Будни отважных

* * *

О следующем человеке разговор особый. Мы хотим, чтобы о нем узнали пионеры и комсомольцы Аксая. Это сын бывшего начальника Аксайского отделения милиции Володя Виноградов. Восьмиклассник. Он был гордостью школы, когда учился, он должен стать ее гордостью и теперь.

Но не будем забегать вперед. Все по-порядку.

Они с матерью, как и многие другие, безуспешно пытались эвакуироваться. Отец был на фронте. Едва вернувшись домой и бросив тяжелый чемодан, Володя побежал на улицу посмотреть, что там делается. Фашисты уже хозяйничали везде. Он узнавал и не узнавал родную станицу. Те же дома, заборы, улицы...И вместе с тем все кругом стало чужим. Мальчишеское тревожное любопытство толкало Володю все дальше. Вот знакомое двухэтажное здание. Вывеска над дверью: «Полиция». У входа — полицай с карабином. У здания школы полно немцев. На улицах людей мало.

Домой Володя вернулся подавленный. Мать бросилась к нему, прижала к себе:

— Где же ты бегаешь? Вся душа изболелась. Вот что вокруг делается! Хватают, гады, детей малых.

— Что ты, мама? Ты же видишь — ничего со мной не случилось.

— С тобой... А вот Жибцова и Мишу Матюшкина взяли. Кто-то сказал, что они из вагона радиоприемник украли. Немцы дом обыскивали, нашли взрыватели от гранат... Мать Матюшкина без памяти лежит.

Обоих мальчиков Володя хорошо знал. Им было по пятнадцать лет. Они учились с ним в одном классе... А эти взрыватели они все подбирали на поле боя, хотели из них зажигалки делать.

— Господи, да что же это творится; что делается, — причитала мать.

— Перестань, мама! — впервые повысил голос сын. — Слезами не поможешь.

— Береги себя, сынок. Помни, кто твой отец. Тебя ведь каждый в станице знает. И Мирошников знает. Он теперь начальник полиции.

— Подлец! Жаль, раньше не знали!

Вести о расправах с мирными жителями и детьми распространялись мгновенно, нагоняя на людей страх, заставляя их отсиживаться по домам. Но они же, эти вести, рождали и другое — ненависть, желание мстить, мстить во что бы то ни стало!.. И так сильно было это чувство, что даже детей оно делало взрослыми.

Однажды вечером Володя сказал матери, что решил уходить из Аксая и пробираться к фронту. Мать не стала возражать, она вдруг отчетливо поняла, что он уже больше не мальчик, что сын ее уже мужчина. Только ночью долго плакала в подушку.

Утром Володя ушел...

В школе Володя дружил с Женькой, сынишкой паромщика Николая Николаевича Паролицына. Часто бывал в их семье. И, приняв решение уходить, Володя пришел к ним. Николай Николаевич внимательно посмотрел на парня, однако ни о чем не спросил. Ждал, пока тот сам расскажет. Выгадав минутку, когда Женька вышел во двор, а Мария Михайловна, мать Женьки, спустилась в погреб, Володя в нескольких словах объяснил, в чем дело и попросил совета. Паромщик помолчал, патом сказал:

— Вот что, зайди-ка ты вечерком ко мне, когда стемнеет. Тогда и поговорим.

Все, что посоветовал в тот вечер Паролицын, Владимир выполнил в точности. Сначала он шел только днем, оборванный, с длинным пастушьим кнутом. Встречным говорил, что ищет пропавшую корову.

Когда пошли прифронтовые места, днем отлеживался в оврагах, на сеновалах, а ночами шел и шел вперед. И дошел.

После тщательной проверки командование части, в которую попал Виноградов, решило обучить способного и сообразительного паренька специальности радиста. Четыре месяца Володя изучал радиодело. Когда в совершенстве овладел аппаратурой, его вызвали к командиру.

— Ты, говорят, родом из-под Ростова? — спросил пожилой майор. — Ну вот и славно. Значит, места те знаешь, легче будет. Выбросим тебя завтра утром у Больших Салов. Товарищи с тобой будут, вечером познакомлю вас. Рацию береги, как зеницу ока. Без нее, сам понимаешь, вся группа, как без рук. Вот здесь адрес явки. Прочти и запомни намертво. Сведения будешь передавать.

