BRONZA
Шрифт:
Родион отложил нож, вилку, отодвинул тарелку, внимательно посмотрев на друга, спросил:
– Может, уже расскажешь, что тебя гложет? А то от хмурого ненастья на твоем лице скоро на улице пойдет дождь…
Щелкнул портсигаром. Золотым, с именными вензелями. Достал длинную сигариллу. Он мог позволить себе быть снобом. Собираясь с мыслями, Виктор наморщил лоб и тоже потянулся за сигаретами. Для официанта, постоянно обслуживающего их столик, это было сигналом, что пора нести кофе: одному – с бейлисом и взбитыми сливками, другому – классический черный.
Эти двое притягивали его так же сильно, как мотылька – пламя свечи. Того, который покрупней, с роскошной шевелюрой смоляных кудрей, жгучим взглядом из-под темных, с изломом, широких бровей, хищно вырезанными ноздрями и чувственным рисунком рта (не носи он дорогие костюмы с элегантностью европейца) можно было принять за какого-нибудь цыганского барона. Другой, наоборот, с внешностью плейбоя и мягкой интеллигентностью манер скорей всего был питерцем. Жители северной столицы заметно отличались от москвичей. Не зря же издавна считалось, что Санкт-Петербург – дворянский, а Москва – купеческая.
Обслуживая столик, он украдкой наблюдал за ними, прислушивался к их разговорам. Это давало иллюзорное чувство приобщения к чужой жизни. По тому, как привычно оба, обедая вместе, занимали выбранные ими места, шутили, смеялись или тихо о чем-то беседовали, было ясно, что дружат давно, может, даже с детства. И так хотелось стать частью их жизни. Почему-то он не сомневался – здесь не предадут, не обманут, не бросят в трудную минуту. Пока ему с этим не очень везло. Мужчины обманывали его всегда.
Подождав, пока официант, этот смазливый мальчик, с пожеланиями приятного аппетита отойдет от стола, Виктор помолчал немного, прежде чем рассказать Родиону о том, что тревожило его в последнее время.
– Ну, что сказать тебе, камрад?! Почти семь лет брака, старик, – это кризис. Пора расставаться! – ответил Родион в своей обычной немного несерьезной манере.
Виктор так глянул на него!
– Да я не имел в виду «расстаться», – тот махнул на него рукой, – а расстаться, чтобы не расставаться! Понимаешь?!
Кажется, Виктор понял.
– Тебе нужно отпустить ее… – лицо Родиона сделалось серьезным. – Пусть поедет куда-нибудь. На ковре-самолете или там на верблюдах, но пусть она уедет из Москвы. Мир посмотрит. К тебе издалека присмотрится, сделает переоценку ценностей. На расстоянии все видится лучше… Знаешь… – он затушил окурок в пепельнице, – женщинам на самом деле не нужна свобода, как они думают… Нужна лишь уверенность, что клетка не заперта и она может выпорхнуть
На улице действительно пошел дождь. Родион задумался, уставившись в окно своего кабинета. Когда Виктор внезапно так безоглядно влюбился (а он-то думал, что у этого плейбоя вообще нет сердца) и стал весь такой солнечный, немного парящий, он даже пару раз заглядывал ему за спину – не выросли ли у того крылья…
«Ничего особенного, чтобы уж так парить…» – испытал он разочарование, познакомившись с Инной. Но вот она что-то спросила. Он что-то ответил. Она улыбнулась, посмотрела. И Родион понял, какой же он счастливчик, что в его жизни не случилось такой женщины. «Ведьма… ты бы украла мое сердце и не вернула…» – подумалось ему с каким-то странным облегчением. Когда-то он тоже любил. Снежную Королеву. Но однажды королева состарилась, ледяной дворец растаял, а мальчик Кай, наконец, вырос. Ну на фиг эту любовь со всеми ее переживаниями, подумал он и с тех пор решил оставить свое сердце при себе.
