Будьте здоровы и держите себя в руках

Другую мою бабушку звали Антониной Игнатьевной, но вот фамилия у русской бабушки была “какая-то нерусская” – Билжо. Мягкий знак появился потом – у папы. Паспортистке так показалось красивее. Двух бабушек я любил одинаково.

В школьном журнале с зелеными страницами, на последней, там, где список учеников в алфавитном порядке и их адреса, была и графа “национальность”. В длинном столбце, состоящем из слов “русский” и “русская”, были всего два пропуска. У татарина Гены Никифорова и у меня. Учителям казалось, что они деликатно подошли к национальному вопросу.

Так кто я? Этого я никак не мог понять. Нет, то есть я-то был уверен, что я – русский. Но выходит, что так думал я один.

Стоит ли описывать те чувства, которые я испытывал, получая советский, молоткастый, серпастый паспорт с графой “национальность”. Думаю, что не стоит. А прошло все очень деликатно-формально. И когда я раскрыл паспорт, то увидел написанное черной тушью каллиграфическим почерком с разнообразными завитушками слово “русский”. По папе. По закону. Русский. Но Бильжо…

А еще я переживал, что обидел маму.

В конце 80-х я возвращался с работы из психиатрической больницы имени Кащенко. В час пик. В подземном переходе напротив выхода из метро стоял здоровый, одетый во все черное “баркашовец” и всем раздавал какие-то листовки. Увидев меня, он жестом меня подозвал. А надо сказать, что я всегда был внимательным и любопытным. Это мне помогало – но и страдал я из-за этого не раз. Собственно говоря, и подозвал он меня потому, что я его внимательно разглядывал. Я подошел к нему – опять же из любопытства. И тут… Тут он трогательно кладет мне руку на плечо, дает листовку и говорит: “Ты приходи обязательно. Там все написано. Я вижу, ты – наш!!!” Оба-на! То, что меня всегда любили душевнобольные и маргиналы, я всегда знал. Но что так? Эту листовку дома я вручил своей жене, урожденной Захаровой, взявшей мою непонятную фамилию Бильжо. Эту листовку я сохранил на память, как охранную грамоту.

Однажды в Праге я был в прямом эфире на Радио “Свобода”. Вел программу замечательный Петя Вайль. Звонили нам исключительно антисемиты. Когда они нас достали своими вопросами, я спросил радиослушателя-антисемита: “Почему вы решили, что я еврей?” – “Фамилия у вас – Бильжо”. – “А вы знаете, что это аббревиатура?” Петя в ужасе смотрел на меня, открыв рот в ожидании расшифровки. “Ну и что это значит?” – не успокаивался занудливый антисемит. Надо сказать, говоря, что это аббревиатура, я не предполагал, что меня попросят ее раскрыть. И тут вдруг меня осенило: “Бог, Истина, ЛюбовЬ, Жизнь, Отечество”. На той стороне эфира раздался какой-то глухой стук. По-моему, человек упал со стула. На этом дурацкие звонки прекратились. С тех пор идиотам свою фамилию я расшифровываю именно так.

Как-то во время застолья с друзьями я придумал себе “статью”, по которой меня могли бы посадить типа как бы при Сталине. Мол, лучше я сам сформулирую, чем кто-то коряво это сделает за меня. Звучала она так: “За издевательства над образом русского человека в карикатурной серии «Петрович»”. Спустя несколько лет в “Литературной газете” появилась заметка, в которой автор на полном серьезе раскрывал придуманный мной тезис. Дело в том, что именно за этот “сериал” безумцы выдвинули меня тогда на Государственную премию, к получению которой я был близок, и автор заметки оказался сильно возмущен этим фактом. Он же был настоящим русским патриотом. Как он думал…

Нет, все-таки у полукровки и психиатра есть одно большое преимущество: отвечать на вопрос о национальности снисходительной улыбкой.

Будьте здоровы и держите себя в руках.

26. Люди и звери

В детстве я корчил рожи. В школьном дневнике учителя так и писали: “Корчил рожи. Родителям прийти в школу”.

Вначале я сидел на последней парте, и весь класс поворачивался в мою сторону – ждал, когда я начну. Начну корчить рожи. И я не заставлял себя долго ждать.

Учителя меня выгоняли из класса. В дневнике появлялась новая запись: “Корчил рожи. Сорвал урок!”

Потом меня пересадили на первую парту, и тогда уже я поворачивался к классу, который ждал этого момента. И меня опять выгоняли за дверь.

Так играть бровями могли только мой папа и я. Не верите? Вот смотрите. Левая бровь вверх – правая вниз. Правая вверх – левая вниз. Две брови вверх…

Я это и сейчас делаю виртуозно. Под музыку. Аккомпанементом может служить все что угодно – от собачьего вальса до любой симфонии Бетховена.

“Бильжо, ты – клоун!” – ругали меня учителя. А мне было приятно. Я мечтал быть клоуном. А потом в цирке на Цветном бульваре я увидел гениального Леонида Енгибарова и понял, что клоун – это вовсе не тот, кто корчит рожи.

Однажды я пошел в цирк зверей – то бишь в Уголок дедушки Дурова – со своим внуком Егором, большим защитником зверей. Он так их любил, что как-то перестал есть все мясо-куро-рыбное. Сидя за семейным воскресным столом и показывая пальчиком на невегетарианские блюда, он ставил перед тремя поколениями домочадцев жесткий и прямой вопрос: “Это кого убили?”

Густой запах “дедушкиного уголка” извлек из уголков моей памяти следы, оставленные в ней представителями фауны – то бишь цирк навеял.

Черепаха

Читу я любил, непонятно за что. Она была поразительно тупой. Пересекая комнату, Чита упиралась в стену, продолжая упорно загребать лапами до тех пор, пока ее не разворачивали в противоположную сторону. Однажды летом на даче я наблюдал за тем, как она самозабвенно пожирала клевер. В приливе любви я поднес Читу к губам, чтобы ее поцеловать. Острая боль пронзила мою нижнюю губу, и Чита повисла на ней. Она ответила мне взаимностью.

Дальше – калейдоскоп. Впереди бежала бабушка, за ней я, поддерживая черепаху, плотно сомкнувшую свои челюсти на моей губе. А за мной бежали любопытные, веселящиеся, жестокие дети. Деревенский фельдшер сказал: “У черепах мертвая хватка”. Он заткнул моей любимой ноздри, и она разжала свой треугольный пассатижеподобный ротик, в котором мелькнул окровавленный розовый язычок.

Потом мне сделали укол от бешенства. Можете ли вы представить себе бешеную черепаху? А деревенский фельдшер мог.

На моей нижней губе долго еще белел треугольный след.

Спустя несколько месяцев Чита вдруг исчезла из городской квартиры. Тщетно ее искали все и везде. Через год, когда зачем-то отодвинули холодильник “ЗИЛ”, обнаружили уткнувшийся в угол панцирь с высохшей в нем Читой.

Вот такой получился смертельный уголок.

Попугай

Попугай залетал в мою жизнь через открытую форточку дважды. Первый раз он сменил покончившую с собой Читу. Я купил ему клетку и – по совету одного юнната – подругу. Ворковала пара недолго. Сначала я обнаружил труп одного, а через два дня и другого пернатого. Попугай был голубым, и, возможно, он нуждался в партнере своего пола. Но я об этом тогда ничего не знал.