Бронированные жилеты

– Или саратовский!
– поддержал электрик.

Денисов затронул больной вопрос.

– Давно в последний раз были в поездке?
– спросил Денисов.

– Дней десять назад...

Электрик пояснил:

– Мы тут все из разных бригад. У кого недоработка, кто из отпуска...

Шалимов посмотрел на электрика:

– Иди начинай разбираться... Ну как?
– Он подождал, пока за электриком захлопнулась дверь.
– Новости есть?

Денисов пожал плечами.

– Не повезло человеку. Был и нет! Сейчас в морге?

– По-видимому.

– Вопрос о морге означал переход к чему-то личному.

– Сколько раз замечал: животное и то свою гибель чувствует. Время придет - не выгонишь с база.

– У вас хозяйство?

– В Хову-Аксы.

– Сами оттуда?

– Двадцать лет в Астрахани, а все равно тянет. Сестра у меня там, брат, - Шалимов увлекся.
– У нас такой порядок: младший ребенок остается с родителями. Вот в сентябре съедемся!

– Баранчика забьете?

– Одним не обойдемся!

– Шашлык?

– У нас "хан" называется. Не пробовали?
– Он заговорил невыразительно, но увлеченно.
– Первое блюдо! А забивают как? Слыхали?

– Нет.

– Под грудью делают надрез - и аорту долой! Гигиенично! Кровь сразу через дуршлаг в чистую двенадцатиперстную... А зашивают палочкой. И вместо ниток брызжейка. Потом в кипяток...
– Шалимов прервал себя на полуслове. Прощаясь, он поднес руку к фуражке: - Спокойной ночи.

Денисов перешел в малый тамбур. Суркова дремала, положив голову на справочник-расписание. Услышав шаги, она с трудом выпрямилась.

– Про "хан" рассказывал?

– И про Хову-Аксы.

– Дом у него там. Никаких денег на него не жалеет.
– Суркова была рада отвлечься.
– В прошлую поездку пленку в Москве заказал. На двери. Плитку для садовой дорожки достал.

– Хозяин?

– У него не побалуешь! Не смотрите, что невзрачный...

Приближалось, как называл Антон, время третьей стражи. Предрассветный час розыски "татей" и "тюремных утеклецев". Ровно сутки отделяли дополнительный и его пассажиров от совершенного преступления.

– Вы что-то хотели?
– спросила Суркова.

– Выключите, пожалуйста, свет.

– Во всем вагоне?

– Везде.

Она поднялась к щиту. Девять ламп большого коридора, тамбурное и туалетное освещение значилось в четвертой группе. Суркова щелкнула выключателем, вагон погрузился в темноту.

– Думаете, он снова придет?
– Мысль о следственном эксперименте не пришла ей в голову.
– Теперь хорошо?

– Спасибо.

Темнота оказалась относительной - не ночь, поздние сумерки.

Сквозило. У Денисова появилось чувство, будто он должен заболеть, простыл, и голова тяжелая, и что-то мешает глотать.

"Этого еще не хватало..." Он вспомнил вокзальный медпункт, плакатик "Болезни жарких стран" рядом с боксом для инфекционных больных. Слово "жарких" было выведено черным - как бы дым испепеленной безжалостным африканским солнцем растительности.

Ощущение это прошло незаметно, как появилось.

Он вынул "Фише-Бош", записал: "Не потому ли Голей интересовался у всех человеком с собакой, что Судебский и его дог вошли в состав с нерабочей стороны и Голей потерял их из виду на посадке?"

Денисов прошел в десятый вагон, повернул назад. Он повторил путь Шалимова, когда тот, разбуженный Ратцем, бежал в одиннадцатый. Со света бригадир попал в темноту, тусклые блики лежали на полу, против переходной площадки.

"Позднее Шалимов скажет, что в тамбуре кровь..."

Рядом, в окне, плыли огни - без мачт, без людей и строений, лишенные основы и смысла. Ночной железнодорожный мираж.

От служебки подошла Суркова.

– Зажигать можно?

– Зажигайте.

Денисов услышал щелчок открываемого замка. В коридоре появился Вохмянин с журналом, с трубкой. Он словно не собирался спать.

– Опаздываем, - пригласил к разговору Денисов.
– Симпозиум откроется утром?

– После обеда, - завлабораторией перегнул журнал.

– Гетерогенная система?..

– Да, сейчас поймете. Взять, к примеру, смесь различных кристаллических модификаций. Скажем, ромбической и моноклинной...

С графиком что-то произошло. До Гмелинской несколько раз останавливались. Завлабораторией все больше нервничал и не пытался это скрывать.

– Доклад?
– спросил Денисов.

Вохмянин махнул рукой:

– Не о том забота. Я уже делал его у себя в...
– Он повертел холодную трубку.
– Думаю, запротоколировать мои показания много времени не отнимет...
– Вохмянин взглянул вопросительно.
– Если так - надолго вы меня не задержите... Пожалуй, самое главное, что у меня в памяти, - это лицо Голея. Но для вас это не существенно.

– Что вы запомнили?

– В нем было что-то растерянное, щенячье. Я держал собаку, знаю, - он улыбнулся.
– Месяц, как отдал. В связи с переездом.

– Крупную?

– Мальтийскую болонку... Нет, Николай Алексеевич вовсе не имел в виду моего Тёпу, уверяю! Иначе уж полная абракадабра!

Денисов показал Вохмянину на трубку:

– Раскурить не пытались?

– Что вы! Зажженная трубка хуже никогда не изведанной...

Представляя мысленно Вохмянина инспектором, Денисов упустил это качество - страх перед необходимостью выбора.

"И, несмотря на это, он все-таки пытается ввести меня в заблуждение, указывая ложную дату приезда в Москву..."

Дополнительный пошел тише, вскоре остановился совсем.

"Путевое здание 1108 км", - виднелось на трафарете. Под окном раздались когтистые удары лап - Судебский вывел дога. Саблевидный хвост Дарби-Воланда с силой прочертил по металлической обшивке вагона. Под ногами Судебского скрипел песок.

– Вы, наверное, с детства мечтали стать следователем?
– Вохмянин переложил журнал из руки в руку.

– Нет. Кроме того, я инспектор.

– Никогда не мог обнаружить разницу.

– Идите от обратного, что молва приписывает следователю, обычно делает инспектор.