Бритва Оккама в СССР

Спустя километров десять «Урал» вдруг зачихал, задёргался и завёлся.

– Кур-р-рва мать! – совсем не по-якутски выругался Габышев. – У-у-у-у, железный засранец! Может, и успею овечкам корма задать!

Проблема была в том, что трактористу было наплевать на состояние «Урала». Он пёр себе и пёр на крейсерской скорости, кажется, даже не оборачиваясь. А мы болтались за ним, как собачонка на поводке и пытались орать осипшими голосами и размахивать руками – но у Габышева семафорить получалось хреново из-за одеяла, а у меня – из-за неудобного положения в коляске.

Остановился тракторист, когда ему приспичило по нужде – примерно через час.

– Ты пабач яка трясца! – сказал он. – А я что-то и запамятовал, хлопцы… Думаю – дзе моё одеяло? Неяк нядобра вышло… Хоть не проехали-то? Вы вообще куда едете?

Мы беспомощно уставились друг на друга: добросердечный тракторист, оказывается, просто забыл о нашем существовании!

– В Комаровичи! – сказал Габышев совершенно севшим голосом. – Большое вам спасибо за одеяло!

– Да оно не за что, хлопцы! – растерянно переминался с ноги на ногу тракторист.

Его можно понять: вроде и помог, а вроде и шляпа какая-то получилась. Неловко попрощавшись с добросердечным и забывчивым мужиком, мы взгромоздились на мотоцикл. Габышев напялил на себя сырой реглан, нахлобучил шлем на голову, заставил меня сделать то же самое и сказал:

– Ко мне всё-таки заедем. Я тебе хоть штаны сухие дам, а то как ты в свою Талицу попрёшься-то?

Пережитые вместе тяготы и невзгоды – они сближают. Это совершенно точно известно.

– Я ещё носки у тебя куплю. Из овечьей шерсти, – кивнул я. – Я и штаны купить могу, если что…

– Купи мне теперь лучше новую поясницу, если ты такой платёжеспособный! – мрачно усмехнулся Габышев и завёл мотоцикл.

Тракторист посигналил нам вслед.

* * *

Добрались мы к жилью мотоциклиста-овцевода часам к пяти вечера. Овечки мекали и бекали со страшной силой, и было их в загоне великое множество! Так что, не снимая реглана, якутско-полесский кооператор кинулся задавать им корма, сказав только:

– Ключ за косяком сверху, чайник поставь! – и тут же взялся размахивать вилами.

Почему он не выпустил овец на выпас – сие было для меня великой тайной. И почему его товарищи из кооператива плечо не подставили? Что это за кооператив такой?

Уже потом, напившись чаю и получив в своё пользование прочные серые штаны на лямках, я не выдержал и предложил:

– Давай я про тебя и про твоих овечек статью напишу, а? Ну, в рамках общего курса на Модернизацию! Заеду на днях из Талицы. Не дальний свет всё-таки!

– Какую статью? – удивился Габышев.

– Газетную! Я в газете работаю. Журналистом.

– А почему бы и нет? – было видно, что ему приятно. – Вообще-то для Беларуси овцеводство – традиционная отрасль! Я много чего рассказать могу… Заодно штаны вернёшь!

– Верну! – сказал я. – Куда я денусь.

И засобирался в дорогу.

Глава 3, в которой кое-что совпадает

В общем и целом – мне повезло. До Талицы оставалось километров семь, солнце только-только начинало клониться к закату… Обожаю май! Даже после восьми часов вечера в наших широтах остаётся ещё куча светлого времени суток! Семь километров – это часа полтора ходу, так что если и не у старого Гумара, то где-нибудь в горпоселковой гостинице я крышу над головой найду. Это, в целом, окрыляло.

Да и доехал я с комфортом: на прицепе с сеном. Куда и зачем тянул стожок старенький МТЗ – мне знать не положено. Но сено было сухое, прошлогоднее, а не с первого укоса, и это было прекрасно. Влажная брезентуха обеспечила мне относительно приятное сидяче-лежачее место, тушёнка и полбатона из рюкзака помогли найти внутреннее умиротворение, а банка с ванилином, который промок и напоминал теперь кашицу, позволяла держать проклятых мошек на почтительном расстоянии.