В его жизни все уже сложилось. Жена, сын, полная «кормушка» – только не забывай чавкать. Целая куча приятелей. Гарем любовниц, одна другой моложе. И каждый следующий день – в поисках новых захватывающих ощущений. Легкий на подъем, он быстро сходился с людьми, был душой любой компании, но настоящих друзей у него было только двое. Виктор и «ботаник» Ванька. Родион усмехнулся. Как в той сказке: у царя было три сына. Два нормальных, а третий – Иванушка. Дурачок…
С такой внешностью тот мог бы стать вторым Казановой, если бы захотел, а Иван увлекся мистикой. Когда расхаживал по свободному от книг пятачку своей тесной квартиры и рассказывал, сверкая глазами, о всяких там ритуалах, ключах, колдунах и демонах с их Силой и заклинаниями, он порой слушал его открыв рот. С научной точки зрения, конечно, все было чистым бредом, но не с научной… Сколько раз говорил Ваньке: садись, пиши сценарий. Протолкнем, поможем! Такой фильм закрутим, Тарантино обзавидуется! Но упрямый осел, оскорбившись до глубины души, смотрел на него тем самым взглядом, как на той картине, где Иван Грозный сына своего прибил до смерти. Мысленно чертыхнувшись, он посылал Ваньку вместе с его любимыми розенкрейцерами к его же любимым демонам. Повылазили тут всякие… на свет божий, не сидится им там внизу, в тепле…
Отвернувшись от окна, Родион закинул руки за голову, положил ноги на край стола. А собака-то Ванькина страшная недавно куда-то пропала, тот звонил, плакался в жилетку. И вдруг, совсем, видно, свихнувшись на своей мистике, учудил. Бросил все. Собрался и ушел в скит, к монахам, поклоны класть. Сказал, что жил, мол, неправильно. Бесы душой его владели! «Ничего, посидеть на воде с хлебом для здоровья полезно… Опять же, лбом об стену – тоже не помешает. Глядишь, дурь-то вся и выйдет…»
В кабинет без стука вломился Виктор, радостно сообщил:
– Звонила Хозяйка Медной Горы! Вы что, сговорились? Сказала, отправит Инну недели на две в Прагу!
Родион улыбнулся. Ну вот, все и устроилось.52 глава
«Ты когда-нибудь любил так, чтоб до смерти?! Чтобы она была для тебя всем миром? Ты любил когда-нибудь так, чтобы совершенно забыть о себе и думать только о ней? Делать все, абсолютно все, что она попросит? Да! Видишь, а я – никогда!» Этой самоуверенной репликой его героя, вонзившего клыки в беззащитное девичье горло, начиналась пилотная серия «В свете луны». Нет, надо признать, роль этого несчастного кровососа сделала его звездой. И если следовать газетным клише – на утро он проснулся знаменитым. Известность пришла к нему сразу же, после показа первого сезона. Но у славы оказалась и другая, искаженная, если не сказать уродливая, сторона медали.
Фанатки, черт бы их побрал! Он даже не представлял, насколько женщины могут быть приставучими. Они не давали ему прохода. Караулили у студии. Поджидали у дома. Таскались за ним буквально повсюду. Но ходить на презентации, позировать перед объективами, давать интервью было частью контракта, и продюсеры безбожно пользовались этим, раскручивая сериал. Он вынужден был встречаться со своими поклонницами, улыбаться им, раздавать автографы. Окружив со всех сторон, девицы испуганно повизгивали вокруг него, наверно, ждали, что сейчас укусит. А его уже тошнило от всего и хотелось блевать; расписываясь на буклете очередной поклонницы, с трудом сдерживался, чтобы не влепить затрещину восторженной идиотке. Но вряд ли это привело бы в чувство хотя бы одну.
