Бумеранг

— Что ты привязался ко мне. Ступай своей дорогой. Домой иди.

— Для меня все дороги свои, и дома у меня нет.

— То есть? — любопытство брало верх над раздражением, страхом и злостью, бушевавшими внутри.

— А то и есть: нет у меня дома. Ни семьи, ни работы, ни дома. Все она, проклятая,

— Жена что ли?

— Да какая жена? Водка! Она и сгубила меня.

— Никто же тебе насильно в глотку не вливал.

— Оно так. Но оставим это. Я за тебя рад. Какая ты стала! — Артем восхищенно смотрел на Клавдию. — Ты так и не ответила, семья у тебя или одна живешь?

— Тебе-то что за дело.

— Да так. Подумал, может, по старой дружбе пообщаемся.

— Значит так, — Клавдия набралась решительности, — если тебе жить негде, то ты не по адресу. Со мной живет дочь с зятем и тремя внуками. Поэтому ты того, губу не раскатывай. И хватит болтать. Иди проспись, отмойся, а то одним воздухом с тобой дышать противно. Несет от тебя на три километра. — Говоря все это, она сама себе удивлялась, откуда смелость взялась.

— Ты, Клава, прости меня дурака. Я по молодости того, дурью маялся. Прости, слышишь.

— Бог простит. Ну все, хватит. Ступай. Мне домой пора. И не вздумай здесь появляться. Зять у меня в полиции работает, враз загребет. Мало не покажется.

— Да ладно, понял я, что противен тебе. Просто вот увидел тебя и нафантазировал, что могли бы мы и пожить вместе на старости лет.

Клавдия, совсем осмелев от своей наглой лжи, в голос расхохоталась:

— Ах-ха-ха! Вот уж уморил! Только этого мне и не хватало. С чего это ты решил, что мне бомж нужен.

— Но, признайся, ведь любила меня. Точно знаю.

— Не обольщайся. Ненавидела, да. А что до любви, так это тебе показалось.

— А чего же пошла тогда со мной?

— Честно? Интересно стало, как это бывает, вот и пошла. Только разочаровал ты меня, — Клавдия завелась, решив окончательно добить обидчика. — Еще, если хочешь знать, я с девчонками поспорила, что пересплю с тобой. Ах-ха-ха! А потом рассказывала им на переменках, что никакой ты не мачо, а так, слабак! Ох и наржались мы над твоими способностями! Ты ведь даже целоваться нормально не умел! Ах-ха-ха!

— Ты?! Тихоня!

— А то. Ты что думал просто так я с тобой пошла. Спор у нас такой был. Меня девчонки потом целый месяц шоколадками кормили. Так-то!

— Не верю!

— Твое право. — Клавдия вздохнула свободно и счастливо. Груз многих лет словно свалился с ее плеч. Она не только озадачила своего обидчика, она уколола его в самое больное место. Ведь он до сих пор хвастался перед собутыльниками своими победами. А тут оказывается, вон что. Эта тихушница выставляла его на всеобщее посмешище.

— Не ожидал от тебя, — со злостью сказал он.

А Клавдия подумала: «Я и сама от себя никак не ожидала. А ты, гад, получай по заслугам, ведь реабилитироваться перед смертью не сумеешь!» Вслух же сказала:

— Вот так-то! А теперь отвали. Меня дома ждут. А ты все прогулял, все пропил. Это тебе от Боженьки за слезы девчонок, которых ты обидел. Мачо недоделанный!

И Клавдия гордой походкой, не оглядываясь, величественно прошествовала к своему подъезду. Но, передумав, все-таки обернулась и добавила:

— Не забудь: зятек-то у меня в полиции служит! Ах-ха-ха!

Артем стоял, как громом пораженный.

Действительно ведь, все прогулял, все пропил. Ни жены, ни детей, ни жилья нормального. Удрученный, он побрел подальше от Клавкиного дома. С полицией он был не в ладах, мягко говоря. Не раз гоняли его с насиженного места в заброшенных домах.

Кара Божья настигает человека не вдруг, не сразу. Но настигает всегда…

Оставив подругу в обветшалом домике, доставшемся Клаве от бабушки и гордо именуемом дачей, она уезжала домой с тяжелым сердцем.

— И как она, бедненькая там будет жить одна? Надо было остаться с ней. Но ведь упрямая! Видеть никого не желает, хочет одна побыть. А может быть, так и надо? Пусть спокойно все взвесит, обдумает. Глядишь и простит своего бывшего.

Но как же он хорош! Эх!.. — в этом вздохе было все.

И отсутствие личного счастья.

И измучившее одиночество.

И некоторая доля зависти.

— Вот меня так никто не обхаживает. И никому-то я не нужна. — Клавдия готова была расплакаться. Сдерживало только присутствие посторонних людей.

По вагону электрички, слегка пошатываясь, медленно проходил немолодой мужчина. Одет он был в старую и дурно пахнущую одежонку. Да и от самого шел резкий запах перегара. Лицо густо обросло многодневной седой щетиной, глаза слезились, а сам он противно гундосил обычный набор нищенских заготовок:

— Помилосердствуйте, подайте на кусок хлеба…

Кое-кто открытым текстом посылал его куда подальше, некоторые бросали в давно немытую руку мелочь, брезгливо морщась при этом.

Клавдия порылась в сумочке и достала из кошелька 5 рублей. Не глядя на попрошайку, она протянула ему деньги. Но он почему-то не взял их, а остановился около ее кресла и пристально смотрел на нее.

— Да уж проходите дальше, — от удушливого амбре женщину мутило.

— Клава! Ты ли это? — мужчина с удивлением вглядывался в ее лицо. Клаве стало тяжело дышать от удушливого запаха, а еще — от стыда, что этот не проспавшийся от пьянки оборванец заговорил с ней. Мало того, назвал ее по имени!

Пересилив отвращение и стыд, она подняла на него глаза, но никак не могла признать в нем кого-либо из своих знакомых — ни бывших, ни тем более нынешних.

— Шел бы ты своей дорогой, — не желая скандалить и стараясь говорить спокойно, выдавила Клава.

— Не признаешь? — горестно и даже с некоторой долей обиды проговорил мужчина. И уже удаляясь, добавил, махнув рукой: — И-э-э-х.

Правда, денег не взял и, к удовольствию пассажиров, быстро проследовал дальше.

Весь остаток пути Клавдия мучительно пыталась вспомнить, кто бы это мог быть:

— Бывший муж! Да нет, его бы я узнала. Тогда кто же?

И вдруг молнией пронеслись те же самые ощущения стыда и отвращения, вызванные, правда, совсем иной ситуацией. Тогда еще присутствовали боль и страх.