Сидящий за рулём трактора молодой товарищ с удовольствием взял рубль, но предупредил, что едет только до Смоловки – и меня это полностью устраивало. Семь километров по асфальтовой, ровной дороге без нагрузки в виде «Урала» – это можно считать удачей! Даже боты слегка подсохли на ногах – эдакий очевидный-неочевидный фокус: температура нашего тела в среднем 36–37 градусов – неплохая такая грелка на все случаи жизни, если что. Простуда? Ну да, простуда… Ни разу не болел простудой, пока жил внутри Геры Белозора. Там, в прошлой-будущей жизни такие штучки в мокрых ботинках вряд ли бы прокатили без фарингитов-циститов-ринитов. А тут – пользовался всеми преимуществами железной полесской генетики белозоровского организма, выросшего до немалых размеров без чернобыльской радиации, канцерогенной пищи и тлетворного воздействия вездесущих в двадцать первом веке электромагнитных полей. Ещё и алкоголь употреблять бросил – так вообще расцвёл и лохматость повысилась! Ну как – бросил? Почти.

Так или иначе, я слез с пахучего сена, подхватил рюкзак, на который подцепил брезентуху, чтоб сохла дальше, и зашагал вперёд – спиной к солнцу, прямо к берегам реки Оресы, в сторону загадочного посёлка Талица.

Шёл себе и насвистывал чёрт знает какую мелодию, наслаждался природой и в ус не дул, пока юный девичий голос не напугал меня едва ли не до усрачки, пропев над самым ухом, старательно грассируя:

– Алон занфан дё ля патрийёЛё жур дё глуар-этариве!..

Ей-Богу, я аж слегка присел, чуть-чуть не уйдя в перекат в ближайшую канаву: семь километров пустой трассы, какого хрена тут происходит?

– А-а-а-а, мадмуазель, чего ж вы так подкрадываетесь на своём велосипеде? – старательно пытаясь не пустить петуха севшим то ли от прошедшего дождя, то ли от испуга горлом, спросил я, рассматривая неожиданную певунью. – И почему на французском?

Вообще, эта манера велосипедистов подкрадываться всегда меня бесила – и тут, и в будущем. Подъедут сзади и дышут напряжённо: как это пешеход затылком не видит их величества! Но в этом случае беситься и ругаться мне резко расхотелось.

Девица-велосипедистка была просто загляденье, если честно. Такой, наверное, вырастет Василиса: тоненькая, русоволосая, с очаровательными веснушками и любопытными глазками. На ней было надето лёгенькое платье – светлое, всё в крохотных василёчках, кроссовки – те самые, тряпичные, синие, с белыми полосками, и – огромная сумка через плечо, на данный момент почти пустая.

– Отан дё лангь кян ом сэ парле, отан дё фуа этиль ом, – сказала она. – Или что-то вроде того. Захотелось мне вас напугать вот, а вы как раз «Марсельезу» свистели. Ну а мы на уроках французского её хором через день пели. Игорь Палыч, наш учитель, в это время в лаборантской с физиком уединялся, и если мы тихо пели – то приходил и устраивал нам Варфоломеевскую ночь!

– Это как? – я и не знал, что свистел «Марсельезу».

– Каждый десятый выходил к доске и писал словарный диктант, в случайном порядке, – она легко спешилась и покатила велосипед рядом.

– Это не Варфоломеевская ночь, это децимация, – сказал я. – Но смысл понятен. А сколько человек-то у вас в классе было, если можно было вызвать каждого десятого? Десять?

– Почему – десять? – удивилась мадемуазель-велосипедистка. – Сорок!

– Ого! – сказал я. – Многовато.

– Обычное дело, – пожала плечами она. – К нам в десятилетку из всех окрестных сёл приходят. А второй класс в параллели директор открывать не хочет – учителей не хватает.