Букринский плацдарм, или Вычеркнутые из списка живых

– На передовую.

– Ну, это понятно. А на какой участок?

– На северный. Там, где фрицы особо на нас напирают.

– А не слышно, когда наши основные силы начнут высаживаться на этом плацдарме?

– Ничего, ребятки, я не знаю. Знаю пока только одно: нам отдан приказ стоять на смерть! Нас здесь сейчас не больше полка, а фрицы уже сюда стянули четыре дивизии и наши разведчики говорят, что на подходе ещё шесть их дивизий.

Скоробогатов присвистнул:

– Да, да, – замотал головой ефрейтор. – Вот такая силища с их стороны. И сколько дней нам придётся удерживать этот плацдарм – неизвестно. Мало нас в живых останется, я чувствую… Ну, ла-а-адно, – махнул рукой Лужицин, – что я буду плакаться? Я лучше пойду. Про пулемёт не забудьте. А ещё у меня получите и паёк на сутки. Пока я доберусь со своей передвижной кухней до ваших позиций?! Не раньше, чем к вечеру у вас смогу появиться, – и ефрейтор ушёл.

Георгий и Михаил посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, решили оба, что всё, что им принёс ротный интендант, они оставят Наталке и её бабушке.

Наталка вышла из дальней комнаты, прошла к столу и села перед Георгием:

– Розкажи мени ще раз про батька. Все що вин тоби перед смертю говорив…

И Георгий ещё раз повторил свой рассказ.

Выслушав Георгия очень внимательно, Наталка сказала:

– Коли вийна закончится (когда война закончится, – прим. авт.), приидь сюда и покажи мени, де мий батька похований (захоронен, прим. авт.). Я хочу побачити його могилу.

– Обязательно приеду, – откликнулся Георгий. – Если выживу…

– Виживи!

– Я приеду не только для этого, – Георгий, глядя на эту бледную, но юную и красивую девушку, вдруг понял, что она ему не просто очень нравится, а он, кажется, в неё даже уже влюбился. И это произошло за каких-то несколько часов их общения. Они виделись всего ничего, но ему уже показалось, что он её давным-давно знает. Она теперь получается была сирота, и он очень хотел ей не только хоть чем-то помочь, а ему хотелось её успокоить и защитить от всех невзгод, которые свалились на эти хрупкие плечики. Георгий прежде уже испытывал влюблённости, и ему нравились девочки его одноклассницы, и даже с одной из них он, учась в Первой школе имени Чернышевского в Семипалатинске, дружил, гулял с ней часто по вечерам в парке и носил ей на занятия школьные тетрадки и учебники, но никогда он прежде не испытывал таких чувств, какие сейчас нахлынули на него.

Наталка поняла, что творилось в душе у этого симпатичного и вихрастого юноши, а она была хоть и шестнадцати лет, но уже по-женски многое понимала, и она тоже испытывала к нему не только кажется симпатию.

– Я тебе чекатиму (Я тебя буду ждать, – прим. авт.), – негромко произнесла Наталка и тут же договорила: – Почекай (подожди, – прим. авт.).

Наталка вышла к себе в дальнюю комнату и вскоре вернулась с каким-то свёртком, который подала Георгию.

– Что это? – спросил Наталку Георгий.

– Це я вишила. Вициванка. Для свого звуженого. И ии я тоби даю. Я тебе вибрала, ти лище обовязково повернись (ты только обязательно вернись, – прим. авт.).

Георгий взял бережно сверток с вышиванкой из рук Наталки и, сблизившись с ней, поцеловал её сначала в щёку, но юная селянка взяла его за плечи и прильнула к его губам.

– Я тебя тоже выбрал, моя кохана, – произнёс младший сержант.

Где-то Георгий слышал или читал, что по-украински «любимая» или «зазноба» называется этим словом. И, услышав из уст Георгия заветное для каждой украинской девушки слово, Наталка впервые за несколько часов улыбнулась.

