BRONZA

Услышав свое имя, он поднял голову.

– Виктор! – звала его Инна, махая рукой.

– Папа! – радостно подпрыгивая, кричал Марк.

Господи! Только не обмани, Господи! Нерешительно, еще не веря в свое счастье, он сделал шаг им навстречу. И вдруг рванулся вперед, расталкивая окружающих, схватил жену с сыном в охапку и закружил, зацеловывая родные лица. А потом, крепко прижимая к себе обоих, стоял и глупо улыбался. В его мир, беззвучно-серый с утра, вернулись яркие краски и звуки. Лишь тенью, глубоко в глазах, напоминая о себе горьким привкусом во рту, залегла пережитая им недавно душевная мука. И говорливая людская река, словно понимая, что происходит, текла мимо них, не смея побеспокоить даже взглядом.

Они шли к стоянке. Обнимая Инну, он нес сына на руках. Марк что-то ворковал отцу на ухо, Виктор кивал, улыбался и не понимал ни слова. Следом за ними поскрипывала тележка, носильщик вез их вещи.

Возле глянцево черного мерседеса стоял высокий, широкоплечий, статный мужчина. Ветерок игриво теребил седые, до плеч, волосы и серебристо-голубой шелк его дорогого костюма. Завидев их, он помахал рукой. Инна в недоумении глянула на мужа.

– Конечно, мне бы хотелось познакомить вас в другой обстановке, но что-то случилось с моей машиной… – слегка замялся Виктор (не станет же он рассказывать, что просто не смог сегодня, перенервничав, сесть за руль), – и он любезно согласился подбросить меня в Домодедово.

Помахав в ответ, Виктор повел семью к поджидавшему их мерсу.

– Это наш с Родионом новый деловой партнер. Из Японии. Правда, он японец только наполовину, а наполовину американец с русскими корнями, – как всегда, когда он делал Инне подарки, лицо Виктора вспыхнуло мальчишеской радостью, – но все равно ты сможешь разговаривать с ним на языке страны восходящего солнца! – заверил он излишне возбужденно. Сказывалось отпустившее его нервное напряжение. Остановившись, внимательно вгляделся в лицо жены и тут же торжественно заявил, выдавая коммерческую тайну:

– Теперь мы богаты! По-настоящему богаты!

«Еще одна красная пожарная машина…» – улыбнулась Инна восторгам мужа. А тот, рассмеявшись, подбросил сына в воздух. Поймав, ласково затормошил барахтавшегося в его руках смеющегося Марка.– Мой маленький принц, теперь я могу исполнить любое твое желание! – сказал Виктор, чмокнул сына в щечку и поставил на тротуар, чтобы представить компаньону по бизнесу свою семью.

Издалека показавшийся ей седым и оттого старым, вблизи мужчина оказался молодым, не старше тридцати. Просто его белокурые волосы имели этот, вводящий в заблуждение, изумительный жемчужный оттенок. Японец? В новом знакомом мужа не было ничего восточного. Он выглядел стопроцентным европейцем. Но, приглядевшись, Инна поняла, что капля японской крови в нем все же есть. Что-то в разрезе глаз, форме носа, в сладких, как у гейши, красиво очерченных губах. Все вместе придавало ему особенный шарм.

Склонившись в легком полупоклоне, мужчина взял Инну за руку, чуть сжал пальцы. С приятным акцентом, певуче растягивая слова, назвал свое имя. Странно прозвучавшее, оно почему-то сразу же забылось. Продолжая удерживать за руку, он выразил свое восхищение знакомством с ней. Но в его комплиментах не было ни преувеличенной лести, ни вычурной слащавости, ни желания покрасоваться. Он не пытался понравиться ей, произвести впечатление. Он сам был впечатлением и прекрасно знал это. «Сердцеед… Возмутительно красив, умен, вооружен обаянием и очень опасен…» – подумала Инна, и мелькнувшая ироничная мысль, что «скальп» такого мужчины Ляльке уж точно не повесить на стену трофеев, вызвала невольную улыбку.

