BRONZA

– Если ты влез в Инкину жизнь, чтобы разбить ей сердце, то сейчас самое время исчезнуть… Все равно она считает тебя мертвым… – первой нарушив затянувшееся молчание, Лялька скребанула его по лицу жестким взглядом, а по сердцу колючим инеем жестоко прозвучавших слов.

Виктор спокойно выдержал этот сверлящий насквозь инквизиторский взгляд, как и вспышку открытого недоверия. Отступать он не собирался.

– Не из робких… – все с той же мужской усмешкой, хмыкнула она. – Хорошо, поехали! Отвезу тебя к ней в больницу. Дело в том, как нам сообщить Инке о твоем чудесном воскрешении!

Он догадался, что получил «добро».

Ехать пришлось долго, застряли в пробке на Садовом.

– Заметила твое недоумение по поводу отсутствия ремонта в квартире, но Инка тут не при чем, – курила Лялька за рулем. – Это квартира моей тетки, – ее голос потеплел. – Она в нашем семействе последняя коммунистка, вот и мотается начальницей партии с бородатыми мужиками-геологами по всей Сибири. Следить за квартирой некогда. В Москве бывает наездами, останавливается у нас, чтобы не стеснять Инку. С ее щепетильностью, та сразу начинает совать тетке деньги за свое проживание, да еще обижается, если мы отказываемся брать. После приходится незаметно рассовывать их в доме по разным углам. Хорошо, Инка забывчивая, радуется, когда находит деньги, думает, сама спрятала.

«Так вот почему Инна зовет подругу Хозяйкой Медной Горы!» – с уважением подумал Виктор. Новая знакомая была из того же теста, что и Родион. Хищницей.

Оба – эгоисты и собственники, тем не менее, они умели оберегать то, что было им дорого. Серебристый кабриолет Ляльки, застрявший в плотном потоке машин, двигался черепашьим шагом, а он слушал ее неторопливый рассказ.

Подруги дружили с первого класса. Инкина мама преподавала в школе английский язык. Полиглот, она свободно разговаривала еще на нескольких языках. Очень увлекалась историей и культурой древнего Китая. И была влюблена в эпоху Семицарствия со страстью, достойной любви к мужчине. Может, поэтому, не выдержав конкуренции с подобным «любовником», отец Инки взял и ушел из семьи. Совсем, как отрезал.

Инка тоже полиглот, школу окончила с медалью. Ей бы в гуманитарный или иняз, но она потащила ее с собой за компанию в Плешку. А дальше случилось то, что случилось. На третьем курсе у Инки умерла мама. Легла спать вечером, а утром уже не проснулась. Врачи говорили, тромб оторвался… – Лялька пожала плечами так, будто сомневалась, возможно ли такое, – Инка осталась совсем одна в пустой двухкомнатной квартире. Сначала притихла, забилась в свою раковину, но потом (откуда он только взялся) в ее жизни появился этот провинциальный Аполлон. Выпускник милицейской школы. Красавец, конечно, но видно же было, что за глянцевой суперобложкой ничего нет – одни лишь пустые страницы голого самомнения. Но влюбившись в него до полной одури, Инка ничего не замечала. Слепая…

Не забывая следить за дорогой, Лялька глянула на Виктора.

– А любовь, как известно, зла… Однажды, среди ночи, Инка оказалась перед нашей дверью в одном плаще, босая, с закутанной в кофту годовалой Аришкой на руках. Попросила заплатить ждущему внизу таксисту, переступила порог и сползла по стене на пол. Я могу только догадываться… Инка так ничего и не рассказала… – взгляд темных Лялькиных глаз стал прожигающим насквозь. – Но полагаю, произошло то, что некоторые двуногие считают своим правом делать, доказывая, кто в доме хозяин.Она со злостью выбросила окурок в окно. Неожиданно мерс взревел мотором. Сиреной заставив ползущую впереди машину испуганно подпрыгнуть, Лялька вырулила из длинной очереди к светофору (тот опять загорелся красным) за сплошную линию и пошла по встречной полосе, создавая аварийную ситуацию. Едущие навстречу машины, шарахаясь от нее, жались друг к другу, уступая дорогу вдруг взбесившемуся, будто идущему на таран, серебристому кабриолету. Виктор особо не переживал. Он и сам готов был сейчас выйти и набить кому-нибудь морду. До больницы они добрались без единой царапины.

