Бунт на «Кайне»

Через несколько часов Мэй позвонила ему и, когда выяснилось, что Вилли тоже давно проснулся, они поспешили встретиться.

Сквозь высокое стрельчатое окно столовой им были хорошо видны отвесная скала, темно-зеленые сосновые леса на фоне белого снега, покрытые вечными снегами далекие вершины Сьерры.

Глядя в окно, было особенно уютно ощущать себя здесь, за этим столиком, покрытым тонкой скатертью, на котором были свежие цветы в вазе, аппетитная яичница и горячий кофе. Наклонившись к Мэй и блаженно вздохнув, Вилли сказал:

— Это обошлось мне в сто десять долларов, но это того стоит.

— Сто десять долларов? За что? За два дня, что мы здесь?

— Нет, нет, что ты. Это был выкуп, чтобы уйти в увольнение.

Он рассказал Мэй о злополучном затонувшем ящике со спиртным, как Квиг начал было мямлить что-то, когда он попросил у него увольнительную на трое суток, и в конце концов сказал: «Знаешь, Вилли, сдается мне, что этот ящик на твоей совести». На что он, не задумываясь, ответил: «Сэр, всю ответственность за допущенную мною оплошность я беру на себя и постараюсь никогда больше не повторять таких ошибок. Единственное, что я могу сделать для вас, сэр, это как-то возместить потерю, которая произошла по моей вине, и я надеюсь, что вы мне в этом не откажете». Услышав такое, Квиг сразу переменился и, добродушно заметив, что энсин не будет энсином, если он не совершает ошибок, милостиво согласился дать ему увольнительную.

Мэй была поражена услышанным. Она стала расспрашивать о его жизни на «Кайне», и пока он рассказывал, все больше приходила в ужас. А история со Стилуэллом потрясла ее до глубины души.

— Боже мой, этот Квиг, да он… да он просто чудовище, маньяк!

— Ну, в общем, да.

— Что же, и на флоте так везде?

— Ну что ты, нет, конечно. А капитан, что был до Квига, был отличный малый, к тому же прекрасно знал свое дело.

Эти слова слетели с его уст раньше, чем он успел подумать, как резко он переменил свое мнение о Де Вриссе.

— И ты ничего не можешь предпринять?

— Что, например?

— Ну, я не знаю. Пожаловаться на него адмиралу. Написать письмо Уолтеру Уинчеллу. Ну что-нибудь в этом роде?

Вилли усмехнулся и положил свою руку на руку Мэй. На мгновение оба замолчали. Затем Мэй приложила к губам салфетку, открыла сумочку и начала умело и быстро подкрашивать губы маленькой кисточкой, которую опускала в баночку с румянами. Вилли никогда не видел, чтобы так накладывали косметику, и ему показалось, что она делает это слишком искусно. Однако он отогнал от себя эту неприятную мысль, сказав себе, что у певицы из ночного бара должны быть свои профессиональные секреты. В голове, однако, мелькнула успокоительная догадка: если бы Мэй обедала с его матерью, вряд ли бы она вытащила из сумочки эту кисточку. Говорят, что влюбленные умеют читать мысли друг друга, поэтому, убирая кисточку, Мэй внимательно посмотрела на него и вдруг сказала:

— Как мило со стороны твоей мамы, что она позволила тебе вот так сбежать от нее на несколько дней.

— Но, вообще-то, дорогая, я почти всегда поступаю так, как сам считаю нужным…

— Я знаю, но после того, как она пересекла всю страну, и все такое, ты вдруг бросаешь ее одну…

— Я не просил ее приезжать. Ее появление было для меня полной неожиданностью. И потом, она еще останется, а ты уедешь. Так что все нормально. Она все понимает.

— Хотела бы я знать, — начала было Мэй с грустной улыбкой. Вилли сжал ее руку и оба слегка покраснели. — Что она обо мне думает? — закончила она вопрос, который испокон века задают миллионы девушек.

— Она считает, что ты просто прелесть.

— Ну уж конечно… Нет, правда, что она сказала? Я имею в виду на пристани, когда я ушла и вернулась в гостиницу? Что она тогда сказала?

Вилли вспомнил неловкую сцену встречи на пирсе, извинения, натянутые улыбки, поспешный уход Мэй и слова матери: «Ну-ка, ну-ка, мне кажется, у моего Вилли появились тайны от его старенькой мамы, а? Она очень хорошенькая. Наверное, манекенщица или статистка?»

— Она сказала, если я точно помню: «Какая красивая девушка».

Мэй тихонько фыркнула.

— Одно из двух: или у тебя плоховато с памятью, или ты просто говоришь неправду. А скорее всего, и то и другое… Ой!

Высокий блондин в лыжном костюме, проходя мимо их столика и воркуя о чем-то с девушкой в ярко-красном лыжном костюме, сильно задел Мэй локтем по голове.

— Чертовы молодожены, — пробормотала Мэй, потирая ушибленное место.

— Может, покатаемся на лыжах? А? — вдруг спросил Вилли. — Что ты скажешь на это?

— Нет уж, уволь. Я не хочу сломать себе шею. — Однако глаза Мэй радостно заблестели.

— Да что ты, здесь есть совсем небольшие горки, даже твоя бабушка могла бы с них съехать и остаться целехонькой…

— Но у меня нет костюма, и лыж нет… да и у тебя тоже…

— Подумаешь, купим или возьмем на прокат. Пошли!

Он быстро поднялся и потащил Мэй за руку.

— Ну ладно, пойдем, только ради того, чтобы потом рассказать, когда спросят, что я делала в Йосемите… — Она встала. — Скажу, что каталась на лыжах.

Народу на лыжне было совсем мало, и казалось, что некоторые из них приехали сюда, чтобы побыть наедине с самим собой среди белых безмолвных вершин. Время от времени Вилли ловил себя на мысли: «Неужели правда, что где-то существует „Кайн“, тесная ходовая рубка, его каморка на кокпите, выкрашенная в унылый серо-зеленый цвет кают-компания с потрепанными номерами журналов „Лайф“ и „Эсквайр“, с запахами вчерашнего переваренного кофе и ржавчины, сквернословием и вечно недовольным маленьким человечком, который катает в пальцах стальные шарики и имеет привычку, говоря с тобой, смотреть мимо». У Вилли было такое ощущение, что он, наконец, очнулся от кошмарного сна, если бы не мысль, что «сон» этот во всей своей красе и реальности стоит в сухом доке в Сан-Франциско, и что через два дня он закроет глаза и снова окажется в этом кошмарном сне наяву.

Они остановились в маленькой гостинице в Барсучьем Ущелье, согрелись у камина и выпили горячего пунша. Мэй сняла лыжную шапочку и встряхнула волосами. Они красиво рассыпались по плечам ее зеленой шерстяной куртки. Взоры всех присутствующих здесь мужчин были обращены к ней, а женщины едва смогли подавить короткие вздохи восхищения. Вилли был доволен собой как никогда.

— Интересно, что ты во мне нашла? — спросил он, до половины выпив вторую порцию пунша. — Такая потрясающая девушка, как ты? Что во мне такого, ради чего стоило ехать через всю страну?

— Сначала ты ответишь на мой вопрос. Почему тогда на пристани ты представил меня своей матери как Мари Минотти? Ведь с того дня, как мы познакомились, ты больше никогда меня так не называл?

В поисках подходящего ответа Вилли смотрел на красные дымные язычки пламени в камине. Он сам удивлялся, что заставило его назвать ее настоящее имя, и понял, что этому есть не совсем приятное объяснение: при всей его безумной, всепоглощающей страсти к Мэй, он стыдился ее. В присутствии матери мысль о ее происхождении, о фруктовой лавке в Бронксе и неграмотных родителях неприятно жгла и не давала покоя. Вот в такой момент Мэй Уинн стала Мари Минотти.

— Не знаю, — сказал он. — Мне просто показалось, что будет лучше, если я скажу ей твое настоящее имя, и все будет без вранья. Но вообще-то я об этом не думал.

— Понятно. Можно еще немного пунша? Последнюю. У меня немного кружится голова. Наверное, от свежего воздуха.

— Теперь, если хочешь, — начала она, когда Вилли вернулся и протянул ей стакан, — я могу сказать, что нашла в тебе такая «потрясающая девушка», как я.

— Прекрасно. Так что же?

— Ничего.

— Ясно. — Он уткнулся носом в свой стакан.