Мужчина выпустил ее руку. Не боясь помять свой шикарный костюм, присел на корточки перед мальчиком.

– Ну, здравствуй, Марк! Как же я рад тебя видеть! – сказал он.

В его голосе было слишком много любви для того, кто видел ее сына впервые, но Инна уже привыкла к удивительной способности Марка притягивать к себе мужские сердца.

– Ты Ма? – спросил мальчик.

Детская ладошка доверчиво легла в протянутую мужскую ладонь.

– «Ма»? – удивился тот. – Хорошо, пусть буду Ма! – согласился он, подхватывая мальчика на руки. – Для тебя все что угодно, малыш! – и, выпрямившись во весь свой рост, тепло рассмеялся.

Секьюрити и личный шофер – молодой азиат, прячущий раскосые глаза за стеклами черных очков и кобуру с пистолетом под мышкой, в костюме, который себе мог позволить не всякий московский банкир, приветливо улыбнувшись, распахнул перед своим боссом заднюю дверцу автомобиля.

Ну почему это мужчины все время норовят отобрать у нее сына? Инна досадливо поморщилась в широкую спину нового знакомого. Словно угадав ее мысли, тот передал ребенка матери и жестом пригласил в машину. Потом сел сам. Виктор занял место рядом с водителем.

Мерседес почти незаметно, плавно тронулся с места. Марк, любопытно вертевшийся во все стороны, очень скоро, убаюканный мягким покачиванием рессор и шуршанием шин, задремал у нее на коленях. Поправив сползший вниз гольф на ножке сына, Инна откинулась на мягкую кожу сиденья, но, почувствовав на себе пристальный взгляд сидящего рядом мужчины, повернула голову.

Не давая запомнить, свет фар встречной машины, скользнув по его лицу, уже стер это выражение из его холодных глаз, но Инне все равно запомнилось, как он смотрел на нее. Снисходительный, изучающий ее взгляд, знающий «нечто» и поэтому такой насмешливо-ироничный, обещающий то, от чего она хотела бы отказаться прямо сейчас. Этот взгляд – он позвал к ней тоску. Вновь вернулось это томительное ощущение потери, или уже потерянного, или скорой утраты.«Я отберу у тебя самое дорогое… и тебе не захочется жить…» – обещали ей эти пронзительно-голубые насмешливые глаза. Неожиданно вспомнилось его имя. Ивама Оуэн. Отгораживаясь от него, инстинктивно прижав к себе сына, Инна отвернулась к окну. В темноте, россыпью жирных красно-желтых светляков-фонарей к ним приближалась Москва.

Эпилог

Он сел у окна. Томас всегда выбирал места в первом ряду. Чтобы перед глазами не маячила чья-нибудь макушка, чтобы можно было спокойно вытянуть свои длинные ноги. Прикалываясь, Роджер дурачился и заигрывал со стюардессой. Том кисло улыбнулся. У этого конопатого черта такое поведение было маскировкой, тот всегда вел себя шумно и острил не в меру, если чувствовал себя не в своей тарелке. А сейчас была именно такая ситуация.

Попросили пристегнуть ремни. Самолет медленно тронулся, готовясь к взлету. Он посмотрел в иллюминатор, там не было ничего, кроме серого, припорошенного дождем, асфальта. Надел наушники, откинулся на сиденье и закрыл глаза. Включил плейер. Зазвучали «Deep Purple». Мощные аккорды гитар, густой ритм барабанов. Сейчас, когда его сердце тоже было в пурпуре, музыка «лиловых» ломала стенки его сознания и строила новую стену, отгораживая его от внешнего мира.

