Бульвар

– Искатель-смотритель… – презрительно фыркнула Бикса, – приключений на свою задницу… Чего ты там смотреть будешь? или уже от бормотухи в темноте видеть стал, как сова?

– Там дверь, видишь, закрытая, – не обращая внимание на Лакку, пояснил Валеку подельник. – Зря закрывать не будут, может, осталось чего интересного…

– А если нет, то хоть поспать что ли в тишине, – прижимая ладонь к животу, будто этим можно было снять боль, отозвался Валёк.

– Не обоспались еще? – опять влезла язвительная девица, – под вечер только встали после вчерашнего…

– Ладно, теперь я первым пойду, – предложил Жарко, – ты, Валёк, подсвечивай снизу, что б мне по лестнице не скатиться… поднимусь, хоть чего разгляжу, небось…

Зачем-то скинув с плеч тощенький брезентовый рюкзачок, будто страхуя от возможного падения нажитое имущество, старик Жарко уже занес ногу на первую ступеньку, как был остановлен неугомонным языком въедливой Лакки.

– Эй, а что это звенит у тебя в мешке? – никакая усталость не помешала Биксе шустро нагнуться и прихватить рюкзачок, пока этого не сделал Валёк. – Давай-ка гляну…

– Положь, где взяла, – прошипел искренне рассерженный Жарко, – какое тебе дело…

– Да ни какого, – отозвалась Бикса, уже потроша туго завязанную горловину мешка, – а все-таки интересно…

– Самогон там, – смирившись с обыском, сказал Жарко, – я вчера еще затыкал у матюрки, где гостили с ночи, когда она к соседям выходила, как знал, что сегодня день пустой будет, видишь, как пригодилась, а то бы пришлось сейчас тебе только нашей с Вальком закуской из хрена обойтись…

– Все бы вам одно на уме, – сказала с интонациями всех женщин промзоны Бикса, нашарив рукой внутри мешка экзотической формы толстостенную бутылку. – Выпить, да присунуть кому, про другое и мыслей нет…

– Эй, помолчи, а то тут никто не знает, как ты это дело не любишь, – огрызнулся старик, – да и вообще, хорош трепаться, пошел я, а ты, Валек, свети, давай, свети…

Прижимаясь как можно плотнее плечом к стене, медленными, слепыми шагами Жарко осторожно поднялся по крутой лестнице к старой деревянной двери на втором этаже. Пытаясь хоть что-то разглядеть в потустороннем свете далекого фонарика, он потрогал каким-то чудом уцелевшую ручку, повисшую на единственном шурупе. Дверь прилегала к коробке неплотно, «дышала», двигалась, чем-то подпертая изнутри. «Вот чертовщина-то какая, – подумал Жарко, – кто ж дверь-то изнутри припер? или там обвалилось чего? если не просто обвалилось, то значит оттуда второй выход есть…» Зачем ему и подельникам может понадобиться второй выход из цеха Жарко не знал, но мысль свою счел разумной.

– Эй, народ, – позвал он стоящих внизу, – ползите сюда, попробуем вместе надавить, может, откроется… Только по лестнице осторожно, шею сломать на раз плюнуть можно…

В узкий коридорчик за дверью они ввалились все вместе, так же, как втроем и навалились на дверное полотно. Дверное полотно не сдержало полутора сотен килограммов их общего веса, подельники споткнулись, хватаясь друг за друга, повалились на пол, шумно дыша и негромко матерясь от досады. Оберегая фонарик, Валёк прижал его к животу, и теперь почти в полной темноте подельники копошились, пытаясь побыстрее встать на ноги, опираясь друг на друга. Наконец, Валёк догадался просто откатиться чуток в сторону и подсветить себе и товарищам, способствуя подъему на ноги.

– Ну, и где тут сокровища? – поинтересовалась Бикса, обтирая левую руку о куртку старика, что впрочем ни руку чище не сделало, ни куртку дополнительно не запачкало.

– Пойдем глядеть, – с надеждой отозвался Жарко, направляясь в сторону пустых дверных проемов, выходящих в коридорчик.

