Будут неприятности (сборник)
Шрифт:
– Ты что, Любочка? – жалобно, тихо сказала бабушка.
– Я тогда все стерпела… Два года я жила не дыша… Но она все равно ушла из дома! Так, может, правы те, что не терпят? Может, это все брехня – «во имя детей»?
– Перестань! – сказал отец. – Нашла время…
– Во всякой семье бывает, доченька, – говорит бабушка.
– Только бы с ней ничего не случилось! – кричит мать. – Только бы с ней ничего не случилось.
Отец стал одеваться, Капрал запрыгал рядом. Бабушка растерянно смотрит на него.
– Мы подождем ее внизу, – сказал отец.
Аэропорт.
Аэропорт – это частица земли, людей, в которой, как в капле воды, все и все.
Лену аэропорт заворожил и оглушил, она поняла, что в его толпе можно оставаться незамеченной и одинокой.
Здесь, в аэропорту, естественно соседствуют ярко-красные олимпийские костюмы улетающих спортсменов и экзотические одежды заморских жителей.
Здесь блаженно спят в больших креслах дети и столь же блаженно другие дети орут на руках у матерей в таких же креслах.
Прошла какая-то необычайно гордая семья: отец, мать и двое детей. Они шли к самолету так, будто он был подан исключительно для них.
Скрывая страх, смущенно улыбнулась Лене старушка, идущая на взлетное поле, с завистью глядя на тех, кто уже приземлился.
Хотелось плакать от бесконечности людского потока.
Хотелось плакать от какого-то осязаемого здесь, в аэропорту, одиночества.
Лена озябла. Увидела освободившееся кресло, села в него, поджав ноги. И почувствовала себя совсем одинокой и брошенной. Полились слезы так, что пришлось упрятать лицо в спинку кресла.
Она не знала, что за ней давно уже наблюдал немолодой мужчина.
– Прости, – сказал он, подойдя и коснувшись ее плеча, – у тебя ничего не случилось? Я не могу тебе помочь?
Лена покачала головой и заплакала еще сильнее.
Девочка плакала, всхлипывая и давясь. Она что-то рассказывала, не то ему, не то сама себе, перескакивая с одного на другое, а мужчина вытирал ей лицо мужским носовым платком и слушал, слушал.
– Ну ладно, ладно, – сказал он. – Я уже понял…
– Зачем? – причитала Лена. – Зачем вы остановились? Я не должна была вам ничего говорить… Это же не говорят…
– Я задабриваю судьбу, – ответил мужчина. – У меня тоже есть дочь. Вдруг ей захочется поплакать одной, ночью. Рассказать кому-то то, что своим не расскажешь. Пусть ей кто-нибудь одолжит носовой платок и послушает… Видишь, у меня выгода, расчет…
– Дайте мне денег на билет! – отчаянно сказала Лена. – У меня уже есть паспорт. Я вам отдам, непременно отдам!
– Куда же тебе надо билет?
– Все равно, – сказала Лена. – Не имеет значения. Хоть куда…
– Нет, – печально сказал мужчина. – Нет… От того, что там, – он показал на сердце, – не убегают… Это везешь с собой… Поэтому не нужно билет. Это проживают изо дня в день… Пока не перестанет болеть. Потерпи, а?
Мимо, опустив глаза, в глубоком трауре шли люди. Лена поежилась.
– Понимаешь… Даже это люди должны уметь пережить… – Грустно
улыбаясь: – У тебя же, слава Богу, все живы… Может, ты самая главная сейчас… Для них… Всех…Лена покачала головой.
– Я им не нужна… Я только путаюсь под ногами…
– Ну, конечно, ты же все знаешь, – сказал мужчина. – Ничего ты не знаешь… Слушай, пошли на воздух.
Они вышли.
– Сейчас взойдет солнце… Ты знаешь, как это происходит?
Лена пожала плечами.
И тогда оно появилось. Первый раз в ее жизни солнце выползло из-за горизонта как будто специально для нее. Она даже ахнула от удивления и даже руками развела как-то трогательно, по-детски. Глаза ее, отмытые слезами, были большими, сияющими, счастливыми и несчастливыми, верящими и неверящими сразу.
– Я представляла его другим, – прошептала она. – Совсем другим…
– Вот видишь, – засмеялся мужчина, – ты даже солнце в лицо еще не знаешь, хоть ты так давно им пользуешься. Я тебе сейчас скажу одну вещь… Только ты не убегай… Скажу, а ты подумай… Позвони домой, – очень тихо сказал мужчина. – Послушай чужого отца, дочка… Смотри, сколько у меня завалялось монет…
И он протянул ей ладонь…
Пусть я умру, господи
Киносценарий
Ноги в стареньких, рваных кедах, из которых уже вылезают носки, обхватили Нечто.
Нечто тяжело раскачивается туда-сюда, туда-сюда. Мы видим усилие ног в старых кедах, придающих этому раскачиванию ускорение.
– Слезь, зараза, слезь! – Голос хриплый, из набитого рта. Потом возникает хозяин голоса, строитель в спецовке с откусанным батоном и бутылкой кефира. – Нашлась! Тоже мне! А я возьму и тобой шваркну. Заправлюсь и шваркну! Будешь у меня мокрое место.
– Таких отстрелять – только польза будет. Раньше все стиляги были… А сейчас пошло черт-те что. Я бы стрелял! – Это другой рабочий. Он сидит. У него на коленях аккуратненько на чистом полотенце нарезана колбаса, и он ее ест вилкой-трезубцем.
Нечто продолжает раскачиваться. Мы по-прежнему видим только кеды.
– Тут один, такой же, с десятого этажа прыгнул. Жизнь ему, засранцу, надоела.
Это говорит тетка из проходящих мимо. Поставила пудовые сумки на землю и включилась в разговор с полоборота. Громко так, зло:
– А ну слезь сейчас же, пока я милицию не привела! Слезь, соплячка! Мать небось в очереди стоит…
– Какая там мать… Детдомовские они. – Тот, что с трезубцем, ткнул им в направлении чего-то и многозначительно замер. – Растут без понятия.
– А у тебя его много – понятия? – сказал один из строителей. – Я сам детдомовец, чем я тебя хуже?
– Я не в том смысле…
– Напустились! Стрелять! Чего все такие злые? Гав! Гав!
– Слезай, соплячка! Кому говорю – слезай! – тетка уже кричит, что есть мочи.
На что же, наконец, она смотрит, на кого так кричит?
Ближе, ближе Нечто… Все крупней рваные кеды.
На каменной «бабе», которой рушат стены, сидит «соплячка». И всего ничего ей – лет четырнадцать. И такая она гневная и решительная в этот момент, что тот с кефиром вдруг сказал: