Бублики в гуляше, или Повесть о том, как Оля и Слава в Будапеште дом покупали

Первой лавкой, куда мы зашли была мясная. Бульон для баблевеша делался на свиной голяшке, которая ещё и должна быть копчёной. Будь моя воля, я бы и на куске какой-нибудь подчерёвины его сделал, но Оля тут проявила твёрдость, и сказала, что отклонений от рецепта не допустит. Это было в её духе. Когда она готовит, у неё всё до граммулечки взвешено и до миллиметрика отмерено. Мне такая точность претит. Для меня рецепт – это компас. Я смотрю на стрелку, но иду по солнцу. Прихожу не всегда куда шёл, но зато своим курсом. Это мне важнее.

Мясник, крепкий пацан с руками, как у гориллы, сначала на нас даже не посмотрел. Для него мы были две туристические приблуды, которых на рынке в сезон крутилось больше, чем надо. Но когда я пролепетал, что, мол, нам бы на баблевеш и рубанул ладонью себе под коленом, в глазах у него мелькнул интерес.

– Bableves? Bisztosan, – сказал он. Конечно.

Выложив перед нами на прилавок штук пять копчёной голяшки, он тут же принялся объяснять, как я догадался, что хорошо в этой, а что в той. Я послушал немного для приличия, но потом мне стало неловко, что он на меня свои знания тратит, и я сказал, что не понимаю по-венгерски.

– Нэм эртек м'aдярул.

Мясник подумал, затем показал на себя и сказал:

– 'En magyar. Te?

Он показал на меня. Тут даже я сообразил.

– 'Oрос, – говорю. – 'Oросорс'aг. Россия.

– J'o, – сказал мясник. – Adin, dva, tri, chetiri, pat.

– Йо, – ответил я. – Эдь, кетто, харом, нэдь, йот.

Мясник поднял вверх указательный палец.

– Nem «jot», – сказал он. – "Ot.

– Harasho, – пообещал ему я.

Голяшку, которую он сам для нас выбрал, мясник порубил, аккуратно завернул в бумагу и положил в пакет. Там уже лежал кусок колбасы и коробочка смальца. Оля взяла пакет и вышла наружу. Я заплатил и пошёл было за ней, но мясник остановил меня.

– Orosz l'any… ruski devachka,.. – он показал на Олю и нарисовал в воздухе что-то похожее на гимнастический канат.

С такой оценкой своей фигуры Оля не согласилась бы, подумал я, но кто её спрашивает? Устами мясника глаголет не только голяшка.

– Magyar devachka…

Венгерская девушка… Мясник принялся рисовать ещё какую-то геометрию, но не рассчитал замаха и попал рукой в прилавок. От удара он поморщился, и я думал, что это его остановит. Идея была уже и так понятна. Но он, нет, хотел, чтобы я увидел разницу между нашими девушками по всем их параметрам. Повернувшись во фронт, он выставил локти вперёд на высоте груди и посмотрел на меня. Я кивнул. Язык бюстов у нас с венграми был один. Тогда мясник развёл руки по сторонам от бедра и снова посмотрел на меня.

– Ёй-ёй, – покачал он головой с таким видом, что, дескать, куда в них столько лезет.

Я поцокал языком, чтобы показать ему свою солидарность, но на самом деле мне хотелось сказать, что я не знаю, чего ты, дуралей, ёйкаешь. Ну есть у ваших «ланей» перебор по габаритам, и что с того? Смотри им в глаза, и всё нормально будет. Сам-то ты тоже не кипарис… Но за дверью меня ждала Оля, да и слов на эту тему я всё равно не знал.

– Вислат, – сказал я мяснику. Пока.

– Das vidana, – помахал он мне на прощанье голяшкой.

С остальными продуктами у нас прошло быстрее. В пятницу утром покупатель на рынке шёл сплошным потоком, и точить лясы с туристами продавцам было недосуг. Вскоре мы уже были дома, и я взялся готовить баблевеш. Его рецепт Оля вычитала в книжке, которую написал известный в Венгрии кулинар по фамилии Гундель. В своё время, ещё до Второй мировой войны, он держал ресторан в Городском парке Будапешта. Он и до сих пор там стоит. Рецепты у Гунделя были тоже свои, хотя основа их была в народной венгерской кухне. Со стороны эта кухня может показаться грубоватой, французских изысков в ней нет. Зато есть много смальца, и это даёт блюдам такую питательность, которая французам и не снилась. Насчёт полезно это или нет, каждый едок решает сам для себя.