Почту свою больше не открывал. Она была забита любовными посланиями. Сначала. Затем пошли фото, с каждым разом все откровенней. А после – это! Даже гинеколог одурел бы от такого количества женских гениталий с подписями «хочу тебя, возьми меня»! Проверять почту – эту «почетную обязанность» он возложил на Роджера. Кто из них тут менеджер? Но рыжий хитрюга, недолго думая, переложил всю ответственность на плечи Мэган. Тоже женщина, вот пусть и любуется…
– Ну, ты даешь! Эй, Дольф! Давай, колись, бродяга, когда успел? И почему я ничего не знаю?!
Беспричинно-радостный голос Роджера вклинился в его сознание, отвлекая от досадливых размышлений. Томас Дольфинни, звезда нашумевшего сериала о вампирах, а сейчас главный герой фильма «Самоубийца», непонимающе глянул на друга. Спросил:
– Ты о чем?
Устав от шопинга по пражским магазинам, они сидели на открытой веранде кафе на последнем этаже в Пассаже. Над ними были только огромный стеклянный купол, пронизанный солнечными лучами, и яркое голубое небо.
– Да ты не на меня смотри! Ты туда посмотри!
С видом заговорщика Роджер скосил глаза, указывая направление. Ничего не понимая, Том спокойно посмотрел на малыша, который уплетал мороженое за соседним столиком. Рядом сидела, вероятно, его мама. Ничего особенного. Ребенку было лет пять, не больше. Облизывая ложку, малыш громко чмокал, испачкав мороженым нос и щеки. Тихо рассмеявшись, женщина взяла салфетку, но тот, протестуя, вертел головой, уворачиваясь от ее руки, видно, хотел остаться чумазым. Упрямство малыша вызвало у Томаса невольную улыбку.
– Ну, и на что я должен был посмотреть? – спросил он у Роджера.
– Да ты что? Прикидываешься?! – забухтел тот.
Том снова глянул на соседний столик. Мама малыша все-таки справилась с отмыванием детской мордашки от десерта. Прижав палец к губам, дала понять протестующему сыну, что не нужно сильно шуметь. Мальчик, насупившись, исподлобья глянул по сторонам. Их взгляды встретились. И он обалдел. На Томаса синими глазами, в густой опушке черных ресниц, смотрело его собственное отражение, только моложе лет так на двадцать пять.
– Что я говорил, вылитая копия, правда! Дольф, это твой сын, да? Но ты все скрыл! Молодец, старик! Уважаю! А то фанатки твои… чокнутые, не дали бы ей жизни…
Раскрасневшись так, как это могут только рыжие, продолжал радостно бухтеть Роджер. Его распирало самолюбием. Том досадливо нахмурился. У него не было сына. Он знал это точно. Кто-нибудь обязательно бы предъявил ему ребенка, чтобы урвать кусок тех благ, что мог обеспечить его звездный статус.
– О чем ты? Я вижу их впервые!
Расплатившись, женщина собралась уходить, сняла со спинки стула сумочку-рюкзачок в виде плюшевой собачки, сказала что-то сыну на непонятном для Тома языке и встала. «Иностранка…» – подумал он с каким-то непонятным сожалением. Можно подумать, американец, здесь, в Праге, он был местным. И вдруг не рассуждая, шагнул к их столику, не задумываясь, взял ее за руку. Удерживая, пальцами сжал тонкое запястье женщины. Она подняла на него глаза: в них читалось легкое недоумение и попытка вспомнить, где могла видеть его раньше.
– Мы знакомы, мэм? – спросил он, чтобы хоть что-то спросить. Под его пальцами бился пульс под тонкой кожей, и сердце Томаса отзывалось на этот стук, замирая в ответ.
Женщина молчала, руки своей не вырывала. Он тоже молчал, словно погружаясь в бездонный омут ее темных глаз. Роджер не был уверен, что понимает, что там происходит: эти двое просто стояли и смотрели друг на друга. Но малыш – точно сын Дольфа! Кивнул он головой, соглашаясь сам с собой.
Зазвонил телефон. Не отпуская ее руки, жестом объяснив, что всего на минуту, Том прижал мобильник к уху. Звонила Мэган, его ассистентка. Спрашивала, не забыл ли он про премьеру? Красную ковровую дорожку? Лимузин? Да и где он бродит, когда его все ждут?! И что делать ей?
