Брошенные тела

Все интереснее и интереснее…

Потом женщина добавила:

— Дело в том, что он до сих пор не выписался.

— То есть все еще живет у вас? — уточнила Бринн.

— Нет, госпожа следователь. Он заплатил за три дня вперед, семнадцатого числа после обеда куда-то уехал и больше не возвращался. Я пыталась звонить, но в справочной мне сказали, что по указанному адресу такой человек не значится ни в Миннеаполисе, ни в Сент-Поле.

Поэтому Бринн не удивилась, когда Джексон положил перед ней записку:

«Адрес фальшивый. Платная автостоянка. Имя не проходит ни по одной из полицейских баз данных».

Она кивнула ему и шепотом попросила:

— Передай Тому, что у нас появилось кое-что важное.

Джексон исчез, а Бринн принялась перелистывать свои записи.

— Нет ли у вас номера его кредитной карты? — спросила она менеджера отеля.

— Он платил наличными. Но я звоню, потому что он оставил в номере свой чемодан. Если он вам нужен, можете забрать его.

— Неужели? Тогда я скоро дам вам знать. Мне бы очень хотелось просмотреть содержимое. Я только внесу коррективы в свои планы и тут же перезвоню.

Когда разговор закончился, Бринн откинулась на спинку кресла.

— Ты в порядке? — Том Даль зашел к ней в кабинку и с опаской заглянул в глаза, как она подозревала, излучавшие сейчас странное сияние.

— Более чем в порядке. У нас появился отчетливый след.

Мишель Алисон Кеплер — теперь жгучая брюнетка со следами обильных коллагеновых инъекций на лице — сидела в спальне своего роскошного особняка в фешенебельном районе Милуоки и красила ногти темно-сливовым лаком — такой же был у нее той жуткой апрельской ночью.

Размышляла она о простой истине, усвоенной уже давно: люди слышат только то, что хотят услышать, видят, что хотят увидеть, и верят тоже лишь в желаемое. Но для того, чтобы использовать эти слабости, необходимы острый ум, умение распознать их мечты и ожидания, а потом тонко, по крупицам скормить информацию, пока они не сочтут себя удовлетворенными. Нелегкое дело. Но для таких, как Мишель, это наиважнейший навык, способ выжить.

Она думала об этом, вспоминая свою подругу по несчастью той ночью — помощника шерифа Бринн Маккензи.

«Вы их знакомая?.. Из Чикаго?.. Я слышала, что вы и Эмма когда-то работали вместе… Вы тоже юрист?»

Боже, насколько же ты простодушна, Бринн!

Там, в доме Фельдманов, Мишель попала в тяжелое положение. Хозяева мертвы. Необходимое ей досье найдено и уничтожено, а значит, Харт и Льюис больше не нужны. Однако Харт неожиданно проявил кошачью реакцию… И ночь превратилась в сплошной ад.

Бегство в лес…

Затем встреча с помощником шерифа Бринн Маккензи. Инстинктивно Мишель выбрала роль, хорошо понятную провинциалке: богатенькая, избалованная девушка, не вызывающая поначалу особых симпатий, но с толикой сомнений в себе, брошенная мужем как раз за то, что стала именно такой, какой он хотел ее видеть.

Поначалу подобная особа будет раздражать Бринн, но постепенно вызовет сочувствие, какое все мы обычно начинаем испытывать к людям, оказавшимся с нами в чрезвычайных ситуациях. Никто не любит слабаков, но только до тех пор, пока мы не начинаем узнавать в них собственные черты.

Кроме того, эта роль отвлекла Бринн от мыслей, что Мишель не слишком похожа на типичную подругу семьи, горько оплакивающую смерть друзей — которых сама же и прикончила.

«Я ведь не лгала тебе, Бринн, называя себя актрисой. Только свои роли я играю не на сцене и не перед камерами».

Но теперь, три недели спустя, положение менялось к лучшему. И как раз вовремя. Она, разумеется, заслужила отдых. А после неслыханного и несправедливого дерьма, через которое ей пришлось пройти семнадцатого апреля и позже, заслужила еще и немного удачи.

Вставив ватные прокладки между пальцами левой ноги, она продолжила работу над ноготками.

Да, Бог или Судьба повернулись теперь к ней лицом. Ей удалось наконец узнать подлинное имя и адрес Харта, как выяснилось, постоянно жившего в Чикаго. Но в последнее время бывал он там редко, чаще гостя в Висконсине, что тревожило, но, конечно же, не удивляло. Он разыскивал ее с таким же упорством.

Вел он охоту и на некоторых других людей, и, по крайней мере, с одним из них, по всей видимости, уже расправился. На ее звонки и текстовые сообщения перестал отвечать Фредди Ланкастер. Гордон Поттс тоже наверняка являлся целью Харта, но спрятался подальше — в О-Клэр.

Мишель вела себя крайне осторожно, но панике не поддавалась. Она оборвала почти все нити, связывавшие ее с событиями семнадцатого апреля. Харту было известно ее настоящее имя — он порылся той ночью в сумочке, — но найти Мишель Кеплер не так-то просто. Об этом она хорошенько позаботилась.

Еще будучи подростком, Мишель ловко проникала в жизни других людей, принуждая их брать на себя все заботы о ней. Она добивалась этого, играя на своей беспомощности, потерянности, своей сексуальности (последнее в основном с мужчинами, но если приходилось, то и с женщинами тоже). Сейчас она жила с Сэмом Ролфом — богатым бизнесменом из Милуоки (никто не видел, не слышал и не верил в желаемое больше и лучше Сэма). Ее водительские права были зарегистрированы по давнишнему адресу, а корреспонденцию она получала через личный почтовый ящик, который первым делом сменила уже восемнадцатого апреля с указанием никуда письма не пересылать.

Доказательств же, способных уличить ее в совершении убийств у озера Мондак, было немного. Из угнанного пикапа бедняги Грэма она забрала все, на чем могли остаться отпечатки ее пальцев: карту местности, которую она дала Харту, и свою сумочку. А переобуваясь в ботинки несчастной покойной «подруги», успела протереть полусапожки от Феррагамо жидкостью для чистки стекол. (Итальянская кожа за тысячу семьсот долларов псу под хвост, Бринн. Боже, как я тебя ненавижу!)

Нет, теперь улики с озера Мондак угрозы не представляли. Но оставалась еще одна опасность, от которой следовало избавиться.

И это будет сделано сегодня.

Мишель высушила лак на ногтях ног феном и осталась довольна результатом, хотя ее раздражало, что она не сходила в салон красоты — с Хартом где-то поблизости приходилось выбираться из дома как можно реже.

Она вышла из богато обставленной спальни в гостиную, где на мягком диване сидел Ролф с ее пятилетней дочерью Тори и сыном Брэдфордом семи лет — неулыбчивым мальчиком с такой симпатичной белобрысой шевелюрой, что его так и хотелось потрепать по голове. Мишель смотрела на своих детей, и сердце ее переполнялось горячей материнской любовью.