«Мне стоит научиться не любить тебя…» Он хотел забыть это утро. Хотел забыть ее. Не хотел думать, чем станут для него, потом, эти двенадцать дней невозможного счастья. Но плывя по течению, вслед за голосом Яна Гиллана, не заметил, как перестал воспринимать слова звучащих песен. Тексты стерлись, их вытеснили, гармонично вплетаясь в мелодию, мысли о ней. Тоненькая, хрупкая, похожая на стеснительного подростка. Сможет ли он забыть аромат ее кожи… Вкус ее тела… Он неосторожно впустил ее в свою жизнь… Позволил украсть свое сердце… Ха, небольшая поправочка, старик… ты не позволял. Она сама забрала его…

… проникающий откуда-то свет и ощущение раннего утра. Это было похоже на декорации для какой-нибудь «Индианы». Но от камня тянуло настоящим холодом, а статуя богини в два человеческих роста производила неизгладимое впечатление. Мраморное лицо, гневное и надменное, казалось живым – такими яркими были эмоции, которые оно выражало.

Он не сразу разглядел прильнувшую к ногам статуи худенькую фигурку женщины в темной хламиде. Словно почувствовав его присутствие, та подняла голову. Какое-то потустороннее, сильно изможденное, но очень красивое лицо. Огромные, в пол-лица, странно смотрящие мимо черные глаза под высокими дугами бровей. Тонкий, с хищно вырезанными ноздрями, изящный нос. Она что-то тихо шепчет, обращаясь к нему, и в голосе ее плещется мука. Встает, протянув вперед тонкие руки, делает шаг в его сторону.

– Аменхес? – спрашивает она.

На ее лицо падает свет, и жалость спазмами сдавливает ему горло. Ее прекрасные глаза неподвижны. Она слепа. По непонятной причине, ощущая ее страх, как свой собственный, он понимает, что тоже боится того, к кому она обратилась с этим «Аменхес», и невольно отступает. Женщина снова возвращается к статуе богини. Распластавшись у подножия статуи, лежит, прижимаясь щекой к мраморному полу. Лежит долго, роняя беззвучные слезы.

Вид маленькой фигурки в этом большом храме, лежащей на полу с раскинутыми в стороны руками, напоминает ему распятие. И в душу змеей заползает паника, потому что это его щека чувствует холод камня, на его лице засыхают слезы. Воспоминания девушки – он видит их ее незрячими глазами.

Живое, не мраморное лицо богини пылает гневом, на пунцовых губах играет улыбка злорадной мстительности. Фиолетовая темнота вьется вокруг ее фигуры, и волосы богини словно живут своей, отдельной жизнью. Черные, ниспадая до пят, они плавно струятся, будто водоросли в морской пучине. Она говорит:

– Не смей перечить богине-матери!

И пряди ее волос превращаются в жалящие плети. Слепая кричит от боли. Он слышит свист, ощущает движение воздуха от этих ударов. Отшатнувшись, испуганно сжимается, ожидая, что сейчас и сам испытает боль. Гулким эхом в храме раздаются уверенные, четкие шаги. Худой, в белых одеждах жреца, благообразный старец обращается к лежащей на полу женщине.

– Моя госпожа, пора! Время ритуала уже наступило…

– Нет, никакой это не ритуал! Это все ваша животная похоть! Оставьте меня в покое! Животные! Я не хочу! Не хочу больше! – с надрывом восклицает слепая.

Двое молчаливых жрецов в коричневых балахонах по кивку старца хватают ее за руки, поднимают с пола. Женщина поворачивает голову в сторону статуи.

– Богиня, Мать всего сущего, заступись! Молю! Их слишком много! Этих похотливых зверей! Пусть будет кто-нибудь один!

Голос седого мужчины спокоен и учтив.

– Госпожа, вы должны принять каждого! Или пророчество не будет исходить из Двенадцатого Дома. И тогда рухнут все Царства…Он видит, как жрецы волокут бьющуюся в истерике женщину вглубь храма. Но с ужасом понимает, что в рыданиях сотрясается его тело и отчаянный крик рвется из его горла…

Рука, подпирающая голову, соскользнула с подлокотника. Томас дернулся и проснулся. Жестко потер ладонями лицо, глянул в иллюминатор. Вокруг лишь сплошная вата облаков. Ни солнца, ни неба. Ровный гул моторов. «Черт! Приснится же такое!» Срочно захотелось выпить, и чего-нибудь покрепче. Он повернулся к Роджеру, собираясь послать того за выпивкой.

Друг похрапывал во сне, неопрятно приоткрыв рот. Неожиданно на Томаса накатила острая неприязнь, словно тот сделал ему что-то очень плохое. Он чуть не ударил Роджера. Такая непонятная реакция на старинного приятеля удивила, Том отвернулся. Поменял позу и натянул плед до подбородка. «Это какое-то сумасшествие…» – он поставил диск сначала. Смотрел на облака и снова думал о ней.Женщина, что не захотела остаться в его жизни. Иностранка. Из страны, в которой он никогда не был и даже не планировал побывать… Она и ее сынишка. Малыш мог стать его сыном. Он уже любил его. Но она украла его сердце и ушла… «Нет, все не так, старик… Сегодня она вернула его тебе, потому что ей не нужно твое сердце…» – и во рту стало горько от этих мыслей. Внутренне съежившись, Томас накрылся пледом с головой.

…сердце загнанно колотится, легкие горят от нехватки воздуха. Подхватив свое длинное одеяние жреца, в одной сандалии (другая где-то потерялась) он бежит к лестнице. Не останавливаясь, не оборачиваясь, чувствуя, как смерть дышит ему в затылок, он бежит к широким мраморным ступеням храма. Они ведут к приоткрытым дверям. Там спасение. Вокруг слышны наполненные ужасом предсмертные крики. Он знает – это убивают жрецов. Одного за другим, словно овец на бойне. Величественные двери храма совсем близко. Осталось несколько ступеней, осталось несколько шагов. Но движения все медленней, и даже страх уже не подгоняет его. Босая ступня поскользнулась на крови. Он падает и летит вниз. И охотящийся на него тигр прыгает. С рычанием рвет его на части, живого. Ударом когтистой лапы ломает грудную клетку и погружает туда свою морду. Он умер. Но мозг угасающим сознанием успевает запечатлеть и осмыслить, что перед его стекленеющими глазами – морда тигра, пожирающего его вырванное сердце…

– Хватит дрыхнуть, соня! Мы почти дома!

Радостный возглас Роджера и тычок под ребра. Со всей дури.

– Убью, скотина! – шутливо хватая друга за горло, прорычал Том, сразу позабыв окровавленную тигриную пасть.

– Полегче, дубина! Я тебе еще пригожусь! – придушенно рассмеялся Роджер.

– Зачем?!

– Например, сходить за выпивкой!

Они расхохотались.

Стюард объявил, чтобы все заняли свои места и пристегнули ремни. Роджер встал.

– Ты куда? Не слышал? – спросил Том, пристегиваясь. Тот хитро подмигнул ему и скрылся за дверью туалета.

В иллюминаторе блеснула полоска воды. Самолет накренился на крыло, заходя на посадку, и вдруг споткнулся, будто заарканенная лошадь. Прежде чем завернуть все в пылающий огнем плащ, смерть, глумливо оскалившись, отразилась в расширенных зрачках Томаса ядовито-оранжевыми языками пламени.

Он осознал, что сейчас умрет.– Ма-а-рк!

Разинув рты, зеваки да и просто прохожие смотрели, как огромной огненной птицей самолет падает в залив.

06.09.2006 – 28.10.2010 г.

Примечания

1

Ши – лев-страж, каменные скульптуры которого было принято в Китае устанавливать попарно у ворот дворца, а также у дверей домов, храмов и подножий лестниц.

2

Главный герой имеет в виду одну из версий о doppelganger (нем.) – встреча со своим двойником предвещает человеку скорую смерть.

3

В японской мифологии Сузаку – Священная Птица. В европейских легендах и сказаниях – Феникс. В русских сказках – Жар-птица. В восточном гороскопе – Петух.

4

Санно Гонген – Бог обезьян в японской мифологии.