Решение пришло мгновенно. Продолжая удерживать женщину за руку, распорядился, чтобы Мэган вместе со смокингом ехала в лимузине прямо к Пассажу, где они сейчас находились.
– Переоденусь по дороге! – сказал он ей. – Изменились планы!
Потому что не хотел отпускать от себя этих двоих. Хотел знать, кто они. Почему малыш похож на него как две капли воды. Но почувствовав попытку женщины освободиться, сразу отпустил ее руку.
– Поедете со мной на премьеру? – предложил он.
На лице женщины отразилось замешательство – соглашаться ли на его предложение или отказаться. Нерешительно она оглянулась на сына. Не давая ей сделать не тот выбор, Том подхватил мальчика на руки, спросил:
– Как тебя зовут, малыш?
– Марк! – ответил тот, нисколько не обеспокоенный тем, что чужой дядя похитил его у мамы. Его заинтересовали молнии на байкерской куртке Томаса.
– Отлично! А как зовут нашу маму?
– Это моя мама! – радостно сообщил ему мальчик, заставив Тома весело рассмеяться.
Впервые за семь лет Томасу пришлось представляться самому, назвать свое имя. С легким восклицанием – теперь она вспомнила, где видела его лицо (афиши фильма висели на каждом углу), – женщина в ответ назвала свое. Оно было странным, непривычным на слух. Он повторил его про себя несколько раз, привыкая к его звучанию. Подошел Роджер, напомнил, что им пора.
– Так вы поедете со мной? – снова спросил Том и, не дожидаясь ее согласия, быстрыми шагами, не отпуская малыша, направился к эскалатору. На ее лице опять появилось замешательство, но она уже шла за ним, увлекаемая его энергией и волей. Лимузин ждал их на улице.Мэган ехала по узким пражским улицам в роскошном лимузине к Пассажу и нервно постукивала ручкой по блокноту. Босс никогда не менял своих планов, он это не любил. Поэтому она и нервничала, предчувствуя грядущие перемены. Машина остановилась, ей пришлось спрятать свое беспокойство под маской привычной деловитости.
Открылась дверца, кивнув ей, Томас подсадил на сиденье малыша лет пяти. Исчез, чтобы помочь сесть какой-то незнакомой женщине, потом сел сам. И, наконец, Роджер плюхнулся рядом с Мэган, хлопнул дверцей. Лимузин плавно тронулся с места.
– Мэган! Познакомься, это Иенн! А это Марк! – представил ей своих спутников Том.
Она поздоровалась с женщиной; пряча за профессиональной вежливостью свой неслабый интерес к незнакомке, окинула ту быстрым взглядом. Эта Иенн не была красавицей. Никаких украшений, кроме золотого колечка на безымянном пальце правой руки. Полное отсутствие макияжа, даже губы не накрашены. Голубые джинсы клеш, синяя гипюровая блузка, сверху песочного цвета замшевый жилет и такого же цвета мокасины. «Да уж, не принцесса! И где он только откопал это сокровище?» – критически оценила Мэган ее внешность. К тому же, новая знакомая Томаса заметно нервничала, потому что теребила застежку на своей смешной, в виде собачки, сумочке. Рюкзачок мальчика, догадалась Мэган.
Зато малыш чувствовал себя превосходно. Очень милый, с отросшими до плеч слегка волнистыми темными волосами, в ярко-красной тенниске, серых шортах, один гольф сполз вниз к башмачку, с непосредственным любопытством он вертелся на сиденье, разглядывая салон лимузина. Обследуя, полез нажимать на все кнопки и заливисто рассмеялся, когда с мелодичным звоном открылись створки мини-бара. Закрыл, снова открыл. Но игра быстро наскучила ему, потеряв интерес, он забрался к матери на колени, скрестил ее руки у себя на животе и через минуту уже спал в безопасном кольце материнских рук. «Дети так неожиданно засыпают…» – подумала Мэган, украдкой разглядывая гостей. Езда укачала малыша, решила она про себя.
