Бумажный тигр (II. - "Форма")

— Я похищал их по ночам. В разных районах города, всегда проявляя недюжинную осторожность. Старался выбирать помоложе — чем сильнее организм, тем больше шансов дожить до родов. В остальном же у меня не было особых предпочтений. Британки, полли, китаянки, филиппинки, брюнетки, блондинки… — Роттердрах с нежностью, от которой у Лэйда по животу прошла тяжелая колючая волна, провел алыми пальцами по выпотрошенному телу, висящему ближе всего, — Я помню их всех, всех своих девочек, мистер Уильям. Я ведь надеялся связать с ними жизнь в некотором роде… Это Аргарет, прелестница Аргарет. Рыжая как первые лучи рассвета над Новым Бангором, хотя сейчас, конечно, по ней этого не скажешь. Тихая, молчаливая, она так и не произнесла ни слова, хотя выдержала почти до конца второго триместра… Славная девушка, мне до сих пор ее не хватает. Должно быть, в глубине души я очень сентиментальное чудовище.

Мне надо закрыть глаза, подумал Лэйд, раз уж я не могу отвернутся.

Но глаза отчего-то отказались подчиняться, словно веки приржавели к коже. Он видел, как Роттердрах неспешно идет вдоль своей вивисекционной выставки, ласково трепля выпотрошенные тела, поглаживая их или шутливо щипая.

— Это Орис. Как она вам, мистер Уильям? Вы не в восторге? Что ж, не буду спорить, с потерей головы бедняжка Орис потеряла и толику своего обаяния. Прожила всего один триместр, но все это время я имел возможность бесконечно наслаждаться ее красотой. Потом, конечно, красота ее сделалась своеобразной. Знаете, лопающиеся ребра и вспученные животы не красят дам, к тому же, она беспрестанно кричала… А это Эйтлин. Как нелепо, я почти не знал ее, несмотря на то, что мы жили под одним кровом несколько месяцев. Дело в том, что в ту пору я опробовал новую методу, держал будущую мать в постоянном наркотическом сне. Думал, это увеличивает шанс доносить плод или, по крайней мере, не даст навредить себе. Увы! Что ж, в положении Эйтлин, возможно, это было и плюсом, она так ни разу и не пришла в себя. Возможно, даже не сознавала, где находится и что с ней происходит, а меня считала чем-то вроде смутного кошмарного сна… Тихо истекла кровью в сентябре прошлого года.

Ты выдержишь, приказал себе Лэйд. Потому что выдерживал не раз. Даже когда знал, что милосерднее будет сдаться и закрыть глаза. Выдерживал не потому, что это что-то значило, а потому, что так привык. Что взрастил в себе злую животную не рассуждающую силу, которая скалит клыки, пока жива. Значит, выдержишь и сейчас. Значит…

— Изандра, — Роттердрах фамильярно похлопал выпотрошенное тело по серой сухой груди, свисающей точно высохшая гнилая мешковина, — На нее я, к слову, возлагал определенные надежды. Она была из полли, настоящая дикарка. Такая, знаете, крепкая, с большим тазом, не испорченным корсетом, силы как в ломовой лошади… Такие обычно легко рожают. Увы, выносить моего отпрыска — тяжелый труд, с которым справится не каждая. Она выдержала что-то около двух месяцев, а перед этим отгрызла себе язык в тщетной попытке свести счеты с жизнью… Упрямица, упрямица Изандра!

— Сколько их здесь? — мертвым голосом спросил Уилл.

— Тридцать семь. Тут не все, конечно, лишь избранные. От некоторых, слишком обезображенных после смерти, мне пришлось избавиться. Ну разве не славная компания? Хотите познакомиться с ними поближе, с моими девочками? Это Оренсия, это Агнолия, это Эрилин. Эту бедняжку зовут Энси. Смотрится немного потрепанным, неправда ли? Больно смотреть на женское тело, когда оно выглядит так, словно побывало под паровым прессом. Роды были столь бурны и болезненны, что ее буквально разорвало пополам, у нее выкрошились все зубы, так их стискивала… Ее соседке, Ринуле, пришлось легче, я пытался облегчить ее муки, проведя кесарево сечение. Увы, неудачно. Но меня утешает хотя бы то, что умерла она легкой смертью. Для моих бедных девочек, боюсь, это редкость… Увы, ни одна из них не оделила меня наследником. Даже те из них, кто пережили зачатие, оказались неспособны выносить плод. Мой плод.

Уилл издал короткий неразборчивый возглас.

— Так в этих банках… Там, внизу…

Роттердрах улыбнулся. Польщенно, как благодушный отец семейства, радующийся чужому вниманию.

— Ну конечно. Мои дети. Хотите, покажу вам их? Как и все отцы, я немного самолюбив, думаю, это простительный грех. Жаль, ни один из них не дожил до рождения…

Роттердрах бережно поднял один из сосудов. Только тогда Лэйд смог разглядеть, что там. Не забальзамированные внутренние органы несчастных рожениц, как он сперва полагал. В мутной жиже плавало нечто иное, похожее на ком сырого мяса, переплетенный обрывками сизых вен.

