Будни детектива Нахрапова
Шрифт:
…24 октября 1960 года на главном ракетном полигоне СССР НИИП-5 (Казахстан, станция Тюра-Там, с 1961 года – космодром Байконур) при подготовке к пуску первой боевой межконтинентальной ракеты Р-16 произошла катастрофа. А детали и узлы для этой ракеты были изготовлены на его заводе, точнее – на заводе, где секретарем партийной организации был Николай Емельянович Шаповалов. «Сложившаяся в мире политическая обстановка требует от всех граждан СССР самоотверженности и истинной самоотдачи» – так писали газеты, эти слова звучали с трибун партийных съездов. Заводу поручили важный заказ, его нужно было выполнить любой ценой! И заказ был выполнен в срок. А потом из-за неполадок в системе управления ракеты случилась авария, и 120 тонн топлива
Он понимал: в том, что случилось, есть и его вина, и за неё рано или поздно придётся отвечать. Но к ответу его все не призывали, и от этой неопределённости становилось ещё хуже. Самому пойти признаться? Не хватало храбрости. Да и что скажут люди? Он, секретарь парткома крупного завода, Николай Емельянович Шаповалов, сам на себя донесёт? Нет уж, лучше дрожать от страха, обливаясь холодным потом и вздрагивая при каждом шорохе… Признавать свою вину, а тем более, публично каяться, он не станет никогда!.. «Подумаешь, катастрофа!.. – презрительно думал он. – Мало ли их и без меня случается? Кто докажет, что я тоже был виноват? Нет, не добраться вам до меня!..».
И Шаповалов пускался в пространные мысленные рассуждения, защищаясь от нападок воображаемых обвинителей. И, конечно, всегда побеждал он – и совесть, слабо пытавшаяся подать голос, умолкала и возвращалась в тайные уголки души.
А когда совесть пряталась, её место занимал страх. И всё начиналось сначала.
Нет, погибшие люди его не волновали. Шаповалов дрожал за свою шкуру. Именно он, парторг завода, отдавал преступные приказы о сокращении времени цикла обработки узлов и деталей, ведь сроки поджимали!.. И теперь за это, возможно, придётся ответить!
…Каждый вечер дом встречал его угрюмым молчанием, холодным страхом и гнетущим предчувствием беды. Каждую ночь он в холодном поту вскакивал с постели, пытаясь отогнать от себя беду, проклиная всех и вся, выгораживая и оправдывая себя. Всё было тщетно. В своих кошмарах он видел людей, пылающих, как факелы. Они брели к нему, протягивая руки. Он слышал стоны, крики и мольбы о помощи, но отворачивался и уходил. Земля горела под ногами, и Шаповалов ощущал, как начинают тлеть подошвы его туфель. Дышать было тяжело, горячий воздух обжигал лёгкие, но поставленную задачу нужно было выполнить любой ценой!
И в каждом кошмаре на него сверху падала ракета, а ноги словно прирастали к земле, и от нее было не убежать… Сердце бешено колотилось, и, казалось, вот-вот выпрыгнет из груди.
– Это ты, ты!.. – слышал он хриплый шепот со всех сторон…
Люди – горящие факелы – разбегались в разные стороны, а вокруг все было опутано колючей проволокой, и люди, пылая, бежали на эту колючую проволоку и падали, натыкаясь на металлические шипы…
Каждый раз на этом месте Шаповалов просыпался и прислушивался к тому, что происходит вокруг. Где сон, а где явь? В панике он хватался за голову и метался из угла в угол. Кошмар не проходил.
Так длилось ровно двенадцать дней, а на тринадцатый сердце парторга остановилось.
…Частный детектив Нахрапов подскочил на постели. Сердце его колотилось как сумасшедшее.
– Да что же это такое?… – в беспокойстве думал он. Во сне он был не собой, а кем-то другим. И этот кто-то испытывал животный страх, ужас перед неизбежным… Кем он был во сне?!
Нахрапов сел на краю кровати и закурил. Увиденное было настолько явным и отчетливым, что не мудрено было посчитать себя сумасшедшим.
Сыщик глубоко затянулся и закашлялся. Кто такой Шаповалов? Почему ему, Родиону Романовичу Нахрапову, приснился чужой кошмар?!