Том, наклонившись вперед, о чем-то тихо шептался с Роджером и вдруг, оборвав разговор, повернулся к женщине. Спросил, в каком отеле она остановилась. Та покопалась в сумочке, достала визитку отеля, нерешительно протянула ему.
– Номер, какой номер? – уточнил он, возвращая ей визитку, не замечая властной требовательности своего вопроса.
С извинениями взяв у Мэган ручку, женщина написала номер на карточке. Он передал визитку своей
ассистентке.– Сними мне номер рядом с этим! Если занято, высели всех к чертовой бабушке! Заплати компенсацию, сколько попросят, но после премьеры, Мэган, я переезжаю туда! – распорядился он.
Мэган торопливо записывала в блокнот распоряжения босса.
– Ну, ты, Дольф, даешь! Сразу быка за рога… – хохотнул Роджер.
– Отвали! – обрезал его Том.
Останавливая дружескую перепалку между ними, с вопросами встряла Мэган.
– Скоро приедем! Ты так и пойдешь? Там же репортеры, красная дорожка! – спросила она с ехидцей, обращаясь к Томасу. Остужать горячие головы потомку вспыльчивых итальянцев и не менее вспыльчивому потомку самоуверенных ирландцев негласно тоже входило в ее обязанности.
– Нет, конечно! – фыркнул Том. – Сейчас переоденусь! Давай сюда рубашку!
Стянул с себя куртку, следом футболку. Откинулся на сиденье, расстегивая ремень и молнию на джинсах, торопился переодеться, не замечая, насколько чувственно это делает. Природа не поскупилась – он был хорош собой, хорош до неприличия, и хотя не был Нарциссом, было бы странно, если бы в нем, как в любом красивом мужчине, не жило любование самим собой.
Но тот стриптиз, что Томас устроил, переодеваясь в салоне лимузина, Роджера не впечатлил. Что, он не видел его голым, что ли? Зато на женщин загорелый торс тридцатилетнего мужчины, ширина его плеч, прокачанные кубики пресса произвели впечатление. Одна, смущенно вспыхнув, отвернулась к окну, другая, мысленно ахнув, сосредоточено уставилась в свои записи, что-то чиркая ручкой в блокноте.
«Блин, Дольф, ты прямо садист, дразнить так бедную девушку…» – подумал Роджер, не удивившись реакции Мэган. Он все знал про ее тайную, безответную любовь к Томасу, но сочувствия не испытывал. С чего бы?Том нагнулся надеть туфли и успел как раз вовремя. Лимузин подъехал к киноцентру. Стоило машине остановиться, малыш проснулся, протирая кулачком глаза, удивленно посмотрел на него – он не сразу узнал Томаса в смокинге.
– Иди ко мне, Марк! – позвал его Том, и тот радостно перебрался к нему на колени.
– Это сюрприз! Закрой ладошками глаза и не открывай, пока я тебе не скажу, ладно? – подмигнул ему Том.
В этот момент, снаружи, секьюрити распахнул дверцу автомобиля. Вместе с малышом на руках Томас шагнул навстречу громким овациям, восторженным крикам, вспышкам фотокамер. Роджер тронул женщину за локоть, жестом показал, что им тоже нужно выходить. Лимузин должен освободить место для автомобиля другой знаменитости. Протянул очки от солнца.
Инна вышла из машины и на какое-то мгновение почти ослепла от вспышки, ударившей прямо в глаза. Спасли очки, что посоветовал ей надеть Роджер. Наконец увидела Томаса. Он стоял к ней вполоборота, высокий, красивый, с ее сыном на руках. Марк, закрывая ладошками лицо, прятался от шума толпы, уткнувшись ему в плечо.
«Господи, что я здесь делаю? Мне нечего здесь делать!» По сердцу скребануло нетерпеливым желанием забрать сына и уйти. Словно догадавшись, о чем она думает, Том позвал ее взглядом. Доверься мне! Его взгляд гипнотизировал, подавлял сопротивление, лишал воли, и не только ее одну. Сила его харизмы была подобна огромному, сверкающему на солнце разноцветной чешуей, боа. Разворачивая свои змеиные кольца, она била хвостом по толпе. Наэлектризовывая атмосферу. Выжигая отпечаток на сетчатке глаз. Оставляя в душе след. Но для окружающих он и не был простым смертным. Кумиром, идолом, божеством, которому они готовы были поклоняться вечно. И восторженные приветствия фанатов постепенно сливались в единый истерический визг.
Идем! Поторопив взглядом, Том протянул ей руку. Инна замешкалась, прежде чем сделать шаг в его сторону, на секунду прикрыла глаза и глубоко вздохнула, как человек, решившийся прыгнуть в пропасть, а он уже шагал вперед, увлекая ее за собой по красной дорожке к распахнутым дверям киноцентра. В незнакомый для нее мир богемы.
В просторном холле пока было малолюдно и сравнительно тихо, никто не щелкал в лицо вспышками фотокамер. Они шли через холл. Ей тоже пришлось улыбаться и невольно кивать людям, приветствующих их с Томасом.
– Мама… – позвал ее Марк, – я хочу в туалет!
– Что? – не понял Том, и мальчик уже на английском объяснил ему, что хочет.
– Нет проблем! – потормошил его Том, кивнул Инне. – Мы сейчас вернемся! – и вместе с Марком исчез за дверью с золотой буковкой «м».
Она осталась ждать. В кармане зазвонил телефон. Инна улыбалась, слушая голос мужа, пытавшегося скрыть за своими вопросами некоторую обеспокоенность. Виктор спрашивал, все ли у них в порядке, как там Марк и когда они возвращаются. Скучает, понимала она…
– Нас пригласили на премьеру фильма, скоро начало. Не волнуйся, с нами все в порядке. Я жду его. Он пошел в туалет.
– Один?!
– Нет, что ты… его сопровождают… – ответила Инна и вдруг растерялась, уловив в голосе мужа настоящее беспокойство. – Извини, нам нужно идти! – заторопилась она. – Я позвоню тебе сразу после фильма.
Стиснув в руке телефон, под нарастающую панику, смотрела на дверь с буквой «м», не понимая, как могла позволить чужому человеку забрать у нее сына. Еще немного, и она, невзирая на все приличия, ворвалась бы в комнату для джентльменов. Лишь услышав звонкий голосок сына, перевела дыхание. Придержав дверь, Том пропустил Марка вперед, и тот бросился к матери.
– Мама, там такое смешное мыло! – воскликнул он радостно, протягивая ей на ладошке оранжевый кусочек мыла в форме мартышки.
– Господи, зачем ты взял его, Марк! Дай мне, ты весь перепачкаешься! – ахнула Инна.
Сразу же насупившись, Марк спрятал руки за спину, не желая расставаться со своим сокровищем. «Ну, в кого он такой упрямый», – вздохнула Инна. Положение исправил Томас. Подозвал девушку в униформе, одолжил «на минуточку» у Марка мыло, протянул служащей киноцентра.
– Упакуйте это и, будьте так добры, верните вот этому маленькому джентльмену! – попросил он с улыбкой.
Девушка с кусочком мыла в руке и бессмысленной улыбкой на лице запорхала куда-то по коридору. С ней разговаривал Томас Дольфинни! Звезда улыбалась ей!У входа в зал их ждал Роджер. Свет уже погас. На экране шли рекламные анонсы новых фильмов. Секьюрити пропустил их за ограждение, они быстро заняли свои места в третьем ряду партера, отгороженном от остального зала красной лентой. Несколько рядов за ними пустовало тоже в целях безопасности. Инна посадила сына на колени. Марк вертелся во все стороны, он пока не потерял интереса к происходящему. Погас свет. На экране появилось название фильма. «Самоубийца». Известный кинорежиссер, мэтр европейского бомонда представил на суд зрителей свое творение.
Сюжет начинался вполне банальной лав-стори. Двое. Он и она. Встретились, влюбились. Впереди ожидаемый хэппи-энд с фанфарами, а дальше – они жили долго и счастливо и умерли в один день. Но режиссер оказался садистом, он задумал изучить любовь, препарировать ее и пригласил зрителей в свою мастерскую безжалостного вивисектора. С изощренностью стороннего наблюдателя показывал он зрителю, что может сделать с человеком любовь, если она злая, эта самая любовь.
Сюжет фильма постепенно захватил Инну. Томас играл мужчину, сходившего от любви с ума. Героиня не любила его. Она привыкла играть чужими сердцами – хотела вырванное сжимать в кулаке, прислушиваясь к последним ударам. Дарить надежду и отбирать. Манить, обещать и обманывать. Она довела героя Томаса до той черты, когда жизнь с любимым человеком невозможна, но и без любимого невозможна тоже. И герой фильма оказался там, где и должен был оказаться по замыслу режиссера. На обрыве…
Объектив камеры, делая лирическое отступление, с тонким намеком ненадолго заглядывает за край обрыва; здесь, в мутной пене, с упорством сумасшедшего, пытающегося размозжить себе голову о стену, бились о скалы волны. Зрители напряженно затаили дыхание в ожидании близкой развязки. По лицам многих текли слезы. Слышались всхлипы. А камера, больше не отвлекаясь, сосредоточилась на главном герое. Крупный план. Спокойный и уже отрешенный взгляд. Ветер то швыряет на лицо темные пряди волос, то откидывает их назад, открывая чистую линию лба.
Самоубийца. В тот момент, когда человек уже не боится потерять, убить или умереть, – для Бога все кончено. В этот момент наивысшего откровения человек всесильней Бога, ибо, презрев его волю, сам выбирает, когда ему умереть. И свободен от жизни, которую не просил…
Тут в кадре появляется героиня. Вытирая слезы, зрители облегченно вздыхают. Так хочется верить в закономерный для любовной истории хэппи-энд. Но режиссер – садист. Она приехала лишь затем, чтобы убедиться, действительно ли ради нее герой Томаса готов расстаться с жизнью. Что же ты медлишь, прыгай! Слабак! Ничтожество! Ее звучащий диссонансом презрительный голос разрушает хрупкое равновесие в душе самоубийцы. Его согласие с самим собой и смертью.
Камера снова впивается в лицо актера и уже больше не отпускает его взгляд из объектива. С экрана на зрителей смотрят затравленные, измученные любовью глаза. Как принять, что ради нее ты готов был отдать жизнь, а ей безразлична даже твоя смерть? Невозможно настолько сильно любить и не быть любимым в ответ. Невозможна боль и безысходность в этих состарившихся сразу глазах. На пике нервного напряжения, зрители перестают дышать.
Двое стоят на краю обрыва. Режиссер до конца остался садистом. Движение мужской руки. Короткий женский вопль. Камера торопится вслед за криком, но застывает у самой кромки обрыва и возвращается к главному герою. Тот стоит над обрывом. Один. Ветер треплет его одежду, волосы. На монотонный шум волн мощными аккордами накладывается мелодия. «Я смог сказать тебе прощай…» – поет приятный, с легкой хрипотцой мужской голос. «Я плачу… в безмолвии…» – продолжает он петь. Зажигается свет. Зал рукоплещет стоя. Режиссер, актеры, все участники проекта поднимаются на сцену.
От шума оваций проснулся Марк.
– Вставай, соня, – потормошила она сына.
– Когда мы поедем домой? – спросил он. В его голосе слышались капризно-плаксивые нотки.
Инна, все еще находясь под впечатлением от извращенно-красивого, неожиданного финала фильма, словно очнулась. «Господи, что я здесь делаю? Он устал. Голоден. Ему пора спать!» – ужаснулась она сама себе.