Счастье, если оно огромное, тоже убивает. Только после обстоятельной беседы, выдавая информацию «пипеткой», убедившись, что его посещение не причинит здоровью пациентки никакого вреда, лечащий врач разрешил Виктору войти в палату. Инна сидела на кровати, откинувшись на подушки. Исхудавшая, бледная, с темными кругами под глазами, выступающие скулы, обветренные губы. Некрасивая. Почти дурнушка. Резким спазмом в желудке сознание кольнула пугающая мысль, как это страшно – жить, зная, что уже никогда бы не увидел ее, если бы она умерла. «Никогда больше, господи, не пугай меня так…» – он присел на кровать. Инна слабо улыбнулась. Видимо желая убедиться в его реальности, потянулась к нему, ладонями, ледяными пальцами ощупала лицо. Глаза ее наполнились светом. Она радовалась, но не за встречу с ним – радовалась, что живой, – понял Виктор. Улыбнувшись в ответ, осторожно сжал тонкие, совсем прозрачные пальцы, мягко привлек Инну к себе, обнял. До этого момента он не был уверен, что тоже любим.

С хорошей скоростью джип гнал по свободному в этот час Ленинградскому шоссе, наматывая на колеса темнеющую в предутренней зыбкой мгле мокрую ленту асфальта. Виктору приходилось теперь разрываться между работой в Москве и дачей родителей под Питером. Родион, мотнувшись до неблагодарных шведов, как он любил выражаться, привез те самые, нужные лекарства, что и мертвого на ноги поставят. Лялька оказалась права. Инна выкарабкалась.

Выписав ее из больницы под свою ответственность, он отвез Инну к родителям на дачу. Здесь, под наблюдением трех самых лучших врачей на свете, с его точки зрения, ей был обеспечен самый лучший реабилитационный период. Конечно, со своей интеллигентной щепетильностью она сначала отнекивалась и отказывалась ехать, не желая доставлять лишних хлопот занятым людям. Но тут у него неожиданно появился союзник. Дочь Инны.

Аришка оказалась на удивление мудрым ребенком. Она приняла его сразу, без всяких там ревнивых детских капризов «мама моя и больше ничья». Словно сговорившись с Родионом, стала звать его Вик, правда немного растягивала окончание, отчего слышалось «Вика». Но если честно, зови она его хоть королевой Викторией, ему было бы все равно – радовало, что смог найти с девочкой общий язык. До этого общаться с детьми у него не очень-то получалось. И тому был пример: сын Родиона.Когда бы он ни бывал у них в гостях, всегда заставал этого медлительного увальня сидящим перед компьютером, играющим в очередную «комбат мортал», и так ужасно хотелось пнуть мальчишку под зад, чтобы убедиться, не прирос ли тот к стулу.

А пока Инна находилась под присмотром его родителей, Виктор занялся «экспроприацией экспроприаторов». Он решил вернуть Инне доставшуюся ей от матери двухкомнатную квартиру, где остались памятные, дорогие для нее вещи. Квартиру, в которой до сих пор проживал человек, «беспошлинно» пользуясь чужой собственностью, и которого он считал своим личным врагом. Родион с радостью ухватился за возможность помочь другу.

– Не бери в голову, старик! Даже не парься! – развел он руки в стороны с намерением обнять Виктора и потискать. – Чтобы этому мерзавцу – да сошло все с рук?! – Родион все-таки обнял его, потискал. Отпуская, широко улыбнулся. – Ребятки без дела совсем заскучали… – сказал он, что-то уже прикидывая в уме. – Подброшу им работенку. Порадую мальчиков!

Через полторы недели ему позвонили на работу и предложили встретиться в кафе, недалеко от офиса. Навстречу из-за столика поднялся молодой человек в хорошем костюме, с незапоминающейся внешностью, цепким взглядом «бульдога» и недолгим, но сильным рукопожатием широкой ладони. Подождал, пока Виктор закажет себе кофе. Пододвинул к нему черную папку, ключи. Сказал:

– Здесь все. Квартира юридически и физически свободна. Документы переоформлены на хозяйку.

Прозвучало исчерпывающе и лаконично.

– Сколько? – спросил Виктор, изучая свидетельство о собственности на имя Инны.

Молодой человек неожиданно тепло улыбнулся.

– Об этом не переживайте, Виктор Павлович! Вопрос улажен! У Монсеньора… то есть у Родиона Амирановича, – поправился он быстро, – не забалуешь! У него как в швейцарском банке!Распрощавшись с ним, вышел на улицу и незаметно растворился в толпе прохожих. Виктора, убиравшего документы обратно в папку, меньше всего волновало, насколько сильно «запачкались» мальчики Родиона, выполняя его поручение. Ему было глубоко наплевать, что случилось с человеком, который слишком долго оставался безнаказанным…

Мельком глянув на часы, Виктор прибавил скорость. Он как раз успеет позавтракать с дедом. Проведает Инну, родителей и завалится спать до обеда. Суббота только начиналась. Джип свернул на вновь уложенную асфальтом дорогу, ведущую к дачному поселку. Территория была огорожена и въезд только по пропускам. Посигналив, он разбудил охранника, заспанный, тот бросился поднимать шлагбаум. Когда проезжал мимо, охранник взял под козырек: то ли был отставным военным, то ли принял его за генерала.

