Бунт на «Кайне»

— Пожалуйста, изложите суду вашу версию и все фактические замечания по эпизодам, указанным в вышеупомянутом журнале.

— Хорошо. Ну вот, например, случай с пропажей клубники. Дело в том, что здесь я был обманут, введен в заблуждение и фактически предан моим помощником и этим всеобщим любимчиком, благородным рыцарем мистером Кейтом, которые, сговорившись, настроили против меня всю кают-компанию, так что я оказался один против всех, без всякой поддержки моих офицеров… Возьмем этот случай с клубникой. Разве он не свидетельствует о сговоре с целью укрыть злоумышленника и спасти его от заслуженного наказания? Марик предусмотрительно умалчивает о том, как мне все же удалось методом исключения доказать, что у кого-то из команды был запасной ключ от холодильника. Марик утверждает, что клубнику съели вестовые. Но мне ничего не стоит даже здесь, на суде, доказать, что они не могли этого сделать… Или случай с безответственным расходом воды, когда команда по семь раз в день принимала душ, а наши испарители шипели от перегрева и вот-вот могли выйти из строя… Я пытался добиться элементарного порядка и требовал бережного расходования воды, но Марику хотелось выглядеть эдаким героем в глазах команды, он цацкался с ними, потакал во всем. Или случай с кофеваркой… Нет, сначала о клубнике… Все зависело от того, найдем мы этот ключ или нет. Но мистер Марик, как всегда с помощью мистера Кейта, сорвал эту операцию. Марик только делал вид, что выполняет мои распоряжения и ищет ключ. Или вот перегрев кофеварок, так и сжечь можно, а это государственное имущество, это же не шутка, но этого никто не понимал, включая Марика. Никакого чувства ответственности, хотя я постоянно твердил, что война когда-нибудь кончится и придется отчитываться за материальные ценности. Это была непрекращающаяся борьба, все одно и то же… Марик и Кейт делали все, чтобы подорвать мой авторитет, перечили мне, спорили, хотя лично мне Кейт был симпатичен, я даже пытался учить его, а в награду вот — нож в спину… Да, о клубнике я уже рассказал… А вот суд над Стилуэллом… Позорная история, но очень типичная…

Коммандер Квиг начал рассказывать о суде, который тоже, как он заявил, был результатом сговора Марика и Кейта с целью опорочить капитана. Потом капитан пожаловался на непорядки в прачечной, запущенную отчетность, отсутствие должной инвентаризации и непоследовательно, перескакивая с вопроса на вопрос, представил суду полный перечень своих претензий к офицерскому составу, команде, и прежде всего к Марику и Кейту. Он говорил, не успевая перевести дыхание, он не мог остановится. Речь его становилась сбивчивой, он путал время и место событий, он все говорил и говорил, перекатывая в руках металлические шарики, и лицо его торжествующе сияло, что наконец он может дать свои объяснения по всем пунктам и взять реванш.

Гринвальд опять отошел к своему столу и, прислонившись к нему, вежливо слушал. Члены суда, как завороженные, не отрывали глаз от капитана. Челли глубоко ушел в свое кресло и грыз ногти. Фразы, произносимые свидетелем, становились все длиннее и бессвязней. Блэкли начал посматривать на часы.

Квиг продолжал говорить еще минут семь или восемь, и, наконец, сказал в заключение:

— Разумеется, я лишь бегло коснулся всего, по памяти, но если я что упустил, пожалуйста, вы можете задавать мне конкретные вопросы, я готов ответить на каждый из них, но, мне кажется, я охватил самое главное…

— Это был обстоятельный и исчерпывающий ответ, благодарю вас, — сказал Гринвальд и вытащил из папки, лежавшей на столе, две глянцевые фотокопии.

— Коммандер, я хочу показать вам фотокопии двух характеристик, данных вами старшему лейтенанту Марику. Вам они знакомы? Вы признаете их достоверность?

Квиг взял фотокопии и, разглядывая их, ворчливым тоном сказал:

— Да, признаю.

— Пожалуйста, прочтите вслух вашу характеристику на Марика, написанную в январе 1944 года.

— Я уже заявлял, — возразил Квиг, — что сначала он охотно взялся за дело, а потом охладел…

— В протоколе есть ваше заявление, коммандер, а теперь прочтите саму характеристику.

Квиг сдавленным голосом прочел свою весьма похвальную служебную аттестацию Марика.

— Благодарю вас, коммандер. Это было в январе. А характеристика, датированная июлем, то есть шестью месяцами позже, была написана уже после участия «Кайна» в высадках на Кваджалейне и Сайпане?

— Да, это так.

— Следовательно, после инцидента с перерасходом воды, сожженной кофеваркой, суда над Стилуэллом и запрета на показ кинофильмов в том числе, не так ли?

Квиг ответил не сразу.

— Да, кажется, так.

— Прошу вас, прочтите вслух вашу характеристику на старшего лейтенанта Марика, датированную 1-м июля.

Квиг, сгорбившись, долго смотрел на фотокопию, а затем невнятно, почти под нос, стал читать:

«Данный офицер за время, прошедшее после дачи ему его последней характеристики, показал при выполнении служебных обязанностей свою еще более возросшую ответственность, неизменно дисциплинирован, прилежен, добросовестен, отважен и хорошо знает свое дело. В настоящее время его можно считать вполне подготовленным, чтобы командовать эсминцем-тральщиком водоизмещением 1200 тонн. Его профессиональное старание и честность могут служить примером для других офицеров, как кадровых, так и резервистов. Его достоинства как офицера заслуживают самой высокой оценки. Может быть рекомендован в кадровый состав ВМС».

— Благодарю вас, коммандер. Вопросов больше нет. — Гринвальд вернулся к адвокатскому столику и сел на свое место.

Свидетель бросил на прокурора взгляд, в котором была безмолвная мольба о помощи.

Челли медленно, словно человек, страдающий ревматизмом, поднялся и подошел к свидетелю. Казалось, он намеревается продолжать допрос. Но он вдруг повернулся к председателю суда.

— У меня нет вопросов к свидетелю, — коротко сказал он.

— Вы свободны, коммандер, — прозвучали слова председателя, и Квиг покинул зал заседаний.

Он уходил, сгорбившись, втянув голову в плечи, торопливыми семенящими шажками, перекатывая в руке металлические шарики. Таким Марик привык видеть его в ходовой рубке тральщика «Кайн».

— Защита закончила изложение дела.

— Перерыв до 13.00,— объявил Блэкли.

37. Приговор

У Челли, когда он поднялся, чтобы произнести свою заключительную речь, был вид человека, выходящего на ринг.

— Прошу суд, — начал он, — извинить меня, ибо я нахожусь в затруднительном положении. Я не знаю, как начать обсуждение изложенного защитой дела. Мне нечего опровергать, ибо дела, как такового, нет. То, что мы намерены сейчас обсуждать, не имеет отношения к основному обвинению и его содержанию. Оно также не имеет отношения к обвиняемому и тому, что он содеял и за что привлечен к суду военного трибунала.

Напомню суду первые слова защитника, с которыми он обратился к свидетелю Квигу: «Коммандер, вам знакомо выражение „старина Желтопятный“?» Я тогда заявил протест. Я заявляю протест снова, и на сей раз по поводу стратегии и тактики, к которым прибегала защита. Явным намерением защиты было повернуть ход дела так, чтобы обвиняемым вместо старшего лейтенанта Марика стал свидетель Квиг. Следует признать, что в какой-то степени это защите удалось. Защитник привлек в качестве материальных доказательств критику, в том числе и злонамеренную, которая звучала в показаниях свидетелей по адресу коммандера Квига. Свидетель Квиг, неожиданно для себя, оказался вынужденным защищаться в открытом суде без всякой подготовки и советов адвоката, лишенный привилегий и гарантий, которые даются законом обвиняемому.

Хорошо, пусть так. Но что доказал нам защитник, прибегнув к помощи измышлений, клеветы, хитроумных вопросов и прямых наговоров? Допустим, что все, сказанное свидетелями, является правдой — чему я ни на йоту не верю, — что смогла этим доказать защита, кроме того, что коммандер Квиг не является примерным офицером? Что еще выяснил защитник? Что служба капитана Квига на «Кайне» сложилась для него крайне неблагоприятно, что он допускал ошибки и показал себя некомпетентным командиром? Но разве все это может служить достаточным основанием для отстранения его от командования, как это сделал его помощник старший лейтенант Марик? Возможно, настоящий суд готов создать прецедент, когда любой подчиненный может отстранить капитана от командования за любую ошибку. В этом случае капитану ничего не остается, как давать свидетельские показания в суде, опровергать обвинения и защищать правомочность своих приказов и распоряжений перед предвзято настроенным защитником, безоговорочно принявшим сторону подлинного обвиняемого. Этот прецедент не что иное, как право на бунт, он подрывает порядок подчинения!

Ключевым вопросом на данном процессе является вопрос о психическом расстройстве коммандера Квига. Заметьте, о расстройстве, а отнюдь не о его ошибках, неправомочных действиях или некомпетентном руководстве. Статьи 184, 185 и 186 исключают все прочие причины отстранения капитана от командования, кроме одной — полной и бесспорной потери рассудка. Однако, защита даже не потрудилась установить этот факт, ибо знала, что это невозможно. Капитан Квиг был и остается в полном здравии и рассудке, как вы или я, какие бы ошибки он ни совершил. И это хорошо известно защите.