* * *

Поля вокруг села пустовали. Их весной не засеяли. И в самую страдную пору, пору уборки, только кое-где копались в земле огородники. Огороды были сразу за селом, на восточной его окраине. А дом Луспекаевых стоял на самом краю улицы. Ольга приходила с огорода обессиленная. Она устало опустилась на стул, обвела взглядом семейство. Что-то не в порядке дома, что-то случилось. Непривычно тихи дети, явно нервничает мать.

— Мама, ты что?

Дверь в соседнюю комнату отворилась. На пороге появился рослый, очень симпатичный русый парень. Протянул руку:

— Здравствуй, Олечка! Меня зовут Володей. Я принес вам от вашего брата письмо... Вот, пожалуйста...

Она взяла клочок бумаги. Рукой Амбарцума (его так и не устоявшийся почерк сестра знала хорошо) было написано:

«Дорогие отец и мама, дорогая сестра. Примите этих трех человек, как принимали меня. Если вы в чем-либо нуждаетесь, они вам помогут».

— Товарищи здесь, в этой комнате. — Володя показал через плечо на закрытую дверь.

Вечером, когда совсем стемнело и глубокая тишина легла на сельские улицы, отец Амбарцума, Володя и другой паренек, Степа, ушли за рацией, которую они спрятали в лесополосе. Третья из группы, молоденькая девушка Вера, осталась в хате.

Вернулись они уже перед рассветом. Спрятали рацию на чердаке. Степа с Верой сразу же стали собираться в дорогу. Мать дала им в руки по тыкве, чтобы встречные думали, будто ребята ходят по деревням, покупают продукты. Володя провожать во двор не вышел, он оставался у Луспекаевых. И нельзя было, чтобы его видел кто-либо из соседей.

По дороге на Ростов часто проходили фашистские соединения. Из небольшого дома на окраине села ночами летели в эфир шифровки о численности вражеских войск, о вооружении, технике, направлении движения. Часто такие передачи были связаны с огромным риском. Володя вел их из маленькой задней спальни. В нее вели две двери. Одну, широкую, хозяева наглухо забили и заложила тыквами. Вторая, очень узенькая, была за печкой, в темном углу. На нее никто не обращал внимания.

Как-то через село проходило большое соединение гитлеровцев. Во двор к Луспекаевым немцы поставили три походные кухни. Возле них суетились повара. А в большой комнате дома собралось на совещание более десятка офицеров. Луспекаевы сгрудились на кухне. В этот день Ольга не пошла в поле. Они с отцом долго о чем-то шептались. Потом она проскользнула через узкую дверь в спальню. Подходило время передачи. Володя быстро и вопросительно взглянул на Ольгу.

— Отец сказал, что надо передавать. Я сяду на крыльцо и буду громко петь. Они тебя не услышат...

Голос у Ольги был сильный, звучный. Она пела старинную армянскую песню, которую очень любил ее брат. Проходившие мимо крыльца немцы одобрительно похохатывали и, коверкая слова, говорили:

— Кароший песна.

Виноградов скрывался у Луспекаевых почти полтора месяца. Неожиданно он принял приказ перебазироваться ближе к Ростову. Там ждал связной.

Владимир пришел на явочную квартиру к вечеру. Встретил его высокий пожилой человек в старенькой косоворотке, в пиджачке, накинутом на плечи. Внимательно рассматривал паренька сквозь стекла очков. Потом вдруг определил:

— А вы ведь здешний, родом откуда-то поблизости. Точно?

— Точно! Из Аксая я. А как вы определили?

— Меня можно дядей Семеном называть. А определил просто: по выговору. Лингвист я, исследованиями в области языка занимался. Вот и слышу — нашенский. Это и хорошо, что вы из Аксая, и плохо. С одной стороны — в случае чего, у своих всегда легче укрыться. А с другой — много знакомых вам ни к чему. Узнают, проболтаются, могут неприятности быть.

— Скажите, дядя Семен, а мать мне можно повидать? Одна она там, отец на фронте, обо мне ничего не знает.