«Будет жить!..». На семи фронтах

— Капитан Фомин, вы знаете, где находится батальон Цуна?

— Знаю, где штаб батальона, — ответил я, — а личный состав распределен по полкам, батальонам и ротам сорок пятой стрелковой дивизии, которая ведет наступление вот на этом участке, — и я показал участок на карте.

— Хорошо. Поедете со мной к Цуну.

— Есть!

До штаба 62-го штурмового батальона километра два, не более, но какие это были километры! Дорога — в воронках, тут и там подбитая техника, но самое главное — вся она как на ладони: фашисты просматривали дорогу от начала до конца и стреляли даже по одиночным целям. Мы по ней ходили лишь с наступлением сумерек, а днем с большой опаской, перебежками от укрытия к укрытию. Но Штейн, то ли соблазненный наступившим затишьем, то ли боясь упреков в трусости, решил проскочить на эмке. Мои доводы о необходимости соблюдать осторожность его не убедили. И вот, не успели мы миновать и половины пути, возле машины внезапно взметнулся столбик болотной грязи, поднятый разорвавшейся миной. За ним второй, третий.

— Давай быстрее вперед! — крикнул Штейн шоферу, и машина так рванулась, что у меня аж хрустнули шейные позвонки. Теперь мины взрывались впереди и сзади нас.

— Стой! — приказал комбриг шоферу, как только мы поравнялись с подбитым танком. — Всем в укрытие, а ты разворачивайся и жми назад.

Водитель ювелирно развернулся и повел машину в обратном направлении. А мы бросились к подбитому танку и молниеносна забрались ему под днище. И вовремя: рядом шлепнулись две мины, осколки и земля застучали по броне.

— Так мы можем, — сказал Штейн, — пролежать здесь до вечера, а нас уже ждут в батальоне. Надо что-то придумать.

— Бросит еще десяток и успокоится, товарищ полковник, — бодро отвечал красноармеец-связной, сопровождавший нас.

— И что тогда?

— Перебежками, быстренько. Я тут тропочку знаю, как раз к нашей землянке приведет.

Фашисты, видимо решив, что с нами разделались, прекратили обстрел. Мы по очереди выбрались из-под танка и, пригнувшись, побежали за связным. И все же засек нас враг! Метров за двести от хозяйства Цуна вражеские минометчики снова заставили нас искать укрытие, и в землянку мы ввалились, едва переводя дух, грязные, мокрые. Но — живые! На нас с изумлением глядели все, кто там находился. Комбат опомнился первым, вскочил и начал докладывать комбригу. Но тот, тяжело дыша, прервал:

— Дайте сначала напиться. Доложите потом.

Проворный ординарец схватил стоявший на столе котелок, протянул Штейну. Напившись, командир бригады вытер платком худую, загорелую шею, отдал котелок назад ординарцу, позвал меня и приказал:

— Побывайте во взводе Нефедова, который включен во второй батальон сто тридцать первого полка. Если успеете — и в других наших подразделениях. Надо выяснить на месте характер и объем боевой работы наших штурмовиков.

Облачившись в одолженные кем-то замызганные солдатские штаны, телогрейку и пилотку, прихватив с собой автомат, я, вслед за выделенным в мое распоряжение связным, отправился в передовые подразделения, где воевали наши воины. Некоторое время мы шли во весь рост, стараясь держаться кустарника, росшего в изобилии в этой низине, но скоро свист пуль заставил нас спуститься в неглубокий и грязный ход сообщения, под который, видимо, приспособили обычную канаву, оставшуюся от торфоразработок. Местами полузасыпанный и полуразрушенный неприятельскими снарядами и минами, ход сообщения служил все-таки хоть каким-то укрытием от пуль, так как по всей линии началась оживленная перестрелка, в которую басовито вторгались пушки, подтянутые почти к самому переднему краю. Где ползком, а где согнувшись в три погибели, мы добрались наконец до самой подошвы одного из Синявинских холмов, черно-рыжие склоны которого возвышались довольно внушительно прямо перед нами.

— Лейтенант Нефедов, — представился молодой офицер, приложив руку к пилотке, и четко доложил: — Мой взвод придан второму стрелковому батальону сто тридцать первого гвардейского полка сорок пятой гвардейской ордена Ленина стрелковой дивизии.

— Капитан Фомин, — назвался я, ибо раньше этого лейтенанта не знал. — Направлен командиром бригады для выяснения обстановки.