Содержимое раздевалки, старой душевой, каптерки и комнаты отдыха работяг вызвали только шепоток изощренного мата и безысходные удары ногами в стены, на которых подельники пытались выместить свое разочарование. Почувствовав себя в безопасности в небольших, изолированных от мрачного пространства цеха помещениях, подельники разбрелись, кто куда, уже не стараясь держаться в кучке. Бикса чего-то искала на пыльных стеллажах каптерки, поминутно чертыхаясь и поминая дурака Жарко, затащившего ее в этот гребаный цех, на этот гребаный этаж. Валёк присел на корточки возле душевой, скрученный очередным приступом боли; ему давно уже не хотелось никуда идти, ничего делать, а только лишь сидеть вот так, скрючившись и ждать окончания приступа. А вот Жарко заглянул в последнюю комнатку, предназначенную изначально, похоже, для цехового начальства. В комнатке никого не было, но в тоже время была она заполнена ощущаемым на физиологическом уровне леденящим страхом… Не робкий, вообщем-то, по натуре, робкие в промзоне до таких лет не доживают, старик замер на пороге, собираясь с силами, но так и не смог войти внутрь, остановленный холодным, больным и липким потом, вдруг заструившимся у него по вискам.

– Эй, Бикса, ты где шаришься? – негромко позвал он девушку. – Иди-ка сюда…

Ему почему-то показалось, что присутствие рядом другого, живого человека снимет с него симптом этого непонятного, иррационального страха.

– Ну, ты чего орешь? – сварливо отозвалась та. – Поссать решил, а конец в штанах найти не можешь?

– Ты вот это… попробуй в комнатку зайти, – попросил старик Жарко, когда Лакка, не торопясь, подошла все-таки на его зов.

– А сам чего? – подозрительно глянув на него, спросила Бикса. – Что там такое?

…скорчившийся у душевой Валёк услышал в дальнем от себя конце коридора голоса подельников, а потом непонятную возню и подумал, что Жарко, утомившись впустую бродить по комнатам, все-таки завалил Биксу, не дожидаясь его участия, что, вообщем-то, было совсем на него не похоже. Но в этот момент мимо пристроенного у входной двери фонарика, разгоняющего темноту только в шаге от себя, да и то с большим трудом, мелькнули две стремительные тени, совершенно непохожие на вялых, медлительных и неуклюжих его сотоварищей. И два силуэта: совсем маленький, не больше Биксы, и покрупнее, но тоже не из великанов, – склонились над ним.

Ни одна пылинка не колыхнулась во время их движения, но дыхнуло на Валька ледяным дыханием смерти, и он понял это, хоть никогда и не думал, как встретит свой конец на этом бестолковом и неудачном для него пути.

– Добей его, – сказал Мишель, – видишь ведь, не жилец совсем…

– Просто так – взять и убить? – спросила Саша, чуть запинаясь.

– Можешь и сложно, – не к месту пошутил Мишель, – но необязательно. У него же язва открылась, видишь? помрет, значит, скоро, может, через пару часов, может, через пару суток…

– Тогда зачем убивать? – Александра и сама чувствовала, как это уже несколько раз бывало с ней до встречи с Мишелем, что скрючившийся у стены человечек серьезно болен, без врача – фактически обречен, и честно не понимала, зачем добивать его, и так полупокойника.

– А если он что-нибудь успеет рассказать? – резонно возразил Мишель.

«Но это не главное, – поняла Саша мысли вожака. – Успеет кто-то что-то про нас рассказать или не успеет. Миша хочет, что бы я была его. Но я так его, но он хочет, что бы во всем. А кому же мне еще в этом мире принадлежать? или я жалею этого человечка? Он бы меня не стал жалеть, окажись посильнее…»

Саша ощутила в ладони шероховатую рукоятку ножа, как-то незаметно вложенного Мишелем в ее руку.

– Лезвие плашмя и – между ребер, – подсказал Мишель, – это не больно и быстро… сама увидишь…

Оцепеневший от происходящего наяву кошмара, Валёк слушал их разговор и никак не мог понять: спит он и видит всё это в болезненном сне, или этот ужас происходит с ним наяву? Не единожды битый и резанный самодельными финками, отравленный портвейном из технического спирта, больной и слабый, он не боялся самого факта грядущей смерти, но никак не ожидал, что придет она к нему в облике платиновой блондинки в короткой юбке и безрукавке на голое тело, маленькой, как Лакка-Бикса, с ножом вместо косы. А потом был быстрый укол в сердце, и несколько десятков томительных секунд, за которые Валёк понял, что уже умер, но все еще смотрит на склонившуюся над ним блондинку.