Будни и праздники

«Притворяется спящей. Лежит тихо, боится меня разбудить. И напрасно, совершенно напрасно… — думал Марев. — Как она, верно, будет проклинать меня, когда узнает, а все равно не сможет поверить, что я вор, то есть даже если и поверит, простит. Любит меня, а за что? Все это ни к чему… Так и станем жить, известно уж как — вечно одно и то же, буду врать, что и я ее люблю. Даже на детей надеяться не приходится… А если я попадусь, каково-то ей придется? Совсем плохо… Впрочем… хм, тогда она выйдет за другого, что ей помешает?»

При этой мысли Мареву стало жалко недавно купленную мебель, а потом и жену. Три года прожили они вместе, и все это время жена беззаветно любила его, прощала любые капризы, безропотно терпела грубости и даже, когда он однажды ударил ее, не зарыдала в голос, а только, тихонько всхлипывая, старалась подавить слезы. Марев знал, что жена чувствует себя виноватой в том, что у них нет детей. Дочь сельского священника, она принесла ему в приданое немного денег, которые Марев вместе с некоторыми другими сбережениями положил в банк, где служил он сам. Если ему удастся ограбить кассу, все это, конечно, будет конфисковано, но, с другой стороны, наличие вклада на какое-то время отведет от него все подозрения.

«Если дело выгорит, верну ей вдвое больше», — решил он.

В послеполуденной тишине над оглохшим от сна городком дважды ударили древние городские часы. Звук расплывался мягко и безнадежно, словно бы сами часы чувствовали свою дряхлость. Отголосок его некоторое время дрожал в жарком воздухе и наконец болезненно замер, но Мареву все еще казалось, что он звучит в нем самом. Повернувшись, он взглянул на жену. Прикрытое какой-то домашней кофточкой плечо равномерно вздымалось. Значит, уснула. С кушетки она казалась Мареву гораздо полнее и меньше ростом, в формах ее тела угадывалось что-то мучительно слабое и детское. Чтобы не смотреть на нее, Марев закрыл глаза.

«Не она, вся моя жизнь мне надоела, — рассуждал он. — Хоть бы дело себе какое нашла, съездила бы куда — нибудь, что-нибудь новое увидела… А если взять ее с собой на выставку?.. [14] Еще восемь тысяч… Дело, конечно, не в деньгах. Важно уехать без нее, одному. Тогда я и думать начну посвободней и вообще все пойдет по-другому».

Вот уже месяц — и днем в банке, и ночью, когда из-за жары приходилось спать во дворе, — Марев строил планы буду щей жизни. Казалось бы, все обдумано до мельчайших деталей, ключ от сейфа давно готов, а он медлит и ни на что не может решиться, хотя знает, что со дня на день их отделение должно будет перевести деньги в центральный банк.

14

Имеется в виду Всемирная выставка 1937 г. в Париже.

Марев приходил на службу раньше всех и первым делом спешил к сейфу. Тяжелая дверца открывалась с глухим скрипом, казалось, это покряхтывает сама стальная грудь сейфа. Скопившиеся в нем банкноты — в пачках и просто так — безмолвно дожидались, когда он их заберет, и словно бы смеялись над его страхами. А Марев довольствовался лишь тем, что любовался ими да толстым пальцем пересчитывал пачки. Потом он садился за свой стол, опускал голову на ладони и предавался размышлениям.

Один за другим приходили сослуживцы, и старый сторож, спавший в каморке у самого входа, отправлялся в кофейню, за кофе для господ чиновников. День начинался всегда одинаково — ровно и уверенно, как безупречно отлаженный механизм. После кофе приносили газеты — единственный в городке продавец в первую очередь доставлял их в банк. Затем наступала очередь сборщиков налогов и мелких вкладчиков. Деньги, чаще всего небольшие, здесь в какой-то мере теряли свое значение: нельзя было ни поторговаться, ни надуть кого-нибудь. Марев равнодушно принимал их, равнодушно пересчитывал, и только взгляды, какими эти жалкие людишки следили за его руками, выдавали обуревающую их жадность. В полдень Марев запирал сейф, заходил в ресторанчик выпить рюмочку сливовицы, покупал в соседней пекарне буханку еще горячего хлеба и шел домой обедать. От нечего делать обед у Маревых тянулся убийственно долго. Жена уговаривала его есть и пересказывала какую-нибудь услышанную от соседей безынтересную новость. После обеда полагалось соснуть часика полтора, затем надо было возвращаться в банк. Вечером супруги под ручку прогуливались по единственной в городке замощенной улице. Иногда ходили в кино, в сбитый из досок, пристроенный к читалищу [15] зальчик, где при каждом перерыве зрители дружно и бессмысленно зевали, обводя друг друга тупыми, словно спросонья, глазами. После кино супругов обычно охватывала отчаянная, молчаливая нежность. От однообразной жизни оба толстели и становились все более ленивыми.

15

Читалище — возникшее в середине XIX в. культурно- просветительное учреждение, объединявшее библиотеку-читальню и клуб и сохранившееся до настоящего времени.

Поскольку детей у них не было, в доме было глухо и скучно. Марев пристрастился было к вину, стал приходить поздно домой, но вскоре опротивел сам себе и бросил пить. Особенно с тех пор, как замыслил ограбление. Он часами сидел у недавно купленного радиоприемника в полутемной спальне, где светилась только испещренная красными черточками и названиями чужеземных городов шкала аппарата, и, не спуская с нее глаз, слушал музыку и незнакомую речь. Взгляд у него становился мечтательным. Каким глухим, бедным и до отвращения знакомым был их городок по сравнению с остальным огромным, богатым и прекрасным миром! Ничего не подозревавшая жена радовалась, что он вовремя приходит домой, хотя женское чутье подсказывало ей, что с мужем что-то творится. Она попыталась угадать это, но, не в силах понять истинную причину, решила, что его мрачное молчание направлено против нее.

Около трех Марев поднялся и стал собираться на службу. Жена притворилась спящей и, лежа в постели, слушала, как тот, покряхтывая, натягивает ботинки.

2

Из-за жары все работали в одних рубашках и черных сатиновых нарукавниках. Делопроизводитель, смуглый круглоголовый добруджанец, рассказывал стажеру какой — то эпизод военных лет. За тонкими фанерными перегородками, разделявшими помещение на узенькие, напоминавшие пляжные кабинки комнатки, стучали машинки, а там, где сидел бухгалтер, щелкали кругляшки счетов. В открытые окна была видна площадь, на которой дремали два пыльных автобуса, в сторонке, в жидкой тени черных обшарпанных акаций торчали оглобли распряженных телег, уже наехавших в город к завтрашнему базару.

Время от времени над какой-нибудь перегородкой взлетал чей-то знакомый громкий голос, доносились обрывки разговоров, перемежаемые то бранью, то смехом. Солнце заливало булыжную мостовую и белые оштукатуренные дома ослепительным светом, улицу словно бы качало от зноя, а над всем этим плыл погребальный звон.

Марев старательно заканчивал оформление дневных поступлений. Цифры выстраивались на оелой бумаге, превращались в серебро, пачки банкнот, столбики монет… Над ними металось что-то безымянное, бесформенное. О чем кассиру не хотелось ни думать, ни тем более как-то называть. Сонное оцепенение этого дня рождало неизбывное ощущение безнадежности. Марев устало поглядывал на площадь и с удвоенной яростью в третий раз принимался за спутанные подсчеты.

Часы показывали половину шестого, когда из директорского кабинета раздалось:

— Марев! Позовите же Марева!

Директор Енев весь в поту сидел на широком круглом стуле, расставив короткие ноги, и с досадой барабанил пальцами по столу.

— Вот что. Марев, — громче чем нужно сказал он, не глядя на вошедшего. — Пора уж перевести те деньги, мы и так порядком с этим задержались.

— За чем же дело стало? Я готов.» Раз нужно, переведем.

— Сегодня или завтра? — не понижая голоса, спросил директор и зевнул.

— Завтра. Сегодня не получится. Уже поздно.

— Знаешь что? — директор почти перешел на шепот. Он поднял на Марева сонные глаза и подмигнул.-* Деньги деньгами, а давай-ка мы с тобой махнем сегодня на речку и искупаемся. Только чтобы другие не заметили, а то, сам понимаешь, неудобно. Тебе-то что, касса все равно уже закрыта, а мне неловко.

— Что ж, если вам так хочется, я не против, — ответил Марев, удивляясь, что против обыкновения говорит директору «вы». — Но… как сделать, чтоб никто не узнал?

— Вот и я о том же. Давай выйдем не вместе, а поодиночке. Сначала ты. Через десять минут встретимся за церковью. Ты уж позаботься… немножко ракийки, того- сего, я со своей стороны тоже кой-чего припас… А до речки доберемся на кабриолете. [16] Леке довезет. Я уже распорядился.

Директор зажмурился и, вытерев носовым платком шею, громко добавил:

— Значит, решено, Марев. Завтра же и переведем! И вот что еще, — он опять перешел на шепот, — одни поедем или с женами?.. Ты как думаешь?

16

Кабриолет — элегантная двуколка без козел. В северной Болгарии так называли довольно тяжелый четырехколесный экипаж, напоминающий обычную пролетку.