Мой поединок с Гунделем длился часа три. Как раз к обеду и завершился. Победила в нём Оля – два раза, по полной тарелке. Я смотрел, как она их уминает и радовался. Моя «'oрос лань» таки кушает не хуже, чем «м'aдяр девачка».

Сам я, однако, остался не особо доволен. Что-то в моём изложении Гунделя было не так. Вроде и баблевеш, вроде и продукты роднее некуда, а всё равно на борщ смахивает. Причём не украинский, а который моя польская бабушка варила – барщ. Может Оля была права насчёт Варшавы?

– Оля! – позвал я свою жену.

С пару минут назад она вроде как в ванную пошла.

– Оля!

Ответа не было. В ванной тоже свет не горел. Я заглянул в спальню, и по пяткам, которые торчали из-под пледа на кровати понял, что наверное нет – Будапешт мы, может, ещё возьмём, но до Варшавы с таким аппетитом мы точно не дойдём.

Ёй-ёй!

Культурная программа

Почему улица Бошняк имеет ширину проспекта и при этом никуда особо не ведёт, выяснилось в субботу утром, когда я решил выбросить мусор с отходами от вчерашнего баблевеша. Мусоропровода в доме не было, а баки, разной формы и цвета для правильной сортировки, находились в крытом загончике во дворе. Толкнув коленом дверь подъезда, я шагнул наружу, ожидая увидеть пустую улицу и череду крыш на той стороне, но вместо этого уткнулся взглядом в задние двери автомобильных фургонов, стоящих вплотную к ограде нашего дома. Некоторые из них были открыты, и из них шла разгрузка каких-то коробок и ящиков. Первой мыслью у меня было, что может кто-то въезжает. Время для этого было подходящее. Но разгрузка шла не в дом, а на улицу. Я тогда глянул влево. Там картина была та же – фургоны разных цветов и калибров, коробки, ящики, поддоны. Глянул вправо – и снова то же самое. В просвет между машинами были видны лотки с товаром, организованные на манер выездной торговли. И, судя по мельканию мимо них сумок, корзин, тележек и прочей носильно-возильной тары, работала эта торговля в режиме полноценного уличного базара.

– Я была права насчёт жёлтого дома, – сказала Оля, когда я сообщил ей про своё открытие. – Они таки на базаре живут.

– Но живут же, не уезжают, – сказал я.

Оля посмотрела на меня с подозрением, что я хочу как-то повлиять на её мечту про жизнь в Европе. Я сделал вид, что заправляю свежий пакет в мусорное ведро, и ни на что влиять у меня и в мыслях не было. Трогать Олины мечты своими лапами – я ещё с ума не сошёл. Тем более, что день был суббота, а она у нас для спокойствия предназначена и для разгрузки головы. Делаем мы это примерно, как те же коробки и ящики из фургона. Выгрузил с утреца на свежий воздух всё, что в голове за неделю накопилось, прогулял его в парке каком-нибудь вроде Александровского в Пушкине, проветрил хорошо как содержимое, так и помещение, где оно хранится ну и в конце дня снова загрузил. Обычно выходит, что обратно меньше загружается, и это уже неплохо. Суббота, значит, не даром прошла.

Колокол с церкви отбил четыре четверти, сменил тональность и пробил ещё семь раз.

– Надо бы подумать, что делать будем, – сказала Оля.

Мысль эта была отнюдь не праздная. С полкастрюлей фасолевого супа в холодильнике плюс к ней шмат колбасы и смалец в коробке вопрос хлеба у нас был относительно закрыт. Пора было переходить к зрелищам.

– Тут и думать нечего, – сказал я. – У нас базар за воротами. На него и пойдём.

– Так мы ведь вчера были, – удивилась Оля.

– На рынке, – уточнил я. – А это базар. Культурная программа.