— Откровенно говоря, хвастаться нечем, — сказал лейтенант. — Этот орешек нелегко раскусить, — кивнул он в сторону холмов, а затем рассказал подробно, что после окончания артподготовки стрелковые подразделения, едва поднявшись в атаку, залегли: их прижал к земле интенсивный пулеметный огонь из уцелевшего дзота на правом фланге наступавшего стрелкового батальона. Между ним и нашими наступавшими цепями была довольно ровная площадка, заросшая высокой травой и кустарником, в которых укрылись фашистские автоматчики и снайперы, тоже встретившие огнем наших солдат. Взвод получил боевую задачу уничтожить вражеский дзот. Штурмовая группа из семи человек и группа прикрытия — из четырех — выдвинулись вперед. Их плотный огонь из автоматов и ручного пулемета заставил на время замолчать фашистов, а артиллерийский огонь по дзоту помог нашим бойцам подобраться к нему на расстояние броска гранаты, обойдя засевшую в кустах вражескую пехоту. К сожалению, ни артобстрел, ни бомбежка дзот почти не тронули. Его амбразура продолжала выплевывать злые язычки пламени, не давая подняться атакующим ротам. Штурмовая группа, вооруженная зарядами взрывчатки и противотанковыми минами, имела задание уничтожить дзот. Несмотря на огонь из амбразуры, воины заложили в нее две противотанковые мины и подорвали их. Взрыв почти развалил дзот, и огонь прекратился. Но в этот момент на штурмовую группу навалились немецкие автоматчики. В жестоком бою половина группы погибла, остальные через заросли кустарника все же сумели пробиться к своим.

Однако, хотя огонь из дзота больше не мешал нашим наступающим подразделениям, их порыв угас. Батальон возвратился на исходные позиции.

Я побывал и во многих других подразделениях, поговорил с командирами стрелковых подразделений, которым придавались наши воины. Постепенно вырисовывалась общая картина, сами собой напрашивались важные выводы о порядке использования саперов-штурмовиков в наступательном бою. Чтобы не растерять впечатлений, я тут же, в штабной землянке, при звуках близкого боя, принялся за наброски доклада командиру бригады.

Ночью в душной землянке не спалось. Мы с М. Цуном обсуждали прошедшие бои. Капитан сетовал на большие потери и с беспокойством думал вслух о завтрашнем дне. Забылся я тревожным сном только под утро.

— Вставай, капитан, вставай, — тряс меня за ногу Цун, — а то Берлин без тебя возьмут. Сейчас умываться будем.

В землянке уже никого, кроме меня и Цуна, не было.

— Пошли умываться, — повторил Цун.

Я достал из своей полевой сумки полотенце, мыльницу и вышел из землянки. Стояло тихое, ясное, прохладное утро.

Умывались мы долго и, видимо, привлекли внимание вражеского наблюдателя. Внезапно в воздухе засвистело, и одна за другой рядом с нами шлепнулись две мины.

— Ложись! — крикнул Цун.

Мы оба бросились на землю. Переждав, не кинет ли немец еще парочку гостинцев, я поднялся, отряхивая с себя землю.

— Вставай, комбат, — позвал Цуна. — Пронесло.

Цун не отзывался.

— Ты что? — спросил я испуганно и тотчас понял всю нелепость своего вопроса: капитан был убит.

О случившемся по телефону доложил командиру бригады.

— Немедленно возвращайтесь на КП бригады, — приказал Штейн.

Когда я прибыл, он, не дав мне и рта раскрыть, приказал:

— Срочное задание вам, товарищ Фомин. Обобщите все, что видели в 62-м батальоне и что узнаете из рапортов наших представителей, побывавших в дивизиях, и свои выводы представьте мне к исходу дня, Я направлю документы по команде.

Помолчав, прибавил:

— Потом расскажете поподробнее, как погиб Цун.

Но едва я засел за работу, позвонил Комиссаров.

— Начинж Ленфронта приехал, — сообщил Яков Петрович. — Требует подробного доклада. Говори все, что видел. В выводах тоже не стесняйся.

— Но вы с комбригом еще не знакомы с моими выводами.

— Теперь уже поздно, — ответил Комиссаров, — при докладе и познакомимся.

В маленькой землянке командира бригады, разместившись кто на чем мог, находились командир, начальники штаба и политотдела бригады и еще два незнакомых мне человека, одетых точно так же, как был я одет вчера: в солдатские телогрейки и пилотки. Один из них — моложавый, симпатичный, чернобровый — по-хозяйски сидел за столом командира бригады, а сам Штейн примостился рядом. Мы с Комиссаровым представились тому, кто сидел за столом, догадавшись, что это и есть полковник Б. В. Бычевский, начальник инженерных войск Ленинградского фронта.

— Вот тот самый офицер, который совсем недавно возвратился из сорок пятой дивизии и которому я поручил подготовить донесение на ваше имя, — сказал Штейн, полуобернувшись к полковнику Бычевскому.

— Так что же вы собираетесь доложить? — обратился ко мне Бычевский.

— У меня с собой черновик проекта донесения на ваше имя, товарищ полковник. Разрешите его зачитать? — ответил я, и тут меня охватило сомнение: о моих выводах никто из бригадного начальства не знал.

Торопливо добавил: