«Будет жить!..». На семи фронтах

Наш состав прибыл на берег Ладожского озера в первом часу ночи. Поступила команда разгружаться. Работали все, включая офицеров и вольнонаемных: машинисток, поваров, врачей, медсестер и санитарок. Через полтора часа станция опустела и даже самые глазастые вражеские наблюдатели не заметили бы никаких следов только что прибывшей воинской части. В последующие ночи также благополучно разгрузились и остальные наши эшелоны, за исключением последнего, на котором находился переправочный парк. Железнодорожники почему-то поторопились и подали его под разгрузку еще засветло. Противник не замедлил открыть артиллерийский огонь. Машинист сумел уйти из-под обстрела, но один снаряд все же попал в концевую платформу и повредил несколько понтонов. Разгрузился этот эшелон несколько позднее, но уже без всяких происшествий.

Штаб бригады с подразделениями обслуживания и моторазведротой разместился в поселке Нижняя Назия, в котором чудом уцелело одно-единственное здание школы. После разгрузки последнего эшелона командир бригады собрал практически весь офицерский состав и объявил боевой приказ, полученный им в штабе Ленин- градскою фронта, согласно которому наша бригада должна была штурмовыми действиями обеспечить наступательную операцию войск 67-й армии по разгрому синявинско-мгинской группировки противника с захватом железнодорожных станций и поселков Синявино и Мга. Для проведения этой операции бригаду побатальонно раздали на усиление стрелковых дивизий. При этом штаб бригады, по существу, оказался не у дел, поскольку батальоны обязаны были выполнять волю командиров стрелковых соединений. Но, в конце концов, не это было главным. Если бы штурмовые батальоны действовали в составе дивизии единым кулаком, толку, на мой взгляд, от них было бы больше. К сожалению, в дивизиях продолжали дробить их на роты и взводы. Каждому стрелковому батальону придали по штурмовому взводу. Кончилось тем, что каждой стрелковой роте выделили по одному отделению. Иными словами, в намечаемой операции наша штурмовая инженерно-саперная бригада перестала существовать как единое оперативное соединение.

Приказом командующего фронтом было определено место расположения штаба бригады: Рабочий поселок № 1. Для размещения нашей оперативной группы, состоявшей из офицеров оперативного и технического отделений, а также политотдела и связи назначался Рабочий поселок № 5. Впрочем, это были только названия. От поселков, в которых проживали рабочие-торфяники, остались только обуглившиеся сваи.

Наступление намечалось на 22 июля. Оперативному отделению предстояло к этому времени уточнить расположение оборонительных объектов на переднем крае обороны противника. Мне приказали подготовить в районе Рабочего поселка № 5 командно-наблюдательный пункт для оперативной группы штаба бригады, для чего в мое распоряжение выделили роту из батальона В. В. Мосина, находившегося в резерве командира бригады. Для нового КНП мы использовали частично землянки и блиндажи, оставшиеся здесь от прежних боев. Эти землянки приглянулись мне тем, что были врыты в насыпь узкоколейки, по которой когда-то вывозили добытый торф. Теперь от нее сохранилась одна насыпь, пожалуй, самое сухое место во всей округе. Мы отремонтировали несколько подходящих землянок, убрали из них различный хлам, усилили покрытия, изготовили новые двери и выставили на всякий случай часовых. Эта мера оказалась далеко не лишней: землянки расхватывали штабы многочисленных частей, готовящихся к участию в намеченной операции. Рядом с нами тоже расположился штаб какой-то дивизии. Поражала скученность размещения всех этих хозяйств, ведь участок находился в зоне досягаемости огня войсковой артиллерии и тяжелых минометов противника. Но другого места, увы, найти возможности не представилось. Кругом болота.

Вот что писал о событиях того времени начальник инженерных войск Ленинградского фронта Б. В. Бычевский:

«Кто из воинов, сражавшихся летом 1943 года под Ленинградом, не помнит Синявинских болот?.. Даже ночью тебя мутит от зловонных испарений, от смрада непрерывно тлеющего торфа. За неделю преют и расползаются на солдатах гимнастерки. Узкие тропы между квадратами торфяных выемок пристреляны минометами противника. Здесь нередко гибнут и санитары, выносящие раненых: они не могут быстро бежать. Здесь артиллеристы тянут орудия на руках. Я видел, как одно из орудий ушло в болото на четыре метра».

В таких условиях подразделениям 67-й армии и нашим штурмовикам, распределенным по частям 11, 43 и 45-й дивизий, предстояло вести наступление на противника, прочно обосновавшегося на господствующих Синявинских высотах, откуда просматривалось и простреливалось все болотное пространство вплоть до самого Ладожского озера.

Я уже говорил, что до наступления оперативному отделению поручили наблюдение за передним краем противника с целью выявления всех проводимых им мероприятий по инженерному усилению своей обороны. Для этого капитан Калпаксиди устроил уютный наблюдательный пункт в нейтральной полосе перед передним краем немцев. Он приспособил под НП полуразрушенный, без покрытия, с раздерганными стенами блиндаж, не раз, по всей вероятности, переходивший из рук в руки и оставленный наконец в покое обеими сторонами из-за полной непригодности.

