Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых

– О-о, ожили, бойцы! Нечего здесь, в санитарной палатке разлеживаться! Не раненые же? – обратился комвзвода к врачу.

– У них небольшое переохлаждение, товарищ лейтенант, но хорошо, что они недолго находились в воде, и их накрыло у самого берега.

– Могут ходить?

– Простуды нет, к моему удивлению. И ранений у обоих не наблюдается. Даже осколками не задело.

– Значит, могут возвращаться в строй. У меня полвзвода при переправе ушло на дно и сейчас всего нас семеро. Убит командир роты, и теперь я за него. А всего в роте двадцать три бойца осталось. Не считая этих. Я их забираю.

– Может, я до вечера их подержу у себя, товарищ лейтенант? – нерешительно переспросил военврач.

– Не могу я их у вас оставлять, – мотнул головой Юрик Шестопалов. – Нас и так слишком мало, – и, уже обращаясь к рядовому Скоробогатову и младшему сержанту Неустроеву, произнёс: – Ну что, отдохнули, выспались в тепле, теперь и на передовую пора!

Миша и Георгий поднялись со своих устроенных из брезента лежаков, к ним приковылял санитар дядя Петя и украдкой обоим протянул по свертку.

– Что здесь? – спросил шёпотом Георгий у санитара.

– Да была у меня заначка. Две банки трофейной тушёнки, ржаной хлебушек, ну и ещё лучок там. Он хорошо помогает от простуды. Берите, берите! Пока ещё до своего кухонного котла вы дотелепаетесь, а так в дороге и заморите червячка, если что.

– Спасибо, дядя Петя! Может, всё-таки оставишь себе?

Санитар вытянул протестующе руки ладонями вперёд:

– Не-е-а! Да вы что, ребятки?! Вам под огонь идти. У меня ведь тоже двое пацанов, таких, как и вы, с фрицами воюют. Может и им в трудную минуту кто поможет, подкормит. Так что идите, и пусть вас бережёт… ну кто там наверху? Наверное, кто-то же там находится?

Ещё раз поблагодарив санитара, младший сержант Неустроев и рядовой Скоробогатов последовали за только что вышедшими из палатки лейтенантом Шестопаловым и военврачом, а санитар дядя Петя этих ещё мальчишек в спину перекрестил и о чём-то задумавшись, тяжело пару раз вздохнул.

***

Теперь уже ставший по воле случая ротным лейтенант Шестопалов вышагивал впереди, а за ним следовали младший сержант Неустроев и рядовой Скоробогатов. Им надо было пройти с километр по извилистой тропе. Бойцы несли бинты, спирт и несколько коробок с лекарствами, уложенными в вещмешки, за этими лекарствами, собственно говоря, и приходил Юрик, а Неустроева и Скоробогатова он прихватил с собой заодно.

– А где наши сейчас, товарищ лейтенант? – спросил Юрика младший сержант Неустроев.

– В Григоровке, – ответил, не оборачиваясь, Шестопалов. – Там и комбат, старший лейтенант Ламко. (Наши части, форсировавшие с ходу Днепр, несли столь внушительные потери в тот период, что нередко капитаны становились командирами полков, а лейтенанты брали на себя командование над батальонами, как это было в самом начале войны, – прим. авт.) – Получите опять пулемёт, – продолжил рассуждать теперь уже ротный Юрик Шестопалов, – передохнёте до вечера, а затемно остатки нашей роты должны будут выдвинуться на передовую.

Вскоре они подошли к Григоровке.

Это была среднего размера деревня, располагавшаяся в некотором отдалении от Днепра. Состояла она из полутора сотен домов с типичными для украинских сельских поселений соломенными крышами и давно заброшенной церквушкой, в которой были устроены зернохранилище и клуб, а при немцах в ней размешались комендатура и полицейский участок.

– Пришли! – произнёс Юрик, когда они ступили на главную улицу Григоровки, причудливо извивавшуюся и нырявшую то в овраги, то взбегавшую на верхушки холмов и тянувшуюся с востока на запад на целых два километра. – Нам на северную окраину. Там у нашей роты три дома и сараи, в них все и отсыпаются. А вас я помещу в четвертый, самый крайний дом. В нём никого нет, кроме хозяев. Там бабка с внучкой. Ненадолго уж потеснятся.

Кое-где виднелись воронки от разорвавшихся снарядов и попадались на глаза разрушенные дома, от нескольких из них остались одни печки. Ожесточённый бой в Григоровке разгорелся несколько дней назад, она переходила из рук в руки по нескольку раз, и только как четыре дня эта деревня считалась полностью освобожденной. На углу одной из боковых её улочек, прямо у церквушки, виднелись обгорелые остовы немецкой танкетки и нескольких легковушек, подбитых нашими бойцами. Но трупы тех же немцев и полицаев подобрали и сбросили в овраг, засыпав их наспех комьями земли.

Сражение за Григоровку оказалось столь ожесточённым и у наших при этом были настолько тяжёлые потери, что фрицев и их прихвостней из местных бандеровцев, кто не успел покинуть деревню, пустили в расход. Лейтенант Тихон Ламко, ставший комбатом, на это посмотрел сквозь пальцы и не стал одергивать рассвирепевших подчиненных. Да и что тут говорить, если в его батальоне погибло четыре пятых личного состава и выбыли из строя почти все офицеры. Из семисот пятидесяти человек в батальоне сейчас было чуть больше ста пятидесяти рядовых и сержантов, и только три лейтенанта, включая самого Ламко.

– Хоть не всю Григоровку подпалили, – произнёс младший сержант Неустроев, оглядываясь по сторонам.

– Очень большой кровью она нам досталась, – откликнулся Юрик. – Первая рота из нашего батальона почти вся полегла, во второй осталось половина бойцов, ну а мы понесли потери при переправе. И причём тоже не малые. Нас вообще по пальцам теперь пересчитать. Комбат меня сделал ротным, а у меня в роте меньше взвода бойцов.

– И на что я ещё обратил внимание, – заметил младший сержант Неустроев через некоторое время, – Так это на то, что какая-то здесь странная тишина. Та-а-ак тихо! А знаете… знаете, что? А я же понял, что меня поразило! А я ведь не слышу собак. Как будто они все здесь онемели! Их что, тоже фрицы перестреляли?

– Не-е-ет, – покачал головой Юрик. – Они просто здесь, как и все местные, страшно запуганы. Мне один здешний дедок сказывал, что в Григоровке фрицы развлекались в последнее время тем, что отстреливали местных псов, так что теперь псины при виде людей в форме и с оружием не лают, а скулят и забиваются куда придётся. Даже собак эти нелюди затравили!

По дороге Шестопалову и его бойцам в основном сейчас попадались красноармейцы, ну а местных не было вовсе. Неустроев, Скоробогатов и Шестопалов прошли уже почти всю Григоровку, и только в конце её увидели двух старух и одного дедка, стоявших у своих заборов. Местные до сих пор были насторожены и их не покидал страх от того, что они пережили и что им пришлось увидеть. А эти события, которые затронули деревню в последнюю сентябрьскую неделю 1943 года, действительно были не для слабонервных. У местных, казалось бы, сейчас были отключены эмоции и они находились в какой-то прострации. Было видно, что у жителей Григоровки уже не было сил ни радоваться своему освобождению, ни даже плакать.

Наконец-то они пришли к месту расположения роты, и Шестопалов указал младшему сержанту Неустроеву и рядовому Скоробогатову, где им можно передохнуть.

–Там уж потеплее вам будет, чем в сарае,– заметил ротный.

***

В самом крайнем домике, стоявшем на опушке леса, жили бабка и её шестнадцатилетняя внучка. Бабку звали Ганкой, а её внучку Наталкой. Бабка была сухонькой, сморщенной и совершенно седой, и ей было, наверное, лет восемьдесят с гаком, она почти не слазила с печи, плохо слышала и большую часть дня дремала. Наталка же оказалась типичной хохлушкой: кровь с молоком, пшеничного цвета волосы, заплетённые в косички и собранные в тугой узел на затылке. Она была чернобровая и востроглазая.