницы нет. Вы поняли, что действовать надо быстро. И еще обида вас подстегивала. В руках эдакого обормота — тридцать тысяч. Какая несправедливость. Ему все. Вам ничего. Недаром же Фортуну изображают слепой. Вот когда вы решили помочь ей прозреть. Вы присвоили вексель.