Блиндаж находился почти у фашистской колючей проволоки и метрах в 50–60 от нашей передовой траншеи и, как бы ни был плох, все же укрывал нас от глаз противника. Отсюда хорошо просматривался весь передний скат, пожалуй, самой большой возвышенности в общей гряде Синявинских холмов, утыканный дотами, дзотами и другими укреплениями и огневыми точками. Хотя наблюдения дали много дополнительных сведений об обороне противника, нам все же не удалось полностью вскрыть всю огневую систему передовой немецкой оборонительной полосы, которую гитлеровцы строили, совершенствовали и маскировали в течение многих месяцев с момента окончания боев на этом участке по прорыву блокады. Судя по всему, враг догадывался о нашей подготовке к наступлению и ночами вел инженерные работы по укреплению своих передовых позиций. Темного времени суток противнику не хватало так же, как и нам, и с рассветом мы обнаруживали плохо замаскированные новые траншеи, блиндажи, доты.

Долгожданное наступление началось погожим июльским утром. Около шести часов утра заговорила наша полевая артиллерия, которую вскоре басовито поддержал более мощный калибр. Через некоторое время выстрелы отдельных орудий слились в сплошной грохот. Вдруг канонада внезапно смолкла, и над полем боя повисла зловещая тишина, которую постепенно начал вытеснять гул авиационных моторов.

Со стороны Ладожского озера к окутанным дымом и пылью Синявинским высотам шли наши бомбардировщики. Дойдя до цели, они обрушили на вражеские укрепления свой смертоносный груз и до нас донесся обвальный грохот рвущихся бомб. Не успели отбомбившиеся самолеты лечь на обратный курс, как отдохнувшие пушки вновь открыли неистовую стрельбу. Где-то за нами стояла батарея 152-мм орудий. Снаряды летели над нашими головами с таким звуком, будто груженые подводы мчались по бревенчатому настилу. Скаты Синявинских высот, окутанные тяжелыми тучами дыма и пыли, сверкали вспышками багрового пламени. Казалось, там не могло остаться ничего живого, но артиллерийский огонь, чередуясь с бомбардировкой, продолжал бушевать с неистовой силой. Но вот грохот орудий смолк. С. переднего края донеслось нарастающее тысячеголосое «Ура-а-а», под аккомпанемент пулеметных очередей.

— Пошли, — облегченно сказал Комиссаров. — Теперь будем ждать донесений.

Мы спустились в блиндаж и приготовились к работе, развернув на столах карты. Шли минуты, но телефоны, связывавшие нас с дивизиями, где воевали наши подразделения, молчали.

— Странно, — волновался майор Комиссаров. — Почему нет донесений? Фомин, — обратился он ко мне, — свяжитесь с сорок пятой дивизией, куда прикомандирован батальон капитана Цуна.

Едва я крутанул ручку полевого телефона, как артиллерия противника открыла огонь но всей глубине наших боевых порядков. Разрывы ложились все ближе к нашему КИП и наконец почти накрыли его. Затрещали балки, с потолка посыпалась земля, снаружи послышался крик — смертельно ранило часового, не успевшего укрыться. Вдруг раздался звонок. Полковник Штейн интересовался положением дел в батальонах.

— Ничего, к сожалению, сказать не могу, товарищ полковник, — извиняющимся тоном докладывал майор Комиссаров. — Сначала дивизии молчали, видимо, нечего было докладывать, а сейчас не можем созвониться. Артобстрел нарушил связь. Да, хорошо, поправим, — закончил он телефонный разговор и обратился к нам: — На линии уже работают связисты майора Муравского, но если от комбатов по-прежнему не будет донесений, придется отправляться на розыски наших батальонов.

Немецкая артиллерия около часа долбила наши позиции, забираясь все глубже в тылы, видимо нащупывая сосредоточение наших резервов, потом стала постепенно стихать, и лишь отдельные снаряды или мины изредка разрывались теперь в разных местах. Вскоре майор Н. Муравский доложил, что линии связи восстановлены. Первым позвонил командир 62-го штурмового батальона капитан М. Цун. Он сообщил нерадостные вести: наступление идет вяло, на ряде участков вообще застопорилось.

— Как воюют наши саперы? — задал я вопрос.

— Несем большие потери. Я не имею связи со многими своими подразделениями, они буквально растворились в стрелковых частях.

Стали поступать донесения из других батальонов. Общая картина складывалась примерно такая: хотя на отдельных участках нашим подразделениям все ж удалось вклиниться в немецкую оборону, общего наступления не получилось. К ночи оно совсем выдохлось, сменившись оживленной артиллерийской перестрелкой.

Ночь прошла в бесчисленных телефонных переговорах, сборе донесений, их анализе и передаче в штаб бригады. Командир бригады, по сути дела, остался без подчиненных частей, и понятно было его нетерпение выяснить, где они и что с ними.

Нам удалось установить более или менее точно, что наступление успеха не имело, что саперы всюду использовались в качестве пехоты на самых трудных участках и понесли большие потери. Около четырех утра был готов проект донесения в штаб инженерных войск Ленинградского фронта и начальнику инженерных войск Советской Армии. У нас тогда действовала двойная отчетность.

Полковник Л. С. Штейн этим не удовлетворился и решил лично побывать в передовых подразделениях. Утром он появился на нашем КНП.