Бродячая женщина (сборник)

Не будем кривляться, меня действительно беспокоит, что израильтяне затеяли свою маленькую победоносную в самом начале моих каникул: а вдруг теперь российское правительство решит спасти граждан, застрявших в горячей точке? и нас вернут в московский ноябрь, а? а?

Всё-таки самый страшный звук, услышанный мною в Тель-Авиве к этому часу, – это скрежет мелкого песка в разъёме айфона. А самое жуткое зрелище – пятисантиметровый таракан, идущий на высоких ногах из гардеробной в гостиную. У меня есть фото, от которого я вас избавлю, я называю его «тель-авивский шик»: на белой занавеске, украшенной сияющими стеклянными висюльками, сидят таких два.

Все остальные страшилки этого города пока что не дотягивают.

Вдруг осознала, что мне пора добавить в блог новый эксклюзивный интерес «сионистская матрёшка». Яндекс клянётся, что до меня этого явления не существовало.

Это я к тому, что «ещё до войны» написала для еврейского сайта невинный текст о том, как руссо туристо видит себе израильскую армию. Выложили его только сейчас, комментарии я не смотрела, но там, говорят, триста штук, и люди намекают на сионистскую пропаганду.

World zionist organization в большом долгу, я считаю.

Девушка ругается по телефону, неудобно зажимая трубку плечом, потому что обе руки у неё заняты: она ими гневно размахивает.

Позже я видела, как это выглядит в исполнении интроверта: мобила тоже зажата плечом, но руки сдержанно скрещены на груди.

В чистенькой части Нахалат Биньямин видела трогательную, как детский садик, сцену. В кафешке два юноши раскуривались, один натянул на голову куртку (на манер Бивиса), а второй для секретности прикрылся газеткой. Посреди мирной улицы это выглядело как попытка спрятаться, закрыв глаза. Не говоря о клубах душистого дыма, витающего над ними. Явно, косяк был не первый.

Знаете, иногда человек должен переставать торговаться и мельтешить и честно признавать вслух, что он абсолютно счастлив. Это нельзя сглазить, нельзя «использовать против», потому что счастье делает нас неуязвимыми.

Весна 2013 Две катастрофы

Как-то утром я неспешно просыпалась и вдруг услышала голоса. На лестнице кто-то отрывисто говорил по-немецки. «Аааа, немцы в городе!» – подумала я и быстро натянула одеяло на голову. Через пару секунд, конечно, сообразила, что я вообще-то в Германии. Но мне тогда показалось, что в моём детстве несколько перестарались с фильмами про войну. Днём-то я наслаждалась интонациями языка, но в подсознании это всё-таки голоса врагов, которые пришли всех сжечь и убить. «Бедные, бедные немцы», – подумала я. Нация вынуждена тащить на себе груз фобий, потому что у них в определенный исторический период победила некая политическая партия и таки воплотила свою программу в жизнь.

Позже я ходила по городу и замечала медные таблички, вмурованные в мостовую перед домами. Это значит, что здесь жили люди, которых арестовали и уничтожили во время Второй мировой. Я подумала, сколько их было, проклинавших перед смертью Германию, и все они услышаны. Немецкая катастрофа, безусловно, состоялась – и это не проигрыш в войне (с кем не бывает), а порождение фашизма – позор, который нация признала и переживает до сих пор. Он достался им весь, хотя это факт общечеловеческой биографии: в сороковых годах прошлого века наша цивилизация допустила убийство нескольких миллионов людей.

Мне хотелось узнать, что такое День памяти Катастрофы в Тель-Авиве. Седьмого апреля на закате молниеносно закрылись все кафешки и супермаркеты, я даже не успела купить поминальную свечу в жестяной баночке, впрочем, дома есть обычная. Но более всего мне было важно увидеть их знаменитую минуту молчания, когда над городом звучит сирена и всё останавливается. Я завела будильник, зарядила лейку, и в десять утра пришла на площадь Маген Давид.

Вынуждена признать, что не смогу быть журналистом: я выключила камеру через двадцать секунд. Тут всё очень просто, есть вещи, в которых невозможно быть наблюдателем.

Поэтому я не покажу вам, как останавливается Кинг Джордж и Аленби, как медленно поднимаются с лавочек даже самые дряхлые старички, которые целыми дням сплетничают и дремлют на рыночной площади; вы не услышите сирену, которая не такая уж и громкая, заметно тише, чем при обстрелах; не увидите одинокого велосипедиста, который спокойно катит по пустой дороге – на него никто не обращает внимания, это его выбор; и то, как улица зашевелилась через минуту, я тоже не снимала.

Побыть внутри этой толпы мне было важней, чем сделать ролик для поста в Живом Журнале.

Там, внутри, совершенно отсутствует пафос, естественный для официальных дат. Не знаю, о чём думают люди вокруг, может, вежливо пережидают минуту. Но эта остановка и молчание создают ощутимую паузу во времени, колодец, ведущий в прошлое; и те, кому это нужно, сумеют дотянуться, встретиться мыслью и взглядом с людьми, отделёнными десятилетиями и смертью. Может быть, это даёт им силы; может быть, это давало силы тем, кто думал о живых, умирая, – точно знают только те, кто выбрал вспоминать.

Любить еврея

В детстве где-то встретила фразу: «Быть поэтом, любить поэта и смеяться над поэтом – одинаково гибельно» – уж не знаю, где, но, судя по характеру моего чтения тех лет, примерно в «Таис Афинской». Так вот, если адаптировать её для моего случая и чуть снизить пафос, смысл не утратится: «Быть евреем, любить еврея и смеяться над евреем – одинаково хлопотно».

Как-то вышло, что всю жизнь я занимаюсь в основном вторым пунктом. Первая любовь, первый муж, второй муж и так далее. Так что плюсы, минусы, подводные камни – это ко мне.

Все они были, безусловно, так себе евреи, в которых аутентичного – только нос и фамилия. Казалось бы, обычные московские, сибирские и украинские парни, которые скорей привнесут в твою жизнь сало, а не мацу. Но раньше или позже обнаруживались некие общие черты.

Однажды выясняется, что тётя Соня из Бердичева – это не фольклорный персонаж, а суровая реальность, и отныне – твоя, и она уже спит в проходной комнате, и шесть её чемоданов тоже там. Тётя Соня у нас проездом и ненадолго, буквально дней на пять, но надо быть готовым перевидать много других родственников.

Если еврейский мальчик не ушёл от мамы лет в семнадцать, он не уйдёт от неё никогда. Только подростковый максимализм способен выгнать порядочного ребёнка из родной семьи, если же момент упущен, вам будет крайне сложно стать главной женщиной его жизни. Я не говорю «почти невозможно» только из вежливости.

Зато уж если вы ею стали, существует другая крайность. В вашем мужчине может случайно проснуться еврейская бабушка. Ой, как они умеют заботиться. И я даже не говорю, что это плохо. Но анекдот «Я замёрз?» – «Нет, ты хочешь кушать!» вас перестанет смешить очень быстро.