***

Через примерно четыре с половиной часа Георгий Неустроев и Михаил Скоробогатов вместе со своей ротой покинули Григоровку и направились к передовой. Было уже сумеречно, но Георгий видел, как Наталка выбежала из дома и стояла у калитки. Она взглядом искала его. Георгий не выдержал и самовольно покинул строй. Он подбежал к Наталке и обнял её:

– Ты жди! Жди меня, кохана! Я вернусь! А твоя вышиванка будет всегда со мной! И она всегда будет мне напоминать о тебе!

Георгий и Наталка вновь обнялись, и младший сержант с трудом оторвался от девушки и побежал догонять ушедшую вперёд роту.

Глава четвёртая

Каждый день с небольшими перерывами на завтрак, обед и ужин (немцы привыкли всё делать строго по расписанию) на западе грохотала канонада. До передовой от Григоровки путь был не такой уж и долгий, но в основном он проходил по безлесной местности, и поэтому командир батальона, старший лейтенант Тихон Ламко, отдал приказ выдвигаться поздним вечером, чтобы затемно занять позиции. Бойцы шли гуськом. В батальоне сейчас было меньше двухсот человек, хотя в начале сентября их было почти что в четыре раза больше.

Ночь выдалась тёмная и беззвёздная, молодой месяц редко выглядывал из-за туч. Температура понизилась, да так, что изо рта повалил пар. Иногда налетал с реки ветер, и он мог обжечь до костей. Георгий по плотнее запахнул шинель. Под гимнастеркой у него была вышиванка, которую ему подарила Наталка. «Какая же эта девочка забавная, особенно когда она начинала говорить на своей украинской мове, но и какая при этом была трогательная!» – подумал Георгий, ещё раз вспомнив их знакомство.

Оба они по сути были ещё детьми. Особенно это касалось Наталки. Они всего-то общались с ней совсем ничего, неполный день, но и за эти считанные часы между ними не только возникла обоюдная симпатия, но и даже успело зародиться чувство, и они обменялись обещаниями, что встретятся после войны. Только он должен выжить. И сама эта вышиванка, и мысли о Наталке, об украинской девчушке из Григоровки сейчас согревали душу Георгия, и ему уже казался не таким злым и колючим осенний ветер.

***

Младший сержант Георгий Неустроев и рядовой Михаил Скоробогатов находились в середине колонны. Рядом с ними вышагивали ефрейтор Жангали Темиров и рядовой Армен Шафаров. Шафаров был родом из-под Ташкента, из городка Чирчик, и как он сам говорил: «я на половину армянин, а на вторую бухарский еврей». До войны он работал бухгалтером, и на фронт мог не идти, так как у него имелись зацепки на получение брони, но он сам пришёл в военкомат, после того, как до их глубокого тыла стали приходить известия о чудовищных зверствах, которые устраивали гитлеровцы на оккупированных территориях, и особенно это касалось его соплеменников, уничтожавшихся нацистами безжалостно и поголовно.

– Вот скажи мне, младший сержант, хотя ты и молодой ещё, но ты же умный, школу недавно закончил… почему Гитлер так ненавидит нас, евреев? – всё допытывался у Неустроева Армен.

Видя, что Георгий хорошо рисует, Шафаров причислил младшего сержанта к разряду интеллигентов, а значит, как он считал, с ним можно было поговорить буквально обо всём.

– Я так думаю, – на этот вопрос уже который раз отвечал Георгий, – что кто-то в роду у Гитлера евреями был сильно обижен, вот и мстит он им за эти обиды!

– Да шакал он! Шакал безродный! – услышав ответ Георгия, встрял в разговор ефрейтор Жангали.

Жангали был земляком младшего сержанта, и они вместе призывались из Семипалатинска. Имя у ефрейтора с казахского переводилось, как «Отважный», а фамилия Темирова звучала дословно, как «Железный», и он об этом не раз упоминал. А ещё он часто вспоминал одного из известных в их среде батыров, который почти два с половиной века назад отважно сражался с джунгарами, и в одном из сражений был смертельно ранен. Этот батыр прославил их род на всю степь, и его захоронение находилось, где-то в Чингизских горах, неподалеку от Семипалатинска.