И вдруг сыщика озарило – дом! Он во сне видел дом по Щедринской, 12! Тот же двор, фасад, крыша, двери! И комнаты, в которых он вчера был наяву. Неужели он так много думал о доме, что уже начал видеть его в кошмарах? Но человеку не может присниться то, чего он не знает! О той трагедии, произошедшей сорок восемь лет назад, заговорили только благодаря перестройке, и Нахрапов, конечно же, помнил этот нашумевший фильм. Но в нем ничего не говорилось о виновнике катастрофы – скорее всего, та давняя вина так
и осталась нераскрытой. А сам он подробностями этой истории никогда не интересовался и знать их не мог.– Значит, если верить сну, – рассуждал всклокоченный Нахрапов, – то предыдущим хозяином дома был Николай Емельянович Шаповалов, парторг номерного завода. Правильно, в шестьдесят первом дом перешёл к Соболяк, а до того в нём жил парторг. И умер от испуга.
Но как ему, Родиону Романовичу Нахрапову, могли передаться страхи умершего сорок восемь лет назад человека, виновного в былой трагедии? Он же ночует дома, а не на Щедринской, 12!
Этого частный детектив понять не мог, поэтому решил дождаться утра и посоветоваться с Риммой. Или, в крайнем случае, с Бобровым.
Константин Сергеевич Инокешин
Помощник частного детектива Бобров был сильно встревожен внезапной болезнью Надежды. Слишком уж близко к сердцу она приняла трагедию жильцов соседского дома, а лёгкая внушаемость сыграла с ней злую шутку. Вчера, когда они покидали дом, женщина чувствовала себя очень плохо после транса, и Бобров решил утром навестить её. Благо, шеф оставил ему автомобиль.
Подъехав к дому Надежды, помощник детектива непроизвольно взглянул на соседнее строение – оно величаво возвышалось в окружении современных построек. Неумолимое время, казалось, забыло о нём. Двор был чисто выметен и ухожен, но что-то в нём было не так… Что именно, Бобров понять не мог. То ли внезапная болезнь Надежды повлияла на его восприятие, то ли само расследование со всеми этими привидениями и кошмарами, но Николай чувствовал, что от дома по Щедринской, 12 исходит явная угроза. И чем дальше продвигалось следствие, тем страшней и коварней становился загадочный дом. Казалось, что связанные в единую цепочку разрозненные события придавали ему новую силу, и он, как живое существо, питался энергией других. Боброву стало страшно, и он отвёл взгляд от проклятого места.
«Проклятое место!.. – вспыхнула внезапная мысль в голове помощника детектива. – «Может, он построен в плохом месте? – спросил сам себя Николай и сам себе ответил: Очень может быть. Или какая-то трагедия в нём случилась?».
Николай нажал на кнопку звонка, и отец Надежды после недолгих расспросов впустил его в дом. Как оказалось, молодой женщине за ночь стало хуже, и теперь она в жару и беспамятстве металась по постели, бормоча бессвязные обрывки фраз. На неё жалко было смотреть – осунувшееся бледное лицо, разбросанные по подушке волосы, полузакрытые глаза. Она совершенно не была похожа на ту красавицу, которая два дня назад встретила Николая на пороге своего дома. Что с ней происходит, никто не знал. Приезжавшая ночью бригада медиков не нашла никаких симптомов заболевания. Введя женщине успокоительное, бригада скорой порекомендовала обратиться к участковому врачу и отбыла на другой вызов. Участковый, приходивший утром, тоже не смог разобраться, что происходит с Надеждой, и он посоветовал наблюдать за ее состоянием, поменьше тревожить ее и вводить успокоительное.
Чем помочь Надежде, Бобров не знал, да и время уже поджимало – пора было ехать на работу. Посидев немного возле больной, Николай пожелал ей скорого выздоровления и направился было к машине. Но злосчастный дом по Щедринской, 12 не давал ему покоя. Обернувшись в его сторону, Бобров решительно сделал шаг вперёд. Ключи ему были не нужны: вчера они не заперли, а только плотно прикрыли дверь. Теперь Бобров резким рывком распахнул её и, перекрестившись, шагнул через порог.
Всё было как в первый раз, когда они с Надеждой пытались осмотреть дом и наткнулись на призрак старухи. Такими же ровными полосами падал из окон солнечный свет. Так же плавно покачивалось кресло-качалка, словно с него только что встали. Старухи не было, и Николай облегчённо вздохнул. Кресло качалось, как маятник, и под это гипнотическое убаюкивание Бобров словно задремал, но продолжал видеть и слышать все, что происходило вокруг. А дом постепенно наполнялся звуками, шорохами, шагами, словно оживая на глазах. Где-то неразборчиво забормотал репродуктор. Внимательно прислушиваясь, Бобров мог разобрать лишь отдельные фразы: «Я себя советским чувствую заводом…».