Бухгалтер Его Величества

Он подбадривает меня сдержанной улыбкой:

– Отнюдь нет, Элен. Если Франция поймет, что Тодория – не банкрот, она подпишет с нами договор на более выгодных условиях.

Он рассуждает настолько здраво, что снова возвращает меня к тому же вопросу.

– Простите, ваше величество, я понимаю, вам неприятно об этом говорить, но всё-таки – на основании чего вы посчитали себя сумасшедшим? Да, я слышала о безумии вашей бабушки, но это же не значит, что все ее потомки обязательно его унаследуют.

Рейнар поднимается с кресла и подходит к окну. Он снова, как и в прошлый раз, когда мы говорили о его семье, предпочитает не стоять ко мне лицом.

– Вы знакомы с моей дочерью, Элен. Она – милый ребенок, и я ее обожаю, но даже я вынужден признать, что ее фантазии как минимум не вполне нормальны. А кто, как не я, мог передать ей эту страшную болезнь?

– И это всё, на чём вы строите свои рассуждения? – я задыхаюсь от возмущения. – Этого слишком мало, чтобы делать подобные выводы. Даже если признать, что ваша дочь больна, это может объясняться кучей других причин. Если вы дожили до своего нынешнего возраста, и ваш рассудок не помутился, то с чего вы взяли, что это должно случиться в будущем?

Его величество всё-таки находит в себе силы обернуться.

– К сожалению, Элен, мое безумие уже дает о себе знать. Мне снятся странные сны, в которых я превращаюсь в дикого зверя, а время от времени у меня появляется ужасное ощущение водобоязни. А однажды, проснувшись утром, я обнаружил в спальне зарезанную собачку, которая всегда спала на оттоманке у окна, а мои руки были в крови! Об этом случае знает только мой камердинер.

Я вздрагиваю, и Рейнар мрачнеет:

– Не правда ли, вкупе с наследственностью это достаточные основания для осознания себя сумасшедшим?

Но я справляюсь с волнением и говорю:

– Это достаточные основания для обращения к врачу. Я могу понять, что вы не хотите воспользоваться услугами дворцовых медиков, но можно инкогнито выехать за пределы Тодории и найти докторов в Германии или Швейцарии. Они не будут знать, кто вы такой, а значит, не смогут раскрыть вашу тайну.

Но он упрямо качает головой:

– Вы хватаетесь за соломинку, Элен. Я благодарен вам за это, но я уже принял решение. Ни к чему тешить себя надеждами.

Он отвешивает мне поклон и выходит из комнаты быстрее, чем я успеваю его остановить.

44. Государственный совет (вторая попытка)

– Прежде всего, мы полагаем нужным отменить габель, – я стараюсь говорить громко и уверенно, но, боюсь, получается это у меня плохо.

Я знаю, что члены государственного совета – даже те, на права которых я ничуть не намерена покушаться, – настроены враждебно. Они проголосуют против любого моего предложения просто из принципа. Станет ли король открыто поддерживать меня – большой вопрос. Вполне возможно, что их дружные возражения окажут на него куда большее влияние, чем мои робкие слова.

Что такое «габель», я узнала еще в университете – на втором курсе писала реферат по истории французского налогообложения. Это так называемый налог на соль. Государство, по сути, имело на соль монополию – только оно могло приобретать этот продукт на солеварнях, а затем продавало его торговцам по куда более высоким ценам. Более того, каждый гражданин был обязан покупать ежедневно не меньше определенной правительством нормы соли, что приводило бедняков к полному разорению.

Как ни странно, но на сей раз маркиз Жаккар одобрительно кивает:

– Согласен, ваша светлость. Мне не хотелось бы, чтобы Тодория повторила судьбу Франции. Лучше мы отменим габель сами, не дожидаясь народных волнений. Тем не менее, мы должны понимать, что это пробьет ощутимую брешь в государственном бюджете.

Я несколько воодушевляюсь. Мое первое предложение поддержано единогласно.

Но уже следующее встречается в штыки.

– Мы предлагаем ввести всеобщий налог на доход. И хотя его ставка будет зависеть от уровня дохода, уверяю вас, он не станет для дворян обременительным.

– Сударыня, вы забываете, что дело тут вовсе не в обременительности налога, – вскакивает с места высокий мужчина в коричневом парике. – Вы хотите лишить дворянство той привилегии, что испокон веков отличала его от простого народа. Вы предлагаете уравнять нас с крестьянами и торговцами?

Дружный возмущенный гвалт показывает, что это мнение отнюдь не единично.

– Я полагаю, сударь, – чтобы меня было слышно в этом шуме, мне приходится говорить еще громче, – что дворян от простого народа отличает нечто больше, чем освобождение от уплаты налога. Мне кажется, что в столь суровые для Тодории времена можно отказаться от некоторых привилегий и подать всему населению пример подлинного патриотизма.

Судя по гневным взглядам присутствующих, быть патриотами в этом вопросе они совсем не желают.

– Как я уже говорила на предыдущем заседании, – продолжаю я, стараясь не обращать внимание на их недовольство, – я предлагаю ослабить налоговое бремя, которое падает на малоимущих. Если кто-то из вас, господа, полагает, что в этом нет необходимости, он может съездить в ближайшую деревню и посмотреть, в каком тяжелом положении находятся крестьяне. Чрезмерное пренебрежение чаяниями простых людей иногда дорого обходится государству. Пример Франции у вас перед глазами. Хотите ли вы довести народ до той черты, перейдя через которую уже невозможно будет остановить его гнев?

Это несколько охлаждает их пыл, и всё-таки один щеголеватый молодой человек напыщенно возражает:

– Среди нашего народа, сударыня, нет бунтовщиком. И население в Тодории куда меньшей численности, чем во Франции. В случае необходимости мы сумеем подавить протестующих.

Мне хочется посмеяться над столь смелым и глупым утверждением, но я говорю серьезно:

– Да, но и армия, и полиция Тодории тоже немногочисленны, разве не так?

Он не находит, что на это возразить.

Пререкания продолжаются еще добрых полчаса, но в результате мы приходим к решению, которое устраивает обе стороны, и его величество резюмирует:

– Итак, налог на доход, имеющий всесословный характер, вводится в Тодории как временная мера на ближайшие три года. По истечении этого срока министерство финансов представит государственному совету соответствующие расчеты, на основании которых совет решит, стоит ли продолжать подобную практику или отказаться от нее.

Я выхожу на свежий воздух и вздыхаю с облегчением.

– Отличное выступление, ваша светлость! – хвалит меня месье Амбуаз. – Признаться, я не рассчитывал, что члены совета согласятся с вашими доводами.