Брилонская вишня

– Я не передразнивала, – продолжаю. – Просто людям свойственно подражать тем, к кому они испытывают симпатию.

Хлыст замедляет полет.

Я улыбаюсь:

– Понимаете теперь, что так я просто хочу показать свое уважение? К вам и ко всему Третьему рейху сразу. Но к вам, Вернер – особенно. Как старшего надзирателя я вас очень уважаю и боюсь.

Очень глупо, да только за все четырнадцать дней я ни разу не получила от него хлыстом. Выходит, не так уж и глупо.

А он, павлин, уже замлел!

– Ненавижу руссишес швайн, – выплевывает он, но с другой интонацией. С внимательной и оценивающей.

– Это не мешает руссишес швайн уважать дойчер герр.

Вернер хмыкает.

Опускает хлыст и спрашивает меня почти нормальным тоном:

– Ты долго еще красийт?

– Как вы видите, Вернер, – указываю на последний недокрашенный стол, – осталось совсем немного.

– Фаша надзиратель быйт занят с оберштурмбаннфюрер. А мне поручайт фажный заданий смотрейт за порядок всех.

– Чем это Марлин занята с комендантом? – криво усмехаюсь.

– Русиш, ты должен красийт скамьи на терраса. Они должны успевайт сохнуть! Потому что скоро фажный праздник, который быйт отмечен на терраса.

– А вы всегда перед праздниками их красите?

Говорю я эту немного ядовитую фразу таким безобидным тоном, что Вернер не понимает укола.

– На праздник собирайться много фажный человек. Скамейка облазийт, нужно еще. Нужно арбэтэн.

– А что сегодня будут делать мужчины? Нет, я не возмущаюсь, просто мне…

– Мужчин вечером ждайт воспитательный лекций.

Напрягаюсь.

Знаю я, что в понимании Вернера означает «воспитательная лекция».

– А в чем они провинились?

– Ай… Обнаружен один человек, который имейт третий пол. Das ist widerlich. Грязный жифотный должейн быйт наказан. И остальный, чтоб не имейт такой мерзкий желаний.

Людьми «третьего пола» здесь именовали мужчин с нетрадиционными пристрастиями. Наверное, и женщин тоже, но такие пока не встречались. Зато парни – не в первый раз. И Вернер всегда особенно жестоко с ними расправлялся.

– Ох… Да, я… я вас поддерживаю. Планета должна быть очищена от такой грязи.

На самом деле, мне просто наплевать. Они живут и не трогают меня, я не трогаю их, и никто никому не мешает.

Вернер щурится. Медленно скрещивает на груди руки, внимательно глядя мне в глаза.

– Что такой есть «грязь»?

– Грязь? Это то, против чего вы боретесь. Евреи, например… Кто еще? Ну, третий пол…

Вернер вздыхает. Медленно кивает.

– Гут. Хорошо. Ты должейн приступайт к покраска.

– Хорошо, я поняла вас. Вернер. Сделаю все в лучшем виде.

– Русиш, ты хочейшь, чтобы я назначайт тебя глафный?

От неожиданности закашливаюсь.

– Что? Главный? Как это?

– Очейн просто. Глафный в женский барак. Ты должейн следийт за дисциплина и говорийт про все мне.

– Почему вдруг?

– Ты мне нравишься, русиш. Ты хороший работник и предан Третий рейх. Ты единственный, кто уважайт немецкий нация.

– Очень приятно слышать, Вернер.

– Иди. Ты должейн красийт. А еще ты теперь докладывайт мне обо всем, что происходийт в барак. Я же могу на тебя полагайться?

Улыбаюсь.

Вытягиваю в сторону правую руку и тихо произношу:

– Хайль Гитлер.

Глаза Вернера светлеют.

Он одобрительно кивает, повторяет мой жест и вторит:

– Хайль.

Вот и все.

Вот два простых слова, которые способны решить большинство проблем в этом штабе. Очень просто. «Хайль Гитлер» – и на тебя смотрят другими глазами.

Вернер наматывает хлыст на ладонь, разворачивается и уходит.

А я спешу поскорее докрасить стол, чтобы до вечера успеть покончить со скамейками на террасе. Кто знает, когда у них там праздник намечается, и краска может не высохнуть.

– Вы гляньте, мы уже и с Вернером слюбились? Как говорится, свято место пусто не бывает?

Медленно выдыхаю.

Вновь бросаю кисть в банку, оборачиваюсь и улыбаюсь:

– Тебе надо чего, Васька?

– Да так… – усмехается. – Просто как-то странно, что сначала комендант, а теперь Мыло… Ты чего это на спад идешь? Нет бы кого выше взять… ну, например, генерала какого. Или влюбилась в нашего старшего надзирателя? Ну, бывает. Как говорится, полюбишь и козла.

Отряхиваю ладони друг о друга и закидываю тяжелые волосы назад.

– Да не причем тут любовь, – ехидно улыбаюсь. – У Вернера постель горячей да объятия ласковей. Комендант нас плеткой постоянно не хлещет, его наскучило ублажать. А так… все меня устраивает, спасибо за заботу.

Васька кривит губы.

Медленно кивает:

– Ну-ну… Хоть сейчас созналась. А чего раньше все утаивала да отнекивалась?

– Так боялась, что тебя зависть удушит. Кроме ласканий немецких ведь еще и статус получаешь. Меня, например, Вернер старшей среди вас назначил. Теперь кусай локти, Васька.

– А не боишься, что девчонки против тебя взбеленятся?

– А чего мне девчонки? У меня воздыхатели в верхушках имеются. Я им шепну на ушко, так они сапогом и придавят всех, кто пикнуть посмеет.

Васька крутит пальцем у виска.

Закидывает грабли на плечо, хмыкает и отправляется к сгребенной кучке сухой травы.

Тяжело вздыхаю.

Наверное, это никогда не кончится.

А ведь когда-то я вправду думала, что смогу отсюда сбежать…

Когда-то? Каких-то четырнадцать дней назад.

Но сюда не зайдет мамка и не шепнет мне: «Собирай вещи и уходим, только тише!». И папка не приедет в телеге и не усадит меня верхом на Любка. И братка никогда меня здесь не отыщет.

Остается надеяться только на себя и свою…

Либо силу, либо хитрость. Либо и то, и другое.

Солнце сейчас палит жарко. Прелести бабьего лета дают о себе знать, словно природа в подарок дает влюбленным в жару людям несколько летних деньков, в которые ты можешь верить, что это еще не конец, и лето от тебя не уходит.