Будни и праздники

Он опустил голову, мучительно ощущая собственную беспомощность. Неприязнь к жене исчезла, уступив место чувству бесконечной близости. Он с нежностью посмотрел на нее и покорно повернул к дому.

— Вечно не хватает денег, — с тоской произнес он.

Она промолчала.

— Пойдем в наше кино, соседнее? — предложил Гаржев, желая хоть чем-то ее порадовать.

— А что там идет?

— Какая разница?!

Она согласилась.

Супруги сидели рядом в темном зале, и Гаржев, взяв руку жены в свою, с грустью следил за двигавшимися на экране тенями. Под деревянными сводами зала громыхал военный марш, а на белом полотне разрывались фугаски, вздымая в воздух столбы глины. У Гаржева от всего этого росла жалость к себе, чувство обиды и чего-то еще, что трудно было определить.

Когда сеанс кончился и они вышли на улицу, крупными хлопьями повалил снег. Благодаря белым крышам домов, белым лентам трамвайных проводов, белым хлопьям, танцевавшим в воздухе, город выглядел теперь гораздо веселее.

Купив у торговца на углу орешков, Гаржевы пошли домой.

Старый Гаржев уже поужинал и спал у себя в комнате.

В доме было тихо и грустно.

Супруг накрыли на стол, разодрали на куски половину жирной индейки. После ужина, не вытерев выпачканных, лоснящихся губ и подбородков, принялись за орехи. Долго кололи их, грызли, жевали, мирно и лениво беседуя о разных разностях.

Потом Гаржева вынула из ящика стола потрепанную тетрадку с записями расходов и карандашиком записала: «Двадцать левов — кино, четыре лева — орехи».

Муж смотрел через ее плечо на неуклюжие, кривые цифры, расползшиеся, точно мухи, по тетрадочному листу, и что-то напряженно прикидывал в уме.

Потом они легли. Вскоре она уже спала, раскрыв рот, а Гаржев лежал рядом и перебирал в памяти события истекшего дня. Он долго, кряхтя, ворочался с боку на бок, пытаясь уснуть. В мозгу теснились черный автомобиль, человек в котелке, улица, фильм. Жаркая спина жены действовала на нервы. В комнате и без того было душно, а из кухни проникал запах тушеной капусты.

«Эх, к чему это все, коль люди не хотят чтить праздники? — рассуждал Гаржев, но мысль тут же ускользала куда-то и еще долго перескакивала с одного на другое.

Неожиданно он вспомнил, что послезавтра ему снова на службу. Это его успокоило.

«Скорей бы уж и завтрашний день прошел», — подумал он и представил себе длинную неприглядную комнату, заваленные бумагами столы своих коллег. Перед глазами возник подъезд присутственного здания, коридор, лифт. Он ощутил знакомый запах бумаги и батарей парового отопления, у него отлегло от сердца, и он успокоенно вздохнул. Сон смежил веки… Лифт заключил его в свою клетку и начал медленно поднимать вверх… Выше… выше… выше…

Ревность

1

По-настоящему ее звали Стефана Новокиришка, но все в кооперативном доме называли ее Стражницей [12] за добровольно взятую на себя обязанность сторожа и блюстителя порядка. Она следила за чистотой лестниц, тишиной и поведением жильцов и вела постоянную борьбу со служанками. Не было дня, чтобы она с ними не поскандалила.

В ее ссохшейся головке прочно угнездилась мысль, что раз дом выстроен на месте принадлежавшего ей домика, то и распоряжаться в нем она имеет полное право. Уверенная, что без ее бдительности в доме настанет столпотворение и вообще никакой жизни не будет, Стражница испытывала безграничную ненависть ко всем жильцам и чуть ли не считала их своими квартирантами.

12

Стражница-точный перевод болгарского слова «стражарка», женской формы от «стражар» — стражник — низший полицейский чин в буржуазной Болгарии.

Семьи у нее не было. Стражница занимала выходящую на север темную в два этажа квартиру. Оттуда, с высоты третьего этажа, был виден как на ладони узкий дворик соседнего дома. Свои комнаты Стражница сдавала чиновникам, а сама устроилась в кухне, заставленной старинной мебелью и насквозь пропитанной запахами пыли, нафталина и кухонного чада. Эти напоминающие о прошлом запахи перешли из старого дома вместе с хозяйкой. Над громадной, словно речной плот, кроватью, занимавшей половину кухни, висели семейные фотографии: громадная шляпа жены почти заслоняла тщедушного робкого человечка — мужа. Сюда же, в кухню, вдова втиснула множество всяческой, давно уже ненужной домашней дребедени, скопленной за двадцать лет семейной жизни.

Летом она обычно сидела на железном балкончике, куда выносила печку с очередным варевом, и вязала вечную шерстяную фуфайку. Считая петли, она шевелила губами, выставляя три крупных, желтых, как у старой лошади, зуба. Зимой Стражница занимала свой пост у окна, и снизу можно было видеть, как ее седая голова торчит за запотевшими стеклами.

Она не бывала нигде, кроме соседних лавок, в которых, уверенная, что ее непременно обсчитают, жестоко торговалась за каждый кусочек брынзы или пакетик сахара. В свое время застройщик купил у нее участок чуть ли не за бесценок, и с тех пор вдова потеряла в людей всякую веру.

Единственно, кому она доверяла, это своим квартирантам. Незаметно для самой себя она даже по-своему привязалась к ним, а больше всего к одному нелюдимому старому холостяку, которого просто обожала. Понемногу вдова стала относиться к нему как к хозяину, советовалась с ним об уплате налогов, о воде, о починке тротуара, даже о том, как переставить мебель в той или иной комнате. Изредка она приглашала его на чашечку кофе, но ее робкие попытки установить более близкие отношения ни к чему не приводили — господин Петров всегда отказывался.

Это был унылый банковский чиновник с чахоточным лицом, лет пятидесяти. Вскоре он должен был выйти на пенсию. Вечно озабоченный своим больным желудком и обуреваемый связанными с этим страхами, он жил по часам, любил читать медицинские — журналы и чрезмерно заботился о чистоте.

Расстояние, которое он неизменно соблюдал, между собой и хозяйкой, никогда не обижало вдову. Наоборот, это ей даже нравилось. Только так и должен держаться солидный, уважающий себя господин. К тому же она вовсе не испытывала потребности видеть его рядом. Ей было довольно знать, что господин Петров у себя в комнате, за стеной. Семь лет неусыпного внимания помогли ей изучить все стороны его жизни. Она знала, как он спит, как отдыхает, как пьет кофе. Постепенно, неведомо какими путями, квартирант стал основным содержанием ее жизни.

По утрам, проводив господина Петрова на службу, она, серьезная и возбужденная, шла к нему убирать. Окинув комнату взглядом, она уже знала, как господин Петров провел ночь. Она читала у него на лице все его боли и страхи и давно уже воспринимала их как свои собственные. Нередко, вспомнив какую-либо из его жалоб, вдова печально качала ссохшейся головкой и вздыхала:

— Ах, господин Петров, бедный господин Петров.

Она хорошо знала душу господина Петрова. А так как ей приходилось стирать его белье, то думала, что знает и тело.

Однажды во дворике соседнего дома поставили собачью конуру. Сначала Стражница не обратила на это никакого внимания, но когда около полудня рядом с конурой появился большой, белый как снег пес в красивых коричневых пятнах, она в волнении выскочила на балкончик.

Ужасно! Это новое существо грозило нарушить покой и привычный уклад всего дома. Кроме того, Стражница вообще терпеть не могла собак.

Во дворике собралась вся семья соседа. Вернулись из школы дети, окружили собаку, долго играли с ней и гладили ее волнистую шерсть. Потом отец прогнал детей в дом, а пса привязал к конуре.