Бронзовая Сирена

— Матвей сказал, что не считает возможным сейчас всерьез обсуждать вопрос о каких-либо работах, потому что пока можно быть уверенным только в факте смерти Георгия, но ни в коем разе не в ее естественности.

К моему немалому удивлению, Нина Тарасовна немного посопела, выложила на стол кулаки и довольно круто сменила тон.

Теперь ее интересовало, на чем основаны утверждения товарища Шеремета о неестественности кончины Георгия.

Матвей ответил, что подозревает наличие некоего фактора, который может послужить причиной гибели еще кого-то из числа лиц, производящих работы.

Нина Тарасовна, само собой, воспылала гневом: упоминание о каких-то внешних факторах, по ее мнению, свидетельствовало о низком уровне естественнонаучной подготовки. Она лично считает своим долгом авторитетно засвидетельствовать, что все факторы уже давным-давно известны, а среди известных нет ни одного, который мог бы иметь какое-либо отношение к смерти аспиранта Мистаки. Если бы не лично ее, Нины Тарасовны, уважительное отношение к компетентной организации, она вынуждена была бы отметить, что все эти разговоры граничат с обскурантизмом.

Далее она поинтересовалась, не докатился ли товарищ следователь до предположения — в наше-то время! — о существовании в физической реальности описанных Гомером (если эта фамилия о чем-то говорит оппоненту) сирен, которые и умертвили талантливого научного сотрудника.

Вот тут уже, как я понял, Матвей не выдержал. Он заявил, что ни его лично, ни прокуратуру в целом не интересуют ее, Нины Тарасовны, рассуждения, которые уж никак не могут повлиять на ход расследования. Но поскольку она считает глупостью и безответственностью все, что не совпадает с ее взглядами, то в сугубо воспитательных целях он обязуется доставить и положить на ее рабочий стол гомеровскую сирену, причем непременно живую и трепыхающуюся.

Выложил — и ушел.

Был полдень, и было тихо и душно.

Аквалангисты дружно обхаживали дам. Дамы вяло сопротивлялись. Нина Тарасовна, подумав какое-то время, тяжко вздохнула, подозвала перепуганного Савелко и стала вполголоса полоскать теперь уже его мозги.

22 августа, полдень. М. Шеремет

Аквалангисты привезли аппараты заправленными — оказывается, у них так положено. Я почти совсем успокоился. К гроту спустились впятером, нагруженные, как верблюды.

Пока аквалангисты совершали свой отработанный ритуал облачения, мы с Васей вычерпали из лодки воду и принялись устанавливать мачту. Это оказалось совсем не сложно: и болты, и гайки, скреплявшие муфту, валялись на дне лодки, под решеткой.

Бухта была такой тихой и приветливой, что я удивился, вспомнив, что вчера нашел ее зловещей. Вода будто светилась изнутри, негромко шептала, наталкиваясь на камни. Скалы отсвечивали старым воском. Косоугольный останец, торчащий у горла бухты, напоминал крыло огромной морской птицы.

Мы столкнули лодку и отчалили: я на веслах, Вася устроился на носовой банке. На корме, при полном снаряжении, включая жуткое пороховое ружье, сел старший из аквалангистов, Армен. Двое других, полностью готовые к погружению, остались на берегу.

Мы медленно удалялись от берега. Я греб и, сам не зная почему, опускал весла в воду осторожно, бесшумно, как контрабандист. Вася и Армен вглядывались в нежно-бирюзовую глубину. В тишине мы доплыли до буйка — оранжевого пенопластового кубика.

Здесь было глубоко, очень глубоко — тонкая оранжевая леска уходила в ничто, как бы растворяясь в голубоватой бездне. Вода была чистая, прозрачная, но дна я не мог разглядеть. Ни рыб, ни медуз тоже не было видно. Не отрывая взгляда от манящей бездны, я опустил руку за борт. Обыкновенная теплая вода. А что, собственно, еще могло быть?

И тут внезапно я услышал голоса:

— Да что там они?

— Буек, кажется, тянут.

— Какого черта? Посмотреть же надо сначала…

Я подскочил, чуть не перевернув лодку. Армен и Вася уставились на меня, как на фокусника. Несомненно, они посчитали, что я чревовещаю на два голоса. Разубеждать их было некогда. Я приложил палец к губам — знак молчания, — и мы снова склонились над водой.

— Чего этот длинный прыгает? — явственно спросил кто-то неподалеку.

Васино лицо вытянулось. Армен раскрыл рот, порываясь что-то сказать.

— Наверно, увидел на дне… Может, мину?

— Не похоже, скорее что-то в воде.

Тут уж до меня дошло. Не поднимая головы, я негромко позвал: «Славик! Леша!»

Ластоногие ребята на берегу дружно завертели головами:

— Слышал?

— Кто это?

— Не пугайтесь, свои, — сказал я, почти касаясь губами воды.

Действительно, акустика в бухте была потрясающая. Я посмотрел на медленно проясняющуюся Васину физиономию, мысленно сплюнул через левое плечо и сказал: «Пора. Командуй, Армен».

Пятясь, аквалангисты вошли в воду. Как я и ожидал, сразу шел обрыв, почти на всю глубину бухты. На какую-то секунду ребята задержались — наверное, проверяли аппараты — и без всплеска скрылись.

Армен подобрался, опустил маску и замер. Два пенных бутона, пузырьки воздуха, почти одновременно распускаясь на поверхности, двинулись к нам. Судя по пузырькам (я вспомнил рассказ Макарова), аквалангисты плыли ровно, уверенно. Какое-то время все внутри сжималось, наверное, потому, что я ежесекундно ждал опасности. Но проходили секунды, минуты, и постепенно напряжение спадало. Все было спокойно. Как-то даже неправдоподобно спокойно.

Покружив у дна, ребята — две почти неразличимые тени — начали всплывать. Вскоре обе мокрые головы с фырканьем появились у борта.

— Опасных объектов на дне и в воде не обнаружено. Дно гладкое, песчаное, глубина 23 метра. В районе якоря буйка поднят предмет, — доложил Славик, протягивая что-то вроде большой двузубой вилки, отполированной до зеркального блеска. На пластмассовой рукоятке четко выделялись две большие греческие буквы: гамма и мю. Георгий Мистаки.

— Внимательно осмотреть дно в радиусе десяти метров от якоря, — командовал Армен. — И постоянно вести наблюдение за водой. Копать пока не надо. Потом — на берег.

Я протянул Леше бокс с фотоаппаратом:

— Сделайте снимки по всему периметру зоны. Панорамой. Пленки можно не жалеть, хватит.

Через полчаса мы были на берегу. Все прошло благополучно. Настолько благополучно и тихо, что просто удивительно. На что же напоролся Георгий? Дно — как садовая дорожка у образцового хозяина: чистое и присыпанное песочком. В квадратах двадцать семь, двадцать восемь, сорок три, сорок пять (по разметке археологов) местами под песком угадывались округлые предметы — амфоры и отесанные камни. Но непосредственно на дне, на поверхности песка, кроме «вилки» Георгия ничего не было. Песок — и все. Даже следов раскопок не видно — занесло, наверное. В квадрате 27, неподалеку от буйка, лежал, косо врытый в песок, тяжеленный каменный круг. Армен не разрешил его поднимать, опасно — очень тяжелый. Вряд ли что там было особенно интересное — больше всего круг походил на мельничный жернов.