– Сейчас поедем, дорогой, прямо сейчас!
Взяла сына за руку и повела по проходу, между кресел. Не обращая внимания на людей, несущих цветы к сцене, быстро пошла на выход, ни разу не обернувшись назад.
Томас стоял на сцене, купаясь в лучах заслуженного признания. Ослепительно улыбаясь. Махая публике букетом роз. А ему все несли и несли цветы. И тут он увидел Инну. Она быстро шла по проходу, будто бежала от него, и уводила, может быть, его сына. Вот яркое пятно рубашки Марка скрылось за дверью и ему показалось, что в зале опять погасили свет. Темная пелена гнева на мгновение застлала глаза. Он перестал улыбаться. Как она могла? Как посмела уйти от него сейчас? Пальцы с силой сжались, ломая стебли цветов. Сквозь волну нарастающего гнева не сразу услышал:
– Том? С тобой все в порядке?!
Спрашивала участливо Хелен, его партнерша по фильму.
– Я в порядке! – ответил он резко. Швырнул растерзанные розы на сцену, себе под ноги и направился за кулисы. На бис выходить отказался. Сейчас ему было плевать, что напишут о его выходке завтра алчущие его «тела» папарацци.Такси увозило их от киноцентра по окрашенным в вечерние тона улицам сказочной Праги. Вот и отель. Марка пришлось взять на руки. Неся засыпающего сына к лифту, Инна думала, что сегодня она, видно, сошла с ума, если позволила Томасу вот так ворваться в ее жизнь. Не давала покоя последняя финальная сцена фильма. Этот его полный безнадежной любви взгляд. «Такое нельзя сыграть… Этим нужно переболеть… Какая глубина… Это даже не по Станиславскому… – размышляла она. – Ну, что могло случиться в жизни этого успешного и бесспорно талантливого мальчика? Он же американец! Звезда! В его жизни просто не может быть безответной любви… Это невозможно!»
– Марк, проснись, дорогой! – потормошила она сына, усаживая на кровать. – Нужно поужинать, принять ванну.
– Только недолго, мама… – тот сразу закапризничал.
Оживленный и энергичный с утра, к концу дня Марк совсем скис и выглядел каким-то вялым. Инна проверила, нет ли у сына температуры. Помогая ему после душа надеть пижаму, услышала его вопрос:
– А Томас еще придет к нам сегодня?
– Не думаю, вряд ли он сможет… – ответила она.
– Почему?
– Потому, что он актер. А актеры очень занятые люди. Наверное, у него сегодня есть более важные дела…
– А завтра сможет?!
– Не знаю, возможно…
Укладывая сына в постель, Инна поймала себя на мысли, что пытается объяснить пятилетнему ребенку про мир взрослых – с его правилами, условностями и приличиями. Тогда как для Марка весь мир сейчас был мягким плюшевым медведем, которого он мог получить в любой момент, стоило только захотеть. Улыбнувшись, поцеловала сына в теплую щечку.
– Спи, и пускай тебе приснятся пушистые белые барашки…
– Не хочу барашков…
– Хорошо, это будут милые добрые слоники…
– Нет, дракон…
– Хорошо, пусть тебе приснятся маленькие симпатичные дракончики! – согласилась Инна, втягиваясь в привычную перед сном игру с сыном.
– Он большой… – уже сонно пробормотал Марк.
Она посидела немного возле него, прислушиваясь к его дыханию. Марк всегда так внезапно засыпал. Подумала про ужин, но сначала решила принять душ. С закрытыми глазами, прислушиваясь к журчанию прохладных струек воды, сбегающих по ее телу, надеялась вместе с усталостью этого насыщенного событиями дня смыть и все воспоминания о Томасе.
Он не имел права врываться в ее жизнь, грозя превратить все в хаос. Осталось еще четыре дня, но они уедут завтра, решила Инна. Хватит путешествовать! Пора возвращаться домой.