Будни и праздники

Забывшись, Турсынгуль потрогала карманы куртки Николая, как собственной телогрейки.

— Чего ищешь?

— Ой, извини… Ты не куришь?

Николай хлопнул себя по бокам в изумлении:

— Ну и женщины! Мужики завязывают с куревом, а они…

— Пожалуйста, никому не говори, я — потихоньку.

— Ничего, отучу я тебя от зелья, — уверенно пообещал он. — Сам я крепко смолил, но подошла минута — и бросил. Не желаю зависеть от какой-то вонючей травки.

— Счастливый. А я вот курю, и терплю, когда приказывают и кричат… — Она вздохнула с укором самой себе. — Завидно, правда.

Почти беззвучно рассмеялся Николай. Смех был мягким, ласковым.

— Светлая ты, бригадирша!..

— Да и ты как будто не темный.

Она почувствовала, как Николай прикоснулся к куртке на уровне талии. Это было настолько неожиданно, что Турсынгуль ошеломленно замолчала. Приготовилась веско сказать, чтоб он немедленно убрал руки, но ладони вдруг скользнули вниз, по бедрам, и она резко оттолкнула от себя парня.

Высокая фигура Николая куда-то исчезла, словно растаяла в темноте. Не сразу разглядела Турсынгуль, что он сидит на земле, откинувшись на заведенные за спину руки. Не веря, что у нее хватило сил сбить его с ног, присела на корточки.

— Ты чего?

— Здесь бугор какой-то!..

Никак не удавалось Турсынгуль предугадать, как он поступит в следующую минуту: отерев пальцы о брюки, Николай легонько погладил ее по щеке, будто не он, а она упала, споткнувшись о невидимую кочку.

— Перепугалась?

— Ты руки не распускай, рассержусь.

— Несправедливо, начальник! Я искал, где карман, там платок у меня, сама проверь.

— Ах, плато-ок! — вставая, протянула она. Поплотнее запахнула на себе куртку. — Тогда ищи дальше.

Он вскочил на ноги, взял было Турсынгуль за плечи, но тут же отпустил:

— Ну нет, еще врежешь, не дай бог!..

Турсынгуль молча потянула его за рукав, заставила повернуться к себе спиной и размашисто, почти ударяя, отряхнула рубашку.

— Ниже сам почистишь.

Он вытянулся в струнку, переводя все в шутку, чтобы не обнаружить перед Турсынгуль неведомо отчего возникшую робость.

— Слушаюсь, начальник!..

На улицу вышел Сергей, за ним — остальные гости, и оказалось, что все уж почаевничали и собрались расходиться.

Когда прощались, Турсынгуль с шутливой торжественностью вручила ему куртку и как бы невзначай задержала пальцы на его локте. От этой мимолетной ласки Николай встрепенулся, но, выдерживая взятый прежде тон, бойко выпалил:

— Спокойной ночи, начальник! Продолжим завтра наши поиски?

— А ты прыткий, — поджала Турсынгуль губы.

— Виноват!..

Ушла она, ушли гости, а Николай с Сергеем еще долго ходили по ночному поселку. Спать не хотелось. В воздухе пахло свежестью, даже сыростью, что здесь, в пустыне, случалось только ранней весной, когда выпадали короткие дожди. Это значило, что скоро будет тепло, небо перечертят летящие на север птичьи стаи, и барханы разукрасят строчки следов всяких ящериц, варанов, сусликов. Все оживет и будет спешить хоть как-то приготовиться к зною, к тому, чтобы выжить предстоящим летом.

— Весной хорошо! — рассуждал Николай. — А ты заметил, как в эту пору преображаются женщины? Каждая — прямо красавица! А почему?

Почему, Сергей не знал. Он вообще пока не мог ничего сказать о женщинах, и потому жадно слушал, как Николай объяснял, что солнце, дескать, их как бы раздевает. Они снимают свои пальто, шубы и телогрейки, которые уродуют любую фигуру, и тогда любуйся женской красотой сколько хочешь. Сергей почему-то вспоминал Турсынгуль в расстегнутой телогрейке, с поднятыми к платку руками, смущался и вздыхал.

— Ничего, Серега, я тебя научу с девками обращаться, — пообещал Николай.

— Я и сам умею, — краснея в темноте, ответил Сергей. — Лучше научи на гитаре играть.

— Заметано! Слушай, переселяйся в мою комнату. Вдвоем веселей, ей-богу. — И, услышав обрадованное «конечно», вдруг спросил: — А какой такой Равшан у бригадирши, с которым она возится?

— Сын! Пацан лет шести или пяти… Гуля — разведенка, второй год без мужа. Отдубасила сковородкой и выгнала.

— Смелая.

3

В то утро ветер дул с ленцой, не замутненный ни песком, ни пылью, и чистый солнечный свет сверкал даже в лужицах гудрона, слепя глаза. Дышалось легко, и оттого, что день обещал быть по-настоящему весенним, было радостно.

Михаил и тот повеселел, хотя и жаждал опохмелиться. Поймав Шуру в воротах склада, он попытался шутки ради обнять толстушку. Она вывернулась и с наслаждением шлепнула охальника промеж лопаток.

Вихлястое тело Михаила выгнулось от удара, и под хохот бригады пошел он прочь на подгибающихся ногах, то ли дурачась, то ли в самом деле испытывая затруднения в дыхании.

— А ну, бригада, — весело выкрикнула Турсынгуль, — добьем сегодня крышу? Начальство торопит!..

Совсем уж по-девчоночьи расшалившись, женщины хором ответили, что «добьем», хватит с ней возиться.

Котел для разогрева гудрона задымил нехотя. Но, поколдовав с соляркой у топки, Назырбай быстро заставил пламя биться неукротимыми желто-красными языками с толстыми жгутами копоти.

Попробовал барахлить и подъемник, с помощью которого поднимали рубероид на крышу, где уже уложенные полосы напоминали дорожки, расстеленные для какой-то торжественной встречи. В иное время пришлось бы искать электрика, а тут выручил Николай. Вырубив рубильник на щите, он поковырялся в рычагах, что-то там скрутил, что-то прижал, и подъемник ожил.

Ровным слоем растекался гудрон, выпуская за край крыши черные сосульки. Полосы рубероида ложились без перекоса, без щелочки между краями, внахлест.