Он медленно ехал мимо высоких заборов по обе стороны дороги, расчленяющих пространство на узкие коридоры, создающих неприятное ощущение запутанного лабиринта. А в детстве, помнится, здесь были только небольшие штакетники, чтобы собака не забежала с улицы, да и то не у всех. Теперь же одни глухие заборы. Остановил машину перед высоким коричневым забором. Им тоже пришлось отдать дань постсоветскому менталитету. Если раньше «железный занавес» был один на весь Союз, то сейчас железные двери, железные заборы – у каждого имелся свой персональный «занавес», подумалось ему. Набрав на брелке код, нажал кнопку. Бесшумно ворота заскользили в сторону, открывая проезд. Поставил свой джип рядом с отцовским «вольво». Профессора Лабушева – лауреата государственной премии – на дачу привозил персональный автомобиль. С удовольствием потянувшись, Виктор вдохнул полной грудью и стал подниматься по дорожке, красиво выложенной декоративной плиткой, к дому.

Профессорская дача. Сквозь белые стволы берез просматривались очертания большого дома на горке. Рубленный из кедра пятистенок и полгектара земли, нетронутой рукой человека девственной природы. Что бы там ни говорили, в советское время порой умели ценить заслуги человека. Разбогатев, конечно, он внес сюда некоторые изменения. Сруб подняли на высокий фундамент. Бельэтаж отделали замковым камнем. Смотрелось шикарно. Чердак переделали в мансарду. Пристроили новую просторную террасу. Провели городские коммуникации. Поставили новую баню. Приезжавший к ним погостить Родион любил зависнуть там, философствуя о смысле жизни под водочку с осетринкой.Возле террасы росло несколько кустов сирени, жасмин, у крыльца старая яблоня. И никаких грядок или причесанных газонов «канада грин». Вдоль невысокой изящной кованой ограды, отделяющий от них соседний участок, росли в ряд голубые ели. Они смотрелись оловянными солдатиками на карауле. Он улыбнулся, поднимаясь на крыльцо. С этими «кремлевскими» елками вышел один курьезный случай.

– Что?! Какой-то объевшийся «зелени» козел прет на рожон, как на буфет с тремя копейками, – мячиком подскочил из кресла Родион, – и ты молчишь?!

– Почему молчу? Вот, говорю… – пожал плечами Виктор. – Мама позвонила только сегодня. Ты же знаешь родителей. Отец сказал: не стоит связываться. Бог с ними, с метрами…

– Ну, нет! Так дело не пойдет! – запротестовал Родион. – Какое-то быдло, еще от грязи не отмылось, а уже мешает отдыхать приличным людям! – и похлопал себя по карманам, проверяя, все ли на месте. – Если что, меня нет… Я в Питере! – сказал он. – Объясняю одному уроду, что по чем и сколько стоит!

В Родькиных глазах полыхнуло чем-то плотоядным. Офисная, из закаленного стекла, дверь жалобно дзынькнула ему вслед, так стремительно он покинул зал для переговоров. Таким рассвирепевшим Виктор давно его не видел.Осталось тайной, какими «волшебными» словами воспользовался Родион, но быдластый хам – новый соседушка по даче – забор свой двухметровый с их участка убрал. А на испорченной земле с глубочайшими извинениями посадил голубые ели. Да и эта художественно-выполненная ограда тоже была поставлена за его счет. На этом единственный дачный конфликт благополучно себя исчерпал. Заметив свет, загоревшийся в кухонном окне, – там хозяйничал дед, просыпавшийся рано, Виктор заторопился в дом.

50 глава

Женщина с едва заметной сединой в темно-каштановых волосах, в клетчатом фартуке поверх домашнего платья, выглядевшая моложе своих лет благодаря стройной, подтянутой фигуре, что-то резала на кухонном столе. На плите булькала вода в кастрюле.

Он подошел сзади, ласково обнял мать, поцеловал в висок, не замечая, что делает это в точности, как отец. Заглянул через плечо, спросил, что она готовит.

– Готовлю на обед макароны по-флотски, или пасту под соусом «болоньезе», как принято нынче у гламурных хозяек, – рассмеявшись, высвободилась из объятий сына Анна Дмитриевна.

Виктор взял со стола морковку, хрустя овощем, повертел головой, спросил:

– А где Инна?

Мать легонько шлепнула его по руке.

– Хватит таскать у меня морковь! Иди, Инна в беседке, пишет что-то на своем ноутбуке. Так увлеченно, к столу не дозовешься! – заметила она с еле заметной укоризной в голосе.

Старшие Лабушевы приняли Инну как свою. Правда, Анна Дмитриевна пару дней ревниво покуксилась, присматриваясь к ней. «Не из тех, на кого все заглядываются, исхудавшая после болезни, в чем только душа держится, к тому же старше сына, да еще с ребенком…» – думала она. Но пообщавшись с Инной, понаблюдав за молодыми, поняла, что сын встретил ту, единственную женщину, и успокоилась. В семье Лабушевых мужчины были однолюбами.

Стащив у матери еще одну морковку, Виктор вышел на крыльцо. На ходу надевая куртку, спустился по высоким ступенькам, завернул за дом. Среди берез виднелась круглая ротонда. Такими беседками обычно украшались парки в дворянских усадьбах. Три небольших кушетки, круглый стол в центре – в беседке любили собираться хозяева и гости, устраивая здесь вечерние посиделки.

Инна сидела на кушетке, закутанная в плед. Руки в вязаных перчатках без пальчиков лежали на клавиатуре. На голове наушники и блуждающий где-то далеко взгляд. «Боги… любовь жестока не только к людям…» – размышляла она. Последняя глава «Книги 12-ти Лун» давалась ей с трудом. Весь трагизм безнадежной, отвергнутой любви не предполагал хеппи-энда. Может, поэтому, теряя связь, иероглифы превращались в простые, не несущие никакой смысловой нагрузки, рисунки.

Когда-то в ее прошлом тоже был человек, похожий на солнце. Божество, которое в один прекрасный момент вдруг превратилось в омерзительно-отталкивающее, гнусное существо. Воспоминание о нем уже не причиняло ей той жгучей боли, но как же хотелось вытравить из сознания саму память об этом человеке. Стереть навсегда. Но это было невозможно. Аришка взрослела и все больше становилась похожей лицом на своего отца. Вздохнув, Инна вернулась к переводу. Нужно было заставить себя работать.

«…они явились без приглашения, гостями незваными. Полутенями. Полуобразами. Разрушая его мир и создавая свой, каждый расположился там, где захотел. Вся семья оказалась в сборе. Явилась даже Она…

Сэйрю обвел надменным взглядом собравшихся вместе братьев и сестер. Его губ коснулся холодок презрительной усмешки. Боги… трусливые твари… Пришли казнить… не миловать!

Вперед выступил Бьякко. Янтарные глаза Хранителя Мудрости, сузив зрачки, смотрели на Сэйрю более чем сурово.

– Ты слышишь? – спросил он. – Близнецы читают Заклятие Двенадцати Лун. Они призывают смерть для нас – Вечных!

– Да, Сэйрю! – вспыхнуло пламенем золотое оперение Сузаку – Хранителя Времени. Гнев Священной Птицы взмахом огненных крыльев опалил нефритовую чешую Дракона. – Твоя безнадежная любовь – она как флейта без голоса! Сломай ее и выброси! Имару не любит тебя!

– Определенно не любит! Если сейчас Близнецы отдают свои жизни за твою смерть! – с радуги, на которой раскачивалась эта мохнатая обезьяна, спрыгнул озорник Санно [4] . – Слышишь… – он смешно оттопырил уши, – они говорят: сдохни, Сэйрю!

Оглядев собравшихся в круг Священных Зверей блестящими черными глазами, спросил лукаво:

– А что это у вас у всех такие постные лица, любезные мои братья и сестры? Смерти испугались? – разглаживая коричневый плюшевый мех на необъятной груди, хохотнул: – Если никто не возражает, то у меня есть предложение! Давайте отрубим Дракону хвост, вырвем клыки, пообломаем рога и запрем в теле слепой жрицы! Наградим даром оракула! – он снова ехидно хохотнул каким-то своим мыслям. – А я подарю телу смертной аромат, сводящий мужчин с ума! И наш неприступный Сэйрю на собственной шкуре, то бишь чешуе… познает насилие любви!

От его слов на лицах многих из богов появились улыбки, но Она погрозила шутнику пальцем.

– А что? – виновато потупился под ее строгим взглядом озорник Санно. – Да, жестоко! Но зато как весело! – расхохотавшись, он снова запрыгнул на радугу, качаться.

Она с улыбкой посмотрела ему вслед и повернулась к Сэйрю. – Я говорила тебе, мой недоверчивый сын, что украсть – не значит обладать! Ты не захотел поверить! Неразумное дитя! Я прощаю тебя! Я прощаю вас всех! – она обвела остальных богов бездонным взглядом. – Слушайте! Близнецы пройдут начатый Круг до конца, а потом никто из вас не помешает Имару вернуть себе образ Священного Зверя. Вы вернете ему его Царство! И никто из вас… слышите, не посмеет больше убить его, как и Я – забыть, что вы все мои дети…» Книга 12-ти Лун, глава двенадцатая