Будь моим отцом

С Аней они больше не пересекались. Здоровались приветливо, спрашивали друг у друга: «Как дела?» Ответ не интересовал. Но у обеих до выпускного сохранялась уверенность в том, что, если понадобится помощь, есть к кому идти. Аллу Тимофеева однажды выручила так, что забыть не удалось, хотя иногда сильно хотелось. Надвигался грозный экзамен по анатомии. И – все, никаких костей, вырезок из человеческих тел, называемых препаратами, целых трупов. А главное, свобода от зубрежки многословных латинских названий каждой толики того, из чего состоят люди. Костомаровой удавалось сдавать на пятерки зачеты. Но даже ей приходилось утешать себя: «Ты – золотая медалистка, у тебя отличная память и вкус к латыни. Как же справятся блатные троечники, деревенские ребята и рабфаковцы? А ведь переползут через эту анатомию на четвереньках. И еще прекрасными хирургами станут. Не трусь, получишь свое «отлично».

Не тут-то было. В сессию мама вспомнила, что в этом году отец прекращает платить алименты: «Все, дорастил дочь до совершеннолетия, может свои жалкие копейки тратить на детей, которых не бросил». – «Я так хочу с ним встретиться, – сказала Алла. – Мамочка, пожалуйста, устрой нам свидание напоследок. Он ведь несколько раз пытался меня увидеть, но ты запрещала». – «Я защищала тебя от глупых надежд! – воскликнула упрямо не пропавшая с ребенком на руках женщина. – Ты такая доверчивая и впечатлительная! Что толку от встреч с подлецом, который ушел от нас, когда тебе было два года? И вообще, я тебя обманывала. Врала, пошло врала, будто он тобой интересуется. Не пытался он тебя увидеть никогда. Ни разу за шестнадцать лет не звонил, не маячил в пределах видимости. Это – жестокая правда. Больше не говорим о нем, смысла нет. Я его не простила и не прощу. И тебе советую». Как раз в это время мама собиралась замуж, и дочь заподозрила, что признанием она отсекала разговоры о бывшем муже, не желая расстраиваться. Не верилось, что можно лгать, дескать, отец хочет тебя увидеть, а я не позволю, облегчая неполное, но все-таки сиротство ребенка. О чем Алла маме и сообщила. Мама соглашаться отказалась. Обе сорвались, каждая со своей цепи обиды и одиночества. Так, как тогда, они ни до, ни после не ругались. Повторить те оскорбления не смогли бы и на дыбе. Разумеется, за криками последовали дни взаимного бойкота.

Вместо того чтобы учить анатомию, Костомарова страдала. Ненависть к матери была безмерна. Не удержала ее папу, молодого, красивого, доброго, выгнала. Значит, не любила. А другой бабе он был дорог. Родила ему двоих детей, уже много лет семья живет. И на самом деле отец рвался к дочке Аллочке. Мама не пускала их друг к другу, чтобы он не сказал, кто виноват в разводе. Раз так, и ее мечта о дочери-враче не осуществится. Пусть выгоняют из медицинского, пусть. И Алла не пошла на экзамен, к которому готова все равно не была.

Но, достигнув предела в обвинениях матери, она инстинктивно сделала шаг назад от края. И подумала: «Вдруг папа действительно только раздражался, когда из его небольшой зарплаты вычитали на меня деньги? Мы с мамой – отрезанный ломоть, и, если бы не эти чертовы алименты, он забыл бы о нашем существовании, как о неудачном эксперименте. В конце концов, мог бы найти меня, тайно встретиться. Не очень-то было нужно, получается». За просветлением следовал безжалостный, нагло оскалившийся ужас: «Что я натворила? Сдала на пятерки все, и дифзачеты, и экзамены. Зачем, зачем я послала к черту анатомию? И без зубрежки могла попробовать как-нибудь. Господи, спаси, ради Бога». Мама была в командировке. За пару дней необходимо было склеить осколки ее мечты.

Алла помчалась в институт. Рассказала в деканате и на кафедре что-то чудовищное о нападении хулиганов, умоляла. Поскольку двоечников, как обычно на этом рубеже, было много, ее допустили к сдаче вместе с ними. Пришлось лгать вернувшейся маме, будто экзамен перенесли. Девушка уныло зубрила, тупо рассматривала препараты в анатомичке, но справиться с отчаянием не могла. И с билетом ей катастрофически не повезло. Кое-как ответила на тройку с минусом. «Ставлю «удовлетворительно» не за знание анатомии, а за отличную зачетку, – вздохнул пожилой седоусый доцент. – Как же вы так, товарищ студентка? Безответственно?» Привыкшая к ее «высшим баллам» мать сначала растерялась. Потом разъярилась. Допытывалась, что она себе позволяет. Дочь отмалчивалась. У нее не осталось сил врать.