Лэйд с отвращением разобрал его очертания. Это существо не могло родиться из человеческого тела, но, без сомнения, состояло в отдаленном родстве с человеком — раздутая вытянутая голова гидроцефала, узловатые конечности, безвольно плавающий в консервирующем растворе хвост…

Это существо не могло выжить, понял Лэйд, ощущая внезапное облегчение, отчасти постыдное, но искреннее. Оно было изувечено не родовыми травмами и не болезнями матери, оно было изувечено одной только своей противоестественной природой. Глазные яблоки были слишком велики, чтоб уместиться в голове и выпирали наружу, отчего кости черепа лопнули по шву. Внутренние органы не сформировались, многие из них так и остались полупрозрачными пузырями, прилепившимися друг к другу, словно виноградины в кисти. Сплющенные и сросшиеся кости торчали в разные стороны из тела.

Оно не могло родиться, это несчастное дитя Великого Алого Дракона. Он был прав, договор с Ним с самого начала был никчемным. Ни одна женщина в Новом Бангоре не могла бы выносить в своем теле чего-то подобного.

Роттердрах мягко провел по мутному стеклу пальцем, словно лаская свое не рожденное дитя. Потом взял другую банку, в глубинах которой покачивалось что-то больше похожее на глубоководную плотоядную рыбину — зубы-иглы, горящие холодной желтой злостью глаза, выпавшие из требухи переплетенные щупальца…

— Он обманул меня, — произнес Роттердрах глухо, вглядываясь в содержимое своих стеклянных сокровищ, — Даровал мне тело монстра и позволил самолично уничтожить душу. Сгноить ее в этой оболочке, отравив собственными страхами и надеждами. Он забавлялся, наблюдая за тем, как я пожираю сам себя, превращаясь в чудовище из числа тех, что прежде боялся. Но кое-чего Он не знал, а может, не предвидел… Измываясь надо мной, Левиафан впервые совершил ошибку, за которую вынужден будет расплачиваться. Я боялся Его — это верно. Я ненавидел Его — с той первой минуты, как ступил на берег Нового Бангора. Но именно этой бесконечной пыткой древняя тварь родила во мне новое чувство, которое отныне ведет меня, и это чувство уже не соткано страхом. Я больше не боюсь Левиафана. Я не желаю бежать от Него — в каком бы обличье ни пришлось это делать. Я желаю Его уничтожить.

Роттердрах сдавил банки своими узловатыми алыми пальцами. Захрустело стекло, на пол плеснуло консервирующим раствором. Но Роттердрах продолжал сжимать кулаки, не обращая внимания на хлюпанье и выдавливающиеся между пальцами рыхлые комки розово-серой плоти.

— И знаете, что, мистер Уильям? Впервые у меня для этого есть не только желание. Впервые у меня есть подходящее оружие.

— Какое оружие? — слабым голосом спросил Уилл.

Чудовище усмехнулось ему в ответ.

— Вы.

* * *

— Я никогда не сделаюсь оружием в чьей бы то ни было руке, — с достоинством возразил Уилл, — Понимаю, вы ведете свою войну с островом. Как и мистер Лайвстоун. Не мне судить, кто ее развязал и кто больше преступлений совершил, однако смею заверить — ни одному из вас не удастся втянуть меня в нее. Я исследователь и быть оружием не желаю. Какие бы идеи, побуждения и мысли не двигали тем, кто его сжимает.

— Не желаете? — нарочито удивился Роттердрах, — Вот как? Позвольте спросить, а желает ли отлитая в форму свинцовая пуля утонуть в чьих-то внутренностях? Желает ли она сокрушить кости и превратить утробу незнакомого ей человека в подобие пробитого барабана? Едва ли. Однако она делает это, просто потому, что природой ей предназначено такое свойство — быть пулей. Впрочем, понимаю, вашей благородной натуре претит быть оружием, мистер Уильям. Пусть это вас не беспокоит. Вы будете пулей, которая сразит не невиновного и не дичь на охоте. Вы пронзите чудовище — самое страшное из всех, что когда-либо существовали. Вы станете убийцей дьявола, мистер Уильям.

— Я не намерен никого убивать, — твердо ответил Уилл, — И я уж точно не стану частью вашего плана. По той простой причине, что у нас с Новым Бангором заключен своего рода пакт о ненападении. Он не в силах причинить мне вред, а я — ему.

Роттердрах расхохотался. Насколько мог судить Лэйд, совершенно искренне.

— Пакт? Вы это всерьез? Дьявол не заключает пактов, мистер Уильям. Это не в его природе! Если Он не сожрал вас или не изувечил, поверьте, это случилось не потому, что ему вздумалось заключить с вами дипломатическое соглашение.