Будь моим отцом

Известие о смерти Ани было очень тяжелым – никто из сокурсников еще даже в катастрофах не погибал. «Начало положено», – вздохнула тогда Ленка. Они с Аллой утешались тем, что девочку заберут родственники, все лучше, чем государственный приют. Догадались, что мама Тимофеевой тоже умерла, раз внучка не осталась с ней. А по поводу отца вообще не заморачивались: бросил жену и дочь, когда сообщили диагноз. Сволочь. Мало их таких? Сплошь и рядом. И вдруг оказалось, что мужа в помине не было. Болезнь и угасание Тимофеевой представлялись еще более мучительными – ее девочка оставалась полной сиротой. Алла Константиновна чуть по-бабьи не заплакала, но матерый врач снова опередила прочие ее ипостаси:

– Что значит «необходимо выяснить»? Требуется анамнез наследственности? У тебя проблемы? Диагноз поставили? Лечишься?

– Нет, что вы, я здорова. Просто годы идут…

– Ну да, ну да, может, отцу неизвестно о твоем существовании. Может, ему нужна твоя помощь, и ты с удовольствием расшибешься в лепешку…

– Откуда вы знаете? – тихо спросила Лера.

– Через это проходят все дети из неполных семей. Фантазируют годами, а потом начинают подгонять задачку под ошибочный ответ. В большинстве случаев такие… м-м-м… изыскания и встречи разочаровывают и причиняют боль. Средство от жгучей потребности найти папу – самой выйти замуж и родить. Материнство отшибает любые иллюзии напрочь.

– Алла Константиновна, вы не обязаны меня поддерживать. Но зачем бить в солнечное сплетение? Почему вы такое говорите?

– Опыт.

– Опыт? Или вы в курсе, кто мой отец? Клянусь вам, разочарование и боль – мелочь по сравнению с неизвестностью.

– Не клянись никогда и никому, даже себе. Все равно соврешь. Лера, я не грублю и не ампутирую тебе крылья. Просто стараюсь уяснить, продолжать ли нам этот разговор. И в каком плане.

Незваная гостья медленно поднялась, не отрывая взгляда от своей чашки. Она словно боялась вспугнуть им хозяйку.

– Я понимаю. Где можно руки вымыть?

– Коридорчик из холла направо, – послала Алла Константиновна.

И, оставшись в одиночестве, сжала кулаки. Ногти впились в ладони, но она все давила и давила ими кожу, все эти линии жизни, судьбы, головы, сердца, здоровья. Будто собиралась выдавить из них ответ, который по медицинской заповеди не навредит.

Сентябрьские занятия в институте. Гордые и растерянные дети являли собой пример броуновского движения. Они хаотично перемещались, сталкиваясь с людьми из своей группы то в укромном углу, облюбованном немногочисленными еще курильщиками, то в столовке, то на остановках. Болтали, знакомились. Девочки прибивались к девочкам, мальчики к мальчикам, будто в первый класс пришли, а не на первый курс. Все активничали, только Алла Костомарова была ненормальной частицей – застряла в человеческом достоинстве, оскорбленном предательством, и не шевелилась. Ее школьная подруга оказалась в другой группе и старательно делала вид, будто они незнакомы. Потому что не отставала от дочки профессора-хирурга, дружба с которой сулила ей некие блага. Какие именно, Алка не понимала, но было очень обидно. Откуда ей было знать, что первый этап сменится вторым: люди начнут искать друзей широко – на потоке, на курсе, на своем факультете, на других. И с профессорской дочкой они еще покуролесят так, что мед запомнит надолго.

Но тогда она была доброжелательно равнодушна. Ее способность поддержать любой разговор, умение ввернуть анекдот к месту и готовность терпеливо ждать курильщицу, пока та дымит, мощно притягивали. И столь же сильно отталкивало явное нежелание распахивать душу. Задержалась рядом только Аня Тимофеева, которая тоже к нутряному стриптизу предрасположена не была, а домой им было по пути.

Девушки были слишком разными, чтобы интересовать друг друга больше недели. Алле едва исполнилось семнадцать, Ане – двадцать один. У первой была золотая медаль, не слишком высокая, но все же номенклатурная и с перспективой роста мама. Вторая, чтобы поступить, отработала секретарем на кафедре пару лет и год в деканате. Матушка ее трудилась на заводе и была инвалидом из-за какого-то нервного расстройства. Костомарова с рождения жила в квартире, Тимофеева – в десятиметровой комнате, в громадной коммуналке на Петровке. Однако семью днями они не отделались. Ане хотелось говорить, Алле легче было скучать с ней молча, чем терпеть одиночество. И еще обе были добрыми, не способными ни навязываться, ни грубо отделываться от кого бы то ни было. Хотя именно об этой главной своей похожести так и не догадались.

Аллу в Ане смущало многое. Старорежимный блин пришпиленных на затылке длинных волос. «Бабский прикид» – черная юбка за колено, шифоновая блузка с бантом на груди, ровный самовяз шерстяной кофты, а с ноября по апрель – добротные пальто. Ни джинсов, ни куртки, ни дубленки, ни импортного трикотажа. Но это еще удавалось объяснить своеобразным представлением о моде в рабочей среде. Чтобы прилично одеться, надо было пойти в ателье, выслушать «художника» – тощую девицу, черпавшую идеи из журналов «Работница» и «Крестьянка», потом посоветоваться с закройщицей в возрасте, которая брезгливо отвергала эти идеи, и, наконец, выбрать нечто среднее между «как у всех» и «как у Толкуновой на «Голубом огоньке». Влетало это в копеечку, сшитое на заказ берегли – Тимофеева проносила свою одежду все годы учебы. Вещи неизменно были чистыми и отутюженными. Так что с ее внешним видом аккуратистке Костомаровой удавалось мириться. Да и занимались первокурсники в халатах. Надо ли говорить, что такого белоснежного и хрустко крахмального, как у Ани, ни у кого не было.

Но манера Тимофеевой сводить любой треп к интиму казалась непристойной. Со всякой дороги она уверенно сворачивала на одну: кто с кем любовники, каковы оба, по ее мнению, в постели и долго ли им еще там кувыркаться вместе. Озабоченная девушка всех подозревала в половых извращениях, о которых Алла в жизни не слышала. Она с родни одеяло скидывала. Однажды буднично, не краснея, сказала: «От мамы ушел дядя Миша. Это ее последний гражданский муж. Она не очень расстраивается, говорит, они год жили как брат с сестрой». Костомарова испытала неловкость, будто это сказали про ее мать. И утвердилась в мысли, что приятельница – сексуальная маньячка, но не виновата в отклонении. Поспи-ка с детства в одной комнате с родительницей и ее мужиками. Разовьется тут болезненное любопытство и соответствующее воображение.

Однако возмутившая девочку Аллочку распутная тетка оказалась простой, милой, уютной, добросердечной женщиной. Тимофеева как-то предложила зайти. Костомарова поколебалась, но решилась. В комнатенке не было ни пылинки. Стекла и паркет блистали, будто во дворце. На широкой металлической кровати возлежали нереальной пышности перина и подушки, накрытые чем-то кружевным и белоснежным, как в деревне. Ничего развратного в постели не было. Она смешила в городе конца двадцатого века, и только. Остальная мебель была вполне современной. И диван, на котором ночевала дочь, устилал скромный бежевый плед. Инвалидка с больной нервной системой вовсе не застыла в кресле-каталке, гримасничая причудливыми тиками. Крепкая, улыбчивая, облаченная в цветной байковый халат, с завитыми и уложенными волосами мать Ани искренне обрадовалась гостье и принялась хлопотать. Той вспомнились слова «попотчевать», «уважить» и «приветить».

Книг здесь не читали. Художественный вымысел в фильмах отрицали – режиссеры снимали правду, чем глупее, тем правдивее. Но о реальных людях знали все, особенно кто с кем спит и от кого рожает. Типов, с какими Аню и маму жизнь еще не сталкивала, неизбежно встречали их бабушки-прабабушки. И не забыли рассказать внучкам-правнучкам. В основном устные предания касались мерзостей человеческой натуры. В самом деле, чего о добре-то предупреждать? Все сами выпячивают, чтобы и слепой заметил. Это зло прячут. Его надо учить распознавать. А какое зло самое злое для женщины, будь она хоть уборщица, хоть начальница? Правильно, баба, способная увести мужика.

Поначалу Алла слушала с любопытством. Ей и в голову не приходило, что такое множество простых людей втихаря блудит напропалую, осуждая менее скрытных грешников и, кажется, до изнеможения им завидуя. Все жизненные трагедии и комедии во все времена начинались, как оказалось, с похлопывания женщины по заду. Мудрый народ думал лишь о размножении. И уверял, будто в этом смысле он един с легкомысленной интеллигенцией. Да, еще справедливости в мире недоставало. Но пережить это было легче, чем безнаказанный соседский разврат. Костомарова сочла эту трактовку действительности клеветой на человечество. В ее окружении тоже болтали о любви, романах, флирте, свадьбах, изменах, разводах. Всегда с точки зрения чувств – хорошо ли поступили, дурно ли. И никогда с точки зрения физических ощущений – удовлетворяет кто-то кого-то или нет. Ей захотелось подарить Тимофеевой несколько книжек и билеты в театр.

Пока раздумывала, не обидит ли Аню столь явным намеком на узкие и мелкие интересы, к ним прибилась Ленка. Не найдя достойных общения с глазу на глаз ни в группе, ни на потоке, она занялась целым курсом. Несколько раз подсела к Костомаровой и Тимофеевой в буфете. Слушала, вопросы задавала. И подумала, что Алла не слишком отстала от нее в умственном развитии. Дальше все было просто. Ленка не отставала от девушек ни на шаг и неумолчно болтала, задавая близкие Алле и чуждые Ане темы. Тимофееву никто не гнал. Она сама незаметно отправилась искать собеседниц попроще. Уставшая мысленно присутствовать при чужом совокуплении Алла, разумеется, ее не удерживала. Честно говоря, ей и Ленка не слишком нравилась. Казалась трепливой эгоисткой. Но лень было избавляться, притворившись дурой. Так и продружили тридцать лет.