Однако через неделю их пришлось искать. Студенческий заезд в мамином ведомственном доме отдыха в Прибалтике угорал без Аллы. Ее наказали рублем за первый в жизни трояк. Она таскалась в магазин за глазированными сырками и ряженкой, пылесосила дом и грустила. Каникулы пропадали. Однажды, возвращаясь из супермаркета, нашла в дверях записку: «Аллочка, где ты? Сдала анатомию? А то нашему старосте нужно отчитываться перед деканатом. Про всех все известно, все обошлись без пересдачи, только ты – загадка. У меня пятерка, сама не верю. Мечтала о трояке, как о большом везении. Староста попросил меня найти тебя. Забеги ко мне. Жаль, что не застала. Гуляешь? Мальчик появился? Пока. Аня». Костомарова представила себе, что эту бумажку обнаружила мама, и расплакалась.

Нужно было идти к Тимофеевой, чтобы не усугублять опасность разоблачения. И всю дорогу неудачница выдумывала причины своего провала. За плохую отметку было стыдно. Алла думала, что такой же стыд испытывают воры и убийцы. Под гул метро, который не ей одной помог не свихнуться, она решила наплести, что безответно влюбилась. Аня должна была счесть это интересным объяснением. Но, очутившись в уюте и чистоте комнаты на Петровке, приняв из теплых рук Аниной матушки чашку с чаем, Костомарова вдруг понесла нечто несусветное. У нее, дескать, накануне экзамена умер папа. Она ничего не сказала маме, потому что та его до сих пор любит как ненормальная, замуж за других не идет и, самое ужасное, ждет, вдруг когда-нибудь вернется. И вот ночью стойкая дочь одна вылетела в Иркутск на похороны. Папина жена и двое сыновей открыто ее шпыняли, едва ли не гнали с кладбища. Но верная Алла все стерпела – родной отец преставился, горе.

Растроганные хозяйки прослезились и согласно кивали: «Да, Аллочка, да, милая, люди – звери, ничего святого. Думали, завещал он тебе что-то. И злодейски пытались избавиться от тебя, чтобы не отдавать». Аня так и сказала «злодейски», чем ввергла гостью в неведомую ей прежде радость. Алла с трудом скрыла истинные чувства и объяснила, что после такого унижения стало не до анатомии. Ей сочувствовали, выясняли, какая жилплощадь у покойного была на Севере, какого возраста у него мальчики, кем он работал. Алла закусила удила и фантазировала, разбавляя слезами чай. А в голове вертелось: «Только бы про иркутские достопримечательности не спрашивали. Я же там никогда не была». То, что ее живехонький освободившийся от алиментов папа и его вторая семья тоже из Москвы уезжали только летом в Сочи, ее тогда не занимало.

Процесс лжи был таким вдохновенным и ярким, что даже совесть Костомаровой молчала, пораженная и, кажется, испуганная. Алла смутно догадывалась, что давно хотела, чтобы с экзаменом и родителем все обстояло именно так. Это безумное желание убедило и чувствительных Тимофееву с мамой, и ее саму. И раздавленная, опозорившаяся мерзкой тройкой девушка вышла на улицу с нахально вздернутым подбородком. Настроение было отличным.

Начался семестр. Мама ехидно интересовалась, когда Алла устроится на работу. Полгода содержать троечницу она не желала. Обе знали, что эти разговоры – метод воспитания и профилактика бунта. Чем ближе и реальнее становилось замужество матери, тем чаще дочь, норовящую высмеять будущего отчима, затыкали угрозой принудительного труда. А подрабатывать медсестрой ночными дежурствами Костомаровой не хотелось даже из гордости. Отличница вдруг на собственной шкуре убедилась в том, что, изуродовав зачетку трояком, не поглупела. Новые друзья-приятели от нее не отвернулись. Напротив, как-то ближе стали, будто признали человеком. Перевалив за хребет анатомии, народ решил, что бояться отныне нечего. Разве что за аморалку могли отчислить. И массово закурил и опасно запил на вечеринках. Алла стала учиться добротно, но без фанатизма и от лихого коллектива не отрывалась.

Тем не менее, когда настала пора выдачи стипендии, ей было не по себе. Чтобы студенты не удлиняли очередь в кассу, деньги на группу получал староста. А потом наступало лучшее время в институте. На сей раз шелест купюр, щебет девушек и остроты мальчиков на тему «напиться и забыться» Алла слушала из угла коридора. Она не сообразила незаметно исчезнуть вместе со злостными врагами успеваемости. И вынуждена была начать пробиваться к дверям сквозь шумную веселую толпу в одиночестве.

– Костомарова, куда? Я должен твою стипу до вечера носить, что ли? – ухватил ее за рукав взмокший от ответственной дележки староста.

– Так я же анатомию… Мне не начислили, – выдавила из сухого горла Алла.

– Начислили, – бодро сказал он. – В деканате в журнале все твои пятерки, тройка и написано – смерть отца. Так что прими соболезнования и деньги.

Расписавшись в ведомости, Алла посмотрела поверх голов сокурсников. Аня Тимофеева пересмеивалась с кем-то, аккуратно складывая бумажки в кошелек. Надо было подойти к ней и поблагодарить. Но дело в том, что бескорыстная лгунья не могла ограничиться словом «спасибо». Она принялась бы клясться, что рассказала о папе, не думая о стипендии. Не догадывалась, что есть причины, по которым ее не лишают. Сообщила бы, что покойник никакой не покойник, а она, заживо его хоронившая, дрянь. Вообще не понимает, как с ней такое случилось. Раскаивается, извиняется и отказывается от денег.