Будни и праздники

Слукавил парень. Захотел показаться людям при параде, а сам темнил. Ведь общежитие — в поселке, за шесть километров отсюда, какое уж тут «по дороге»?.. Смех заполнил вагончик. Даже Турсынгуль, обычно сдержанная, засмеялась, прикрывая рот ладошкой.

Николай крутнул головой и неожиданно тоже рассмеялся:

— Да ладно уж, соврать нельзя!..

Обернулся он с переодеванием довольно быстро, тем более что Сергей помог ему поймать машину до поселка. Парнишка вызвался проводить новичка, но Турсынгуль не пустила:

— Нечего разъезжать туда-сюда.

Поправила платок, повязанный на затылке, и от движения рук, заведенных за голову, распахнулась незастегнутая телогрейка и округлилась крепкая грудь под мужской фланелевой рубашкой. Едва ли не зримо увиделось всем, как гибко ее тело. Маленькая росточком, да уж больно ладная.

Сергей конфузливо потупился, и на смуглых щеках проступил румянец. Пробубнил:

— Опять наставляешь?

— Опять. — Турсынгуль не заметила его смятения. — Неси кирпич к подъемнику, хватит прохлаждаться.

Отойдя от нее, он дразняще выкрикнул:

— Опекунша!

Так он называл всех женщин в бригаде, поскольку они без конца учили его уму-разуму, а ему это давно уж надоело.

Сергей был из детдома. И с первых же дней, как женщины узнали, что паренек рос сиротой, принялись они его воспитывать. И специальности обучили, и заставили поступить в техникум, и выручали, когда, случалось, он выяснял отношения с мальчишками на танцплощадке. Грех было Сергею жаловаться! А он все бунтовал, непривыкший к женской заботе. Однажды даже сбежал от них — устроился оператором на дальнем промысле. И все же вскоре возвратился: видно, привязался к ним помимо воли.

Когда Николай вернулся из общежития, Сергей как присох к нему. Вот тут-то и началась их дружба, из-за которой сейчас, спустя шесть недель, у женщин головы шли кругом. Знали бы тогда, чем все кончится, силком увели бы парнишку. Да не знали и даже, глупые, радовались, что у Сергея, кажется, появился старший товарищ.

Ведь он прямо-таки тосковал по другу. С кем ему было водиться в бригаде? С ними, что ли, с тетками, у которых на уме только семьи да дети, да что сварить, да где достать стиральный порошок? Или дядя Костя? Он для Сергея — старый. К тому же как попал пять лет назад «под каблук» Катьке Сычевой, так оттуда и не вылезает. Уж на что весело смотреть, как жена верховодит над мужем, но у Катерины — явный перебор: и туда — Костик, и сюда — Костик, и то подними, и это поднеси… И дядя Костя не протестует: бегает даже вроде бы с удовольствием. За сорок человеку перевалило, а с женой — лопух лопухом.

Или взять Михаила. С ним и водиться-то опасно. Пьет и еще бахвалится: «Я, девки, бормотолог!» Это — как ученое звание у него за то, что хлещет винцо, прозванное «бормотухой».

Бывали в бригаде и другие мужики, и немало. Однако поработают немного — и расчет им подавай. Что их не устраивало, определить невозможно. Жилье в Аланге дают приличное, зарплата — в норме: и за отдаленность, и за безводность идут немалые деньги. Правда, здесь, на газовых промыслах, летом жарко до обмороков, потому что кругом — пустыня. Но за такое неудобство и начисляют коэффициент. Кто б его давал, если б в Аланге был курорт?

Нет, не находилось никого, пригодного Сергею в товарищи. Разве что Назырбай, но к нему не подступиться: привык командовать молодыми. Мол, раз ты моложе меня, слушайся и подчиняйся, как положено по народным обычаям. А Сережке обычаи ни к чему — кто их выдумал, тот пусть и выполняет.

Вот почему парнишка так потянулся к Николаю.

В ту пору бригада заканчивала склад аммиака для цеха осушки газа. И, заметив, что Николай морщится от острого запаха, Сергей так и кинулся объяснять что к чему. Да и то сказать: на головных новичку без объяснений знающего человека не обойтись, потому что они, эти головные, ни на что не похожи. Серебристые трубы, и неохватные, и тонкие, опутали темно-серые корпуса станций, башни, и все это гудит изнутри. Ни тебе дыма, ни пара, ни перестука, как на всяком нормальном предприятии. Гудит, и все.

— Аммиаком пахнет, — сказал Сергей.

— С похмелья полезно, — тут же вставил Михаил. — Мозги прочищает!

— Твои уж ничем не прочистишь, — одернули его женщины, чтобы не мешал рассказу парнишки.

А тот говорил, что есть такая вода — пластовая. Она соленая и хлещет из скважин вместе с газом. От нее избавляются низкотемпературной сепарацией в башнях. То есть морозом высушивают газ, как мокрое белье — зимой. А холод делают с помощью аммиака. Вот и весь секрет.

Сидя на опрокинутом барабане из-под кабеля, Назырбай похлопал в толстые ладони.

— Слушай, да ты настоящий лектор!

— Можем, — шутя погордился Сергей.

— Но ты еще потанцуй перед ним, — кивнул Назырбай на Николая.

— Чего-чего?

— Потанцуй! Обслуживать надо на высшем уровне.

В голосе Назырбая так откровенно сквозило желание оскорбить их обоих, что от неловкости и удивления некоторые женщины хихикнули.

Назырбай ждал ответа, не поднимая глаз от земли, приземистый, почти квадратный, налитый непонятной враждебностью.

— Ты чего разволновался, дядя? — коротко спросил Николай. Вряд ли Назырбай был намного старше него, лет на пять-шесть, не больше. Тем язвительней прозвучало «дядя». — Сам и станцуй!

— Перед тобой? — Вскинул глаза, ожег его взглядом. — Ты, молодой-красивый, веди себя аккуратно.

Сергей, наконец, произнес, не скрывая изумления:

— Чего придираешься?

Мельком посмотрев на него, Назырбай пренебрежительно кинул:

— Э-э, гуляй!..

— Куда гулять? — начал было расходиться Сергей, однако женщины зашумели, стараясь, заглушить ссору:

— Ну, хватит, чего распетушились?

Не знали они тогда, что ссору не погасить.

Удивительно, но получилось так, что Назырбай первым почуял, какая беда пришла для Турсынгуль. Уж как он уловил такое, никому не известно. Верно, перехватил какой-нибудь взгляд Николая, очень уж выразительный. Или в походке Турсынгуль, в ее движениях, в том, как она поправляла кокетливо повязанный платок, разглядел что-то опасное для нее и для себя. А может, просто сердце ему подсказывало? Влюбленное, оно — вещее.

2

Когда уж и поужинали, и каждый говорил, что хотел, не слушая соседей, Николай достал из шкафа гитару. Тронул струны, и тотчас поубавился разговор. От низких чистых звуков словно посвежело в жаркой комнате, где на стульях и кроватях расположились вокруг стола дядя Костя с Катериной, Михаил, Сергей, несколько женщин.

— Батюшки, он еще и музыкант, — восторженно ахнула Шура, средних лет подсобница, женщина пышная и, как многие